— Тебе хорошо: ты уже три раза на море была и в Ленинграде. (Надю возили туда показать одному доктору.) И ещё куда-нибудь поедешь. А я, кроме дачи, нигде не был.
Димка часто говорит Наде приятное, и Наде не хочется огорчать его. А то бы она рассказала, что была не только на море, но и летала туда на самолете «ТУ-114». А после санатория плыла на большом пароходе «Абхазия» и спускалась на дно Чёрного моря в подводной лодке. Вот на что она маму уговорила! Взяли билеты и целых десять минут пробыли на морском дне. Прожектор от лодки освещал подводное царство. В нём между длинных, как щупальца огромного осьминога, водорослей плавали рыбы. Очевидно, рыбы уже привыкли к свету и лодке, потому что совсем не боялись её. Одна длинная, остроносая рыба проплыла совсем близко от иллюминатора, в который Надя смотрела вместе с мамой. Надя даже от стекла отстранилась: вдруг рыба схватит её за нос. И тут же сама рассмеялась. Стекло в иллюминаторе было выпуклое и очень толстое, его даже пулей не пробить.
Вот сколько всего видела Надя, а Димка катался только на пригородных поездах и больше ничего не видел. Димку Надя считает своим другом. Он, правда, не знает об этом, но Надя всё равно считает. Ведь он ни разу не назвал её «кривулей» или «каракатицей», как другие мальчишки и девчонки. Из-за этого Надя и не подзывает их к окну. С удовольствием бы позвала. Но вдруг кто-нибудь скажет ей: «Отстань, Кривуля!» Нет, лучше уж не звать.
Надя хотела остановить Димку, когда он будет проезжать мимо, чтобы показать ему спичечный коробок с новой этикеткой, но во дворе появился папа. Он шёл быстро и чуть-чуть пританцовывая. Надя сразу поняла: папа скажет что-то утешительное. И верно: увидя Надю, он тут же закричал:
— Собирайся в дорогу! Берём билеты на самолет. Самый быстрый вид транспорта.
От этих слов у Нади часто-часто забилось сердце. Она даже ничего не могла сказать, только закивала папе головой, чтобы понял, что она его слышит.
Поехали Надя с мамой всё же поездом. Мама объявила, что плохо переносит в самолете взлёт и посадку. А в этом рейсе он делает две остановки. Пришлось брать билеты на поезд и трястись двое суток.
Как только поезд отошёл от московской платформы, Надя прилипла к окну. Снег за городом почти весь растаял, и берёзки росли, точно в прудах. Придорожные телеграфные столбы тоже утонули в воде. Кое-где на бугорках виднелась жёлтая прошлогодняя травка, похожая теперь на маленькие взъерошенные клочки сена. Но любопытнее всего была железнодорожная насыпь, по которой шёл поезд. Она то начинала быстро-быстро расти, точно торопилась взобраться на гору, и становилась тогда крутой и высокой, то стрелой падала вниз и, сровнявшись с полем, исчезала совсем, тогда рядом с железной дорогой появлялись домики с усадьбами. Почти у каждой усадьбы стояли массивные деревянные ворота с калиткой. Надю это очень развеселило:
«Зачем открывать калитку, когда рядом с воротами нет никакой ограды, возьми и проходи на усадьбу где хочешь».
На второй день пути леса стали гуще, а вместо воды под деревьями лежали длинные серые полоски снега. Около некоторых железнодорожных домиков висели на врытых столбах качели, — значит, здесь были дети.
Дорога стала такой извилистой, что из предпоследнего вагона, в котором Надя ехала с мамой, ей несколько раз был виден электровоз и половина состава. А в одном месте получилось даже так, что электровоз ехал чуть ли не навстречу их вагону. Вот какой крутой поворот попался!
Леса часто сменялись полями, а поля — строительными площадками. И тогда вместо тракторов, которые, как жуки, урча, копошились на полях, там возвышались подъёмные краны.
Раньше, ещё маленькой, Надя любила ездить в поезде с детьми. С ними можно играть или просто дурачиться. Но когда подросла, ей стало казаться, что они хоть и играют с ней, но смотрят как на больную, снисходительно. И сейчас Надя была очень рада, что с ними в купе ехала только одна тихая и молчаливая старушка. Четвёртое место оказалось незанятым.
А совсем хорошо было вдвоём с мамой, когда старушка отправлялась обедать в вагон-ресторан или выходила в коридор постоять у окна. Тогда они садились рядом на одну нижнюю полку и прижимались друг к другу. Мама гладила Надю по голове и говорила:
— Ну вот, может быть, на этот раз всё будет хорошо.
А Надя ещё крепче прижималась к ней и говорила шёпотом:
— Мне нравится так сидеть с тобой. Мне хорошо-хорошо.
Но такой спокойной и ласковой Надя бывала не всегда. Часто она капризничала и сердилась на маму:
— Почему ты не взяла мою новую куклу? — начинала придираться она.
— У нас и так много вещей, — оправдывалась мама.
— Всегда ты не берёшь то, что мне хочется, — продолжала она капризничать.
Мама понимала тревожное состояние дочери перед предстоящими операциями и сносила её маленькие придирки молча. Тем более, что за этим очень скоро наступал мир. И они снова были довольны друг другом.
К ним в купе часто заглядывала разговорчивая проводница. Ей не терпелось узнать, почему у девочки, которая едет с интересной, молодой мамой, больные ноги. Но спросить об этом сразу проводница не решалась. Заговаривала о чём-то со старушкой, а сама всё время смотрела на Надины костыли. Наконец не вытерпела и, разливая по стаканам чай, спросила Надину маму:
— От рождения ваша дочка такая или болела чем?
— Болела, — коротко ответила мама. Она тоже не любила таких расспросов и старалась не продолжать этот разговор.
— Ах ты невезучая… — проявляя сочувствие, завздыхала проводница. Теперь вся жизнь сломлена. Кто ж такую замуж возьмёт?
— Ну, до этого ещё далеко. Может, поправимся, — сказала мама и улыбнулась Наде не своей, деланной улыбкой.
— А что, — оживилась проводница, — у нас одного припадочного никто вылечить не мог, а какая-то бабка пошептала — и здоровым стал! Всякое случается.
— Всякое, — повторила мама и нарочно полезла на верхнюю полку за чемоданом, чтобы потеснить проводницу к выходу.
— А вы, бабушка, как себя чувствуете? — обратилась проводница к старушке. — Не укачало вас?
— Ничего, я к дорогам привыкла, — ответила старушка и добавила: Чай-то у вас не остыл бы.
— Так я подогрею, долго ли, — не поняла её намёк проводница, но всё же ушла в следующее купе.
Мама с Надей благодарно посмотрели на старушку, и все трое принялись пить чай вприкуску.
Всю дорогу мама Нади думала об операциях, которые предстояли её дочери, и ещё о новых аппаратах, изобретённых этим хирургом. Несколько раз перечитывала вслух статью о нём. А Надя радовалась, что после операций больные у доктора, к которому она ехала, не лежат по нескольку месяцев в кроватях, а почти сразу же начинают ходить. И никакого гипса им не накладывают. Исправленную кость держат в нужном положении эти самые аппараты.
«В клинике доктора строевой режим», — было напечатано в статье. И эти слова особенно нравились Наде. Ведь до сих пор у неё во время лечения был только постельный режим. Надоел он Наде хуже горькой редьки.
Глава третья. Дом отважных трусишек
Вот Надя и увидела больницу, в которой главный доктор тот самый знаменитый хирург. Больница не очень большая и похожа на самый обыкновенный дом. Только на её крыше купол с белым флагом и красным крестом, а над входными дверьми вылеплена чаша с извивающейся змеёй. Такие чаши, только нарисованные, Надя не раз видела на стеклянных витринах аптек и на этикетках к некоторым лекарствам.
Перед больницей небольшой садик со скамейками и две клумбы. Цветов на них ещё нет, и издали клумбы кажутся совсем низкими стожками подмоченного дождём сена.
Надя с мамой вошли в вестибюль и сразу оказались у окошечка регистратуры. Им выдали талон на приём к врачу. Надя заволновалась. У неё даже взмокла чёлка на лбу. Что-то её ждёт здесь?
Мама с Надей перешли через коридор в другой корпус. Не успели они присесть на диванчик около нужного им кабинета, как дверь отворилась и женщина-врач сказала:
— Ермаковы, войдите.
Мама быстро подала Наде костыли и пропустила её вперёд.
— Значит, ты хочешь у нас лечиться? — улыбнулась Наде женщина-врач.
— Хочу! — побледнев, ответила Надя.
Осмотр был совсем короткий. Женщина-врач оглядела полноватую, приземистую фигурку Нади, помяла рыхлые ноги, провела холодным металлическим молоточком по икрам и разрешила одеться. Говорила она с Надей весело, но в ответ девочка только слабо улыбалась. Уже давно врачи для неё были людьми, причинявшими одни страдания. При осмотре они больно выворачивали ей ноги, а потом назначали неприятные и, как выяснялось позже, совсем бесполезные процедуры. Всё равно ноги оставались прежними. Вот почему при каждой новой встрече с врачом Надя всегда пугалась и бледнела.
