Ознакомительная версия.
– Ты высмеяла сегодня наших вчерашних гостей! На всю школу…
– Но ведь они в нашей школе не учатся!
– Там учится и х дочь… Она на один класс старше тебя.
– Значит, слава Богу, и на один этаж выше.
– Но случайно оказалась на твоем этаже! Где ты разыгрывала эту комедию. В коридоре! Она услышала, увидела…
– И узнала своих родителей?
Я негромко, но с удовольствием захихикала.
– Чему ты там радуешься под одеялом? Их дочь убежала с занятий, чтобы поскорей сообщить маме и папе!
– Что же она к ним так плохо относится? Совсем не жалеет!
– Она жалеет своих родителей! В отличие от тебя… Прибежала домой вся в слезах!
– Может, в слезах от смеха? Другие тоже утирались. Хоть и не знали, кого именно я «показываю». Этого я никому не сказала.
– Какое благородство! Но девочка захлебывалась от рыданий… Теперь наша очередь плакать! С папиной карьерой в этом банке покончено.
– В городе много банков! Как я догадываюсь…
– Опять ты «догадываешься»? Директора станут бояться нашего дома. Потому что в нем живешь ты. Кому захочется скрывать от тебя своих жен? И себя самих?
– Но ведь не все жены издеваются над своими мужьями. Вот ты, например… – попробовала я подлизаться к маме.
Ничего, однако, не получилось.
– Ах, ты, значит, задумала указывать взрослым, на ком им жениться? И за кого выходить замуж? Решила их воспитывать?
– Воспитывать их уже поздно.
Мой голос из-под одеяла мама не расслышала.
– Ты, стало быть, вознамерилась тыкать старших носом в их странности… которые есть у всех? «Я странен? А не странен кто ж?» Это сказал великий русский поэт Грибоедов устами своего героя.
Мама процитировала поэта так, словно он был каким-нибудь политиком или вождем, мысли которого должны становиться законом. На самом же деле она вспомнила эти слова, потому что их часто вслух вспоминает бабушка.
– Одни странности не приносят вреда, а другие… – погромче промолвила я из-под одеяла.
– Твоя странность уже принесла не вред, а беду! Мамин голос во тьме появлялся как бы самостоятельно, без ее непосредственного участия. А иногда даже вовсе не напоминал мамин голос.
Но я все же спряталась под одеяло целиком, с головой. И оттуда произнесла:
– Пойми… Я не хочу, чтобы папа зависел от той женщины. Которая очень от всех устала.
– Почему?
Мамин голос как-то осел… или присел от раздумья.
– Потому что я люблю папу.
Мама удивленно замолкла. Наверно, предполагала, что папу любит только она одна.
Вскоре меня вызвала к себе директриса нашей школы. Об этом мне сообщила ее секретарша. А сама директриса, встретив меня в своем кабинете, привстала, указала на кресло и произнесла: «Я тебя пригласила…» Между «вызвала» и «пригласила», мне кажется, есть разница.
Я люблю не только догадываться, но и поразмышлять. Маму это пока не тревожит. Хотя мои догадки как раз и появляются в результате моих размышлений. Но об этом тоже следует догадаться.
То, что директриса меня к себе пригласила, было большим событием. Обычно она приглашала не нас, школьников, а наших родителей, чтобы о нас с ними поговорить. Правда, она почти никогда не жаловалась на нас, а обсуждала с мамами и папами «проблемы нашего воспитания». Чаще с папами, так как считала, что нам прежде всего необходимо мужское воспитание. То есть мужественное! Это она объясняла «жестокостью двадцатого века», «необходимостью битвы за выживание» и даже «наступлением терроризма». Пап она, я догадывалась, предпочитала еще и потому, что никогда не была замужем.
Предпочитая пап, директриса за собой очень следила. И платья ее, и костюмы, и кофточки, и тщательно, словно клумба, садовником выложенная прическа, и даже очки в перламутровой, полупрозрачной оправе – все это казалось только что купленным в магазине.
Однажды, я слышала, директриса объяснила свою безукоризненную прибранность тем, что обязана быть образцом и примером. Конечно, для нас, учеников, а не вообще для всех на земле. Лишь одно в качестве образца не присутствовало: женская красота, так как ее нельзя было купить в магазине.
Зачем она меня вызвала? Мама была бы довольна: я не смогла догадаться.
– Я тебя пригласила, чтобы ты помогла мне сплотить учеников, учителей и родителей!
– Я?!
– Твой талант.
«Сплотить» похоже на «сколотить»… Сколачивать нас, как доски, с родителями и учителями?
Директриса была очень восторженной и почти всех обожала. А еще она все и всех хотела «постичь».
– Тебя прозвали Смешилкой. Это – милое, доброе прозвище. И я очень хочу постичь твой юмор.
Смотрела же она так пристально, будто вообще всю меня постигала, просвечивала, как чемодан на таможне. И сразу перешла к своим обожаниям:
– Ты знаешь, что я больше всего обожаю таланты! Ничто не сближает так, как искусство. А я хочу всех духовно объединить! Тебе известно, как я обожаю ваших родителей, наших учителей и всех детей, которых они, не жалея сил, растят и воспитывают! – Своих детей у нее, к сожалению, не было. – Каждый месяц будем устраивать «сплачивающие концерты!».
Директриса все время что-то изобретала: дома ее никто не ждал – и торопиться ей было некуда.
– Ты выступишь в заключение… Потому что после тебя, мне сказали, выступать уже невозможно. Создай хорошее настроение. Ты знаешь, как я люблю дарить людям праздники! И как вообще я люблю людей…
Она очень любила, чтобы все знали, как она их любит. Хотя, я догадывалась, любовь лучше проявлять, чем о ней объявлять.
«Как можно любить всё больше всего? И всех больше всех?» – попробовала я немного поразмышлять. Но она прервала мои размышления:
– Постарайся максимально всех рассмешить! Я знаю, ты очень потешно показываешь старушек и полицейского, который на перекрестке. Изобрази кого хочешь! Только старушек не надо… Скажут, что наши ученики не уважают старость! – Директриса перешла на доверительный тон: – Вот свою бабушку, ты бы ведь…
– Она моложе всех у нас в доме!
– Если молодость побеждает возраст, это прекрасно. Но она же не всегда побеждает. Поэтому про старушек не надо… И не показывай полицейского. Он нас охраняет!
– Но он сам однажды смеялся, когда я его…
– Потому что ты, наверное, показывала его… ему самому. А не целому залу! – перебила она. – И тем более не показывай мэра. Говорят, что ты и его… – Она огляделась по сторонам. – А он как раз будет нашим гостем. И если услышит… Ты ведь хочешь, чтобы в школе был сделан ремонт? И чтобы школа наша присутствовала в городском бюджете?
Я о бюджете как-то не размышляла, но ответила, что хочу: наверное, с бюджетом, как и с ремонтом, всегда лучше, чем без них.
– Ну, вот… Я обожаю сообразительность!
– Но ведь каждый чем-то распоряжается или что-то решает. Тогда, значит, показывать вообще никого нельзя? – осмелилась предположить я.
– Почему? Всех остальных можно. Иностранных туристов, к примеру. Или вот – знаменитых гастролеров из-за границы…
– Я их ни разу не видела.
– В общем, поищи в своем багаже. Я слышала, он у тебя – богатый!
Мама говорила про репертуар, а она – про багаж. Но из своего багажа я могла случайно вытащить что-нибудь столь же неподходящее, как вытащила из репертуара.
Лишь одну меня встретили аплодисментами… Хотя важнее не как встречают, а как провожают. Об этом я давно догадалась.
Директриса тут же взлетела на сцену, обняла меня и сказала, что больше всего с самого детства она обожает юмор. Вероятно, отсутствие семьи сберегает могучие физические возможности: директрисе было под пятьдесят, а она взлетала, выскакивала, выпархивала. И признавалась, и признавалась…
– До меня дошло, что наша Смешилка владеет редким даром рождать экспромты! – сообщила она со сцены.
Это директриса сказала на всякий случай: чтобы я все же не вздумала изображать мэра, а показала что-нибудь новенькое.
Мэр, восседавший в первом ряду, растекался такой улыбкой, что она могла бы затопить все ряды, включая самый последний.
– Итак, мы с нетерпением ждем комического экспромта! Но того, что произошло, она не ждала. Тем более с нетерпением!
Обращаясь к залу, директриса заверила:
– Комический экспромт родится у нас на глазах! Рожать экспромты вообще очень трудно. А предупреждать, что они будут комическими, то есть смешными, так же опасно, как о появлении красивой женщины: кому-то она покажется красавицей, а кому-то и нет. Чтобы рукоплескания летели не только мне навстречу, но и вдогонку, я придумала показать в качестве комического экспромта… саму директрису.
«Я люблю тебя больше всех на земле!» – призналась я старой люстре. «Обожаю вас больше всего на свете!..» – объяснилась я голым стенам. А потом принялась страстно обнимать занавес и целовать рояль, стоявший на сцене. Потому что тоже их обожала…
Ученики были от моего экспромта в абсолютном восторге. А учителя – в обмороке. Родители же застыли в растерянности. Все, кроме моих собственных… У них были такие лица, будто я, сперва загубив папину судьбу, теперь самолично загубила свою.
Ознакомительная версия.
