– Произведение искусства! – пренебрежительно повторил мальчик. – Квазимодо и вполовину так не хорош, как Эсмеральда с козой! Он – уродливое чудище!
– Да ведь Квазимодо и был такой! – живо возразила девочка. – Папа́ много читал мне о нем: он был звонарем при соборе Парижской Богоматери.
– О, я знаю! Ты рассказывала мне, разве не помнишь? Но Эсмеральда мне больше по душе! Вот увидишь, «Эсмеральду» у тебя купят первым делом!
– И я так думаю. Бедный папа́ объявил, что нынче я обязана продать хоть что-нибудь! Если мне это не удастся, Филипп, я уверена, он будет опять всю ночь шагать по комнате.
– В таком случае поспешим! – вскричал Филипп, ускоряя шаг. – Если Толстая Селина там, она поможет нам найти покупателя; а ведь она обещала нынче быть.
– О, да Толстая Селина здесь! – радостно воскликнул Филипп, когда они приблизились к зданию Государственного банка, недалеко от улицы Канала. – Она стоит опять за своей стойкой.
– Да, она здесь! – воскликнула и Дея, бросившись бежать к толстой, улыбавшейся во весь рот негритянке в большом белом переднике, стоявшей у стойки под навесом здания.
– Ах, золотая моя, – забормотала та, заключая девочку в объятия. – Милые мои! Как я рада видеть вас! И мистер Филипп здесь! Как вы выросли за то время, пока меня не было!
– А вы-то похудели, Селина, – заметил Филипп, и искорки смеха засверкали в его голубых глазах. – Вы спустили-таки жир в деревне на свадьбе вашей сестрицы!
– Нет, вы только послушайте этого мальчишку! Неужто я исхудала, мадемуазель Дея? – И Селина самодовольно посмотрела на свои пышные бока, разглаживая накрахмаленный передник. – Что же вы поделывали, детки, без меня? А как поживает твой бедный папа́, барышня?
– Ему очень плохо, Селина, – у него совсем пропал сон! – ответила со вздохом Дея.
– Ах, золото мое, как мне тяжко слышать такие грустные вести, – соболезновала Селина. – Продала ли ты хоть что-нибудь из твоих штучек за то время, что я ездила на свадьбу?
– Нет, Селина, ни одной! Бедный папа́ сделал уже и «Квазимодо». Я принесла его нынче; хочу продать за пять долларов.
– Продадим, продадим, золотко! Но если хочешь торговать, то надо поставить «Квазимодо» на видное место, чтобы прохожие видели его: нельзя же держать фигурку в корзине под бумагой. Я отведу тебе место на моей стойке. – Толстая Селина стала отодвигать вазы с фруктами и пирожными, и ласковая улыбка не сходила с ее лица.
– А пыль, Селина! Папа́ не любит, когда его статуэтки запылены.
– О пыли и не думай, деточка, – ее сдует ветром. Нам нужны деньги, а я чувствую, что ты продашь этого бедного горбунчика. – И Селина с сомнением глядела на «произведение искусства», которое Дея достала из-под бумаги и устанавливала в стороне от груды пирожных.
– А вот малютка с козой очень, очень мила; удивляюсь, как ее у тебя не купили!
– Видите ли, Селина, все время, что вас не было, шли дожди и приезжих совсем не видно было на улицах, – сказал Филипп, подходя к стойке и переставляя «Квазимодо» подальше, в тень, падавшую от колонн, украшавших фасад старого банка. – Не будь свадеб и похорон, мамочка не продала бы ни одного цветочка. Я ходил сюда каждый день и за все время не сбыл и дюжины букетиков.
– Это потому, что не было моей стойки для твоих цветов, мистер Филипп. Таких крохотных человечков никто не замечает. Только у такой старухи, как я, могут быть покупатели, – говорила Селина, покачивая бедрами.
В то же время она размещала на стойке цветы Филиппа, обрызгав их водой из кружки.
– А эта бедная собака! Она тоже понимает, что я вернулась: заняла свое постоянное место под стойкой. Взгляните только на эту бедную тварь! Она чувствует себя как дома!
– Да, Гомо рад вашему возвращению, Селина, не меньше нашего, – ответил Филипп, наклоняясь над стойкой и улыбаясь Селине. – Я не знаю, кому из нас больше не хватало вас. Думаю, что Дее.
– Бедное дитя! – И добрая женщина нежно посмотрела на девочку. – Я постоянно вспоминала вас обоих и так рада, что вернулась! Эге, да твой шарф, как видно, не стирался с тех пор, как я уехала, золотая моя? Оставь его, и утром я принесу его чистым. А поглядите-ка, что у меня в корзине припасено вам на ужин! – продолжала Селина, делая гримасу Филиппу и вытаскивая узелок из чистой салфетки. – Я привезла из деревни мучные хлебцы и кружок сыру, который так любит твой бедный папа́! А посмотрите-ка сюда, детки, – вот вам кусок свадебного пирога! Отличный пирог! Сестра большая мастерица печь – научилась у своей старой барыни! Ну, видели вы когда такой чудесный пирог?
– О, Селина, какой дивный пирог! – вскричали дети в один голос. – И сколько на нем сахару!
– Ну-ка, съешьте сейчас по кусочку, – предложила Селина, протягивая детям по изрядному куску пирога. – А это вот для твоего папы, маленькая моя, и для твоей мамочки, мистер Филипп!
– Ах, Селина, вы ужасно добрая! – воскликнул мальчик, набивая рот. – Я и то говорил Дее, что вы привезете нам из деревни гостинца!
– Можно мне оставить половину на завтра, Селина? – спросила Дея, медленно прожевав часть своей порции.
– Конечно, дитя мое, можно, если тебе этого хочется; бери же узелок и клади в корзину. Это будет тебе на ужин!
Дрожащими руками взяла Дея узелок, и глаза ее сия ли, когда она говорила:
– О, Селина, как вы добры! Бедный папа́ будет так рад.
– Знаю, золото, знаю; вот увидишь, я продам нынче для твоего папа́ хоть одну фигурку, не будь я Селиной: меня знают в этих местах давно, с самой войны! Мой старый господин был директором банка. Видите ли, детки, до войны в этом банке была куча денег, – так вот он и позволил мне поставить здесь стойку и сказал: «Селина, ты здесь разбогатеешь!» Положим, я не разбогатела, но малую толику сколотила и вполне могу сделать кое-что для тебя, золото. У тебя нет мамы, крошка, уж я тебе как-нибудь помогу продать твои фигурки! Ты устала и совсем сонная, дитя; садись на мой стул и вздремни здесь в тени, а я буду высматривать покупателей.
Дея не ждала вторичного приглашения. Ее голова немилосердно болела, веки отяжелели от ночного бдения, и девочка не замедлила расположиться в необъятной тени Толстой Селины; уткнувшись бледным личиком в белый передник доброй женщины, она уснула так же безмятежно, как и собака, прикорнувшая у ее ног. А Филипп, усевшись у подножия массивной колонны, болтая ногами и тихо насвистывая, стал поджидать покупателей, о появлении которых Селина говорила с такой уверенностью.
Глава III
Как они познакомились
Лет за десять-двенадцать до начала этой истории, когда Толстая Селина только заняла стойку под кровлей Государственного банка, это прекрасное здание имело другое назначение. Об этом говорили большие буквы, высеченные на каменном фасаде, но гражданская война между Северными и Южными Американскими Штатами и неудачные финансовые операции подорвали торговлю в крае; старое здание утратило былую горделивость и стало приютом плохонького театра и разных увеселительных зрелищ. На массивных колоннах теперь висели громадные разноцветные афиши, покрытые забавными изображениями танцующих собак, китайских фокусников и карикатурами, намалеванными яркими красками, чтобы привлекать внимание простолюдинов. Там, где когда-то важно расхаживали коммерсанты в черных сюртуках, теперь ротозейничала разношерстная толпа; читая афиши и рассматривая картинки, зеваки размахивали руками, гоготали и подталкивали друг друга локтями. Среди них встречались и представители более зажиточного класса: они-то, проходя мимо Селины, и останавливались у стойки выпить стакан холодного лимонаду или полакомиться свежим пирожком, засахаренным миндалем и другими сластями. Кроме сладостей в корзинке под чистой салфеткой всегда лежали превкусные бутерброды и белоснежные пирожные, посыпанные сахаром. В прежние годы для служащих банка было обычным делом наскоро позавтракать у Селины и запить завтрак стаканом отличного лимонаду. Теперь у нее были покупатели иного рода: высокое качество товаров оставалось прежним, а покупателями стали завсегдатаи театра. Так понемногу она даже сколотила небольшой капитал.
Два или три года назад, когда Филипп впервые появился на Королевской улице со своим лотком, Селина обратила внимание на милое личико мальчика, который, проходя мимо, не мог оторвать глаз от соблазнительных товаров. Ему тогда было не более шести лет; веселый смех мальчика и милая болтовня сразу покорили сердце Селины. С первого же дня она взяла Филиппа под свое покровительство, и свежие, благоухающие цветы мальчика всегда находили тенистый уголок на ее стойке.
Вскоре после первого знакомства Селины с Филиппом он явился к ней с бледной девочкой, у которой были печальные глаза, в черном поношенном платье; она несла корзину, где лежало несколько изящных восковых статуэток. Мальчик, не колеблясь, подвел своего нового друга к Толстой Селине, заранее уверенный, что добрая женщина приласкает бедную девочку, как некогда приласкала его. И он не ошибся: Селина по-матерински пригрела девочку.
