Ребята поначалу срывали орехи с нижних веток и с удовольствием их щёлкали, потом стали бросать горстями в мешок. Но вскоре убедились, что неочищенные орехи занимают много места, и тогда решили рвать их с верхних веток: там орехи более зрелые и легко выскакивают из шершавых ячеек.
Незаметно углубились в самую гущу, а потом, спускаясь по склону вниз, вышли на лужайку. Трава была здесь густая, как камыш. Напрямик не пробьёшься. Стали обходить её, придерживаясь тенистых кустов, и неожиданно впереди себя услышали зловещий хруст.
— Смотри, медведь! — испугался Миша.
Саша замер. Навстречу им, прямо через кусты, ломился кто-то огромный, бурый. Зверь шёл, низко опустив голову, выискивая что-то на земле, вздыхал и громко чавкал. За кустами и высокой травой невозможно было разглядеть его морду, зато отчётливо виднелась широкая спина и холка со вздыбленной шерстью.
— Притаимся! — шепнул Саша. Он где-то читал, что убегать от зверя опасно: догонит и задерёт.
Оба легли вниз лицом на колкую, засохшую траву.
— Не дыши. — Саша вспомнил рассказ об охотнике, который, встретив медведя, притворился мёртвым и спасся от звериных когтей.
Сколько прошло времени, Саша не помнил. В голове гудело, он почти не дышал. Потом над ухом кто-то посопел, и послышался хруст высохшей травы. Не иначе медведь. Саша затаил дыхание. Стало тихо.
Саша чуточку приподнял голову, покосился по сторонам и пришёл в ужас: Миши рядом не было, мешок смят, орехи разбросаны по траве.
Он вскочил и побежал что было духу к дому лесника. Издали увидел хозяйку:
— Скорее туда! Медведь!..
Женщина улыбнулась, но, заметив, как не на шутку испуган приезжий мальчик, стала успокаивать его.
— Не волнуйся, Мишка только что прибежал. Кричит, что тебя медведь задирает… Умчался с Аманжолом туда.
Саша присел на ступеньки крылечка, вытер вспотевший лоб.
— Давно бы его прогнать надо. Ведь задрать может.
— Ты прав. Сколько лет жили тихо. И на тебе…
Вскоре послышались голоса, и на дорогу из-за кустов вышел Сашин отец с ружьём через плечо, Пётр Никитович и лесник в форменной фуражке, а за ними Аманжол и Миша.
Саше почудилось, что Аманжол ведёт на поводке медведя. Протёр глаза, присмотрелся: никакой это не медведь, просто бурый бычок с маленькими рожками.
Миша как ни в чём не бывало шагал позади с хворостинкой, подгонял пойманного бычка.
Уехать от лесника в тот день не удалось. Остались на утреннюю рыбалку. За ужином дедушка заметил, что Саша обиделся на Мишу. Ещё бы: бросил друга, убежал…
— Как же ты, так-скать, внук полного кавалера орденов Славы, отважного разведчика, испугался телёнка?
— Кабы знал… Мы оба решили, что это тот самый медведь-разбойник.
— Эх ты! «Оба решили»! Сам струсил и всех перепугал. Простительно бы москвичу, который, так-скать, видит телят по телевизору, а внуку лесничего пора бы уметь отличать бычка от медведя.
— Ничего удивительного, Никитыч, — сказал Василий Александрович.
И вспомнил, как зимой за Днепром Лынов встретил старушку, укутанную в платок и тёплое одеяло. «Помочь тебе, бабуля, до хаты дойти?» А «бабуля» в ответ: «Их нихт шпрехе руссишь». По-русски, мол, не понимаю…
— А помнишь, как мы ворвались в Измаил и я написал донесение: «Русские чудо-богатыри штурмуют крепость. Прошу подкрепления. Суворов». Что тогда тебе сказал начальник штаба полка? «Это, — говорит, — исторически важный документ. Где вы его нашли?» Так что не ругай внука. Курьёз может случиться с каждым. Миша, в общем-то, решил правильно: побежал за подмогой.
У Миши отлегло от сердца. «Конечно же, я побежал за помощью… — подумал он. — В самом деле, не предатель же я, чтобы бросить друга в беде…» Признавать свою оплошность ему не хотелось.
Ребятам постелили в телеге с сеном.
Ночь была звёздная. Долго рассказывали о себе, о школе, о товарищах, вспоминали разное из жизни, а потом Миша чуть ли не крикнул:
— Смотри, Медведица!
Саша вздрогнул, приподнялся.
— Где?
— Вон на небе Большая Медведица…
— А я думал, тебе всё медведь мерещится. Давай спать: завтра рано на рыбалку.
Саша прислушивался к непривычной для него тишине и лишь изредка улавливал голоса ночных птиц, доносившихся с Иртыша, да писк комара, проникшего под лёгкое одеяло. Вспоминал разноголосую шумную Москву, маму и её наказ: «Смотри, чтоб тебя звери там не задрали». Вот будет смеяться, когда он расскажет ей, какого «зверя» они встретили. Он уже засыпал, когда Миша спросил:
— Я вот так и не пойму, откуда у твоего отца на фронте пионерское знамя оказалось? Дед говорил об атаках, боях, а о знамени ни слова, не знает, что ли?.. Ты спишь?
Саша не ответил.
— Ну, спи, спи, — сказал Миша.
Миша стоял, нагнувшись над удилищами, и не спускал глаз с поплавка. Издали он был похож на вопросительный знак, залезший в широкий резиновый сапог. Иногда он мгновенно распрямлялся, хватал с рогатулек удилище, вытягивая руку, и вытаскивал рыбёшку на берег. В его ведре бились уже десятка два чебачков, похожих на серебристых плотвичек.
Саше не везло: Он и червяка менял, и поплавок передвигал, и так же, согнувшись, следил за поклёвкой, но вытащил всего одного скользкого и колючего ерша. Подумал, что место не подходящее, и переместился правее за кусты, где на отмели щука гонялась за мелюзгой. Но там оказалось совсем мелко, носки резиновых сапог едва скрывались в воде. Саша шёл по отмели дальше от берега, шёл до тех пор, пока не зачерпнул голенищем холодную иртышскую воду. Немного попятился, нащупал под водой камень и, удобно встав на него, закинул удочку. Поплавок очень скоро утонул, тут же выпрыгнул на поверхность воды и замер. Потом его потащило против течения, и Саша почувствовал, как в руке завибрировало бамбуковое удилище. Он потянул удилище на себя и ощутил сопротивление рыбы. Сообразив, что подтащить пойманную, видимо крупную, добычу да снять её с крючка здесь, в воде, не удастся, он поднял над головой удилище, как это делал Миша, и побежал к берегу на песок. Придерживая рукой леску, бежал быстро и шумно. Рыба уже не сопротивлялась, но туго натягивала леску, и рыбак догадался, что это не мелкий чебачок.
Выбежав на берег и бросив рыбу на песок, Саша крикнул:
— Стерлядка попалась! Сюда, скорее!
Миша подбежал и подтвердил: самая настоящая и очень крупная стерлядь.
Оба заняли место, где попалась редкая и вкусная рыба. Но ловился опять только чебак. Чтобы не бегать туда-сюда после каждой пойманной рыбки, Миша брал ведро и держал его за дужку зубами. Клёв продолжался до восхода солнца. А как только оно взошло над тополиной рощей, поплавки на мелких волнах задремали, наводя на рыбаков скуку. Уже припекало. Можно сгореть. Даже Миша, ставший совсем бронзовым, то и дело поворачивался к солнцу то спиной, то лицом, то боком.
— Идём? — спросил Саша. — Не клюёт.
— Идём. Но сначала искупаемся.
Миша, хотя и был на вид щуплый, узкоплечий, превосходно плавал и глубоко нырял. Заплывал на середину реки. Только длинные волосы мешали ему хорошо видеть всё перед собой, и однажды он чуть не напоролся на корягу.
Саша плавал гораздо хуже и далеко не заплывал.
— Боишься? — спросил Миша. — А ещё хочешь быть офицером.
— Боюсь, — признался Саша. — В Москве редко приходится плавать. А уходить из группы лучников в секцию плавания не хочется. Там я уже первый разряд имею.
— Вот здорово! Не врёшь? — удивился Миша. — У нас стрельбой из лука негде заниматься. Хорошо тебе в Москве.
— Что же хорошего? Вон как ты плаваешь. И всё потому, что Иртыш рядом. Тебе бы толкового тренера — и готовый чемпион.
— Ну, ты даёшь! Где тут тренеры? Вот махнуть бы в Москву… А что, я, пожалуй, к тебе приеду, если отец и мать разрешат.
Возвращались в лесхоз на том же стареньком «газике». Пётр Никитович вспоминал, как после войны он, тогда ещё молодой лесничий, по призыву партии приехал сюда, на пустынное прибрежье Иртыша, создавать в степных районах полезащитные полосы, выращивать ореховые рощи и сосновые боры.
В тех местах, где теперь шумят зелёные рощи, веками рос лишь один сорняк, да и его летом выжигал горячий ветер. Лес помог сохранить влагу на вспаханных полях, остановил кочующие пески. Совхозы получили богатые плодородные поля.
— Помню, здесь мальчишки вёдрами собирали на озёрах утиные яйца, — говорил лесничий. — Удочкой за один час ловили по сотне крупных карасей. Зимой на блесну вытаскивали столько окуней, что унести за раз не могли. Страшная чума для природы, — уже не первый раз повторял он, — владельцы легковых машин. Бывало, приедешь на дальние озёра километров за сто от села и чувствуешь природу. Утки и гуси плавают, рыба крупная играет. И вокруг ни души. Воздух пахнет полынью. Архары стадами ходили. А теперь куда ни глянь, в какой дальний уголок ни придёшь — всюду палатки, костры, легковушки и… браконьеры. Стреляют всё живое, ловят не только крупную рыбу, но и мелочь, распугивают зверя и дичь. И нет ни гуся, ни утки, вывелся в реке осётр, не встречал давно нельмы. А сколько гибнет мальков от моторных лодок. Степь запахла бензином.
