Он меня без конца спрашивал об этом. Он нагибался ко мне так близко, что на меня летели брызги слюны. Я ему говорила, что мама ни на кого, кроме него, и не глядела, но он мне, видимо, не верил. Он бил маму, Даже когда она ждала Кенни.
Мама назвала его Кеннет, в честь своего отца. Это немного странно, потому что мы даже в гости ни разу не ходили к дедушке и бабушке или к маминой старшей сестре, тете Барбаре. Дедушка сказал маме, что видеть ее больше не хочет, раз она связалась с папой. Он сказал, что она губит свою жизнь. Еще он сказал, что мой папа — Неприятность с большой буквы.
Я думаю, дедушка был прав. Но с мамой он обошелся неправильно. И с нами. Он не захотел увидеть Кенни, хотя мальчика назвали в его честь. И даже не стал разговаривать с мамой, Кенни и со мной, когда мы пришли в больницу навестить бабушку, которая умирала от рака.
На похоронах было еще хуже. Мама попыталась потом обнять дедушку, но он ее оттолкнул. Он сказал, что бабушка из-за нее заболела. От стыда, что дочка у нее живет с негодяем и преступником.
С тех пор мы его не видели. Так что не стоило одаривать Кенни таким дурацким имечком. Еще хуже будет, когда он подрастет и посмотрит "Саут-парк".
После рождения Кенни папа некоторое время вел себя прилично. У нас есть фотография, где мы все вместе на пляже; папа посадил маленького Кенни на плечи, и в щеки ему с обеих сторон упираются костлявые коленки. Кенни испуганно цепляется за папины длинные кудри, а мама смеется, глядя на них; в руках у нее надувной мяч. На ней короткая маечка и крошечная юбка, открывающая пупок с пирсингом. Живот у нее плоский, как блин, даже после меня и Кенни.
Я стою рядом с ней. На мне тоже короткая маечка и крошечная юбка. И это БОЛЬШАЯ ошибка. У меня живот вовсе не плоский, как блин. Похоже, что я проглотила надувной мяч.
Папа был в восторге, что у него сын. Как только Кенни научился ходить, он стал играть с ним в футбол и брать с собой в пивную. Кенни так отчаянно бил по мячу, что обычно падал сверху, а в пивной старался не отставать от отца, поглощая такими же кружками колу и лимонад, и на обратном пути нередко писался.
Папа был с ним на удивление кроток. Он даже не сердился, когда Кенни плакал. Он отказывался признавать, что наш Кенни самый трусливый малыш во всем квартале.
— Кенни у меня крутой парень, — хвастался папа, поднимая Кенни так высоко над головой, что тот хныкал. — Такой драчун, что его весь район будет бояться, когда он подрастет. Надо за ним хорошенько приглядывать, а то он вылетит из своего детского сада.
Кенни и вправду подрался в детском саду — с девочками. Он хотел залезть вместе с ними в игрушечный домик. Им это не понравилось, так что Кенни получил пластмассовым чайником по физиономии и несколько дней ходил с фонарем под глазом.
Когда Кенни принимали в подготовительный класс, папа даже похвастался учительницам, что им придется все бросить, чтобы управиться с его парнишкой.
Бросать все, чтобы управляться с Кенни, приходилось мне. Я прокрадывалась на детскую площадку к малышам и видела, как Кенни одиноко стоит в углу с опущенной головой. Другие малыши толкали и роняли его просто от нечего делать, а он хныкал, тер глаза исцарапанными ручонками, и кровь капала с коленок ему на носки. Если воспитательницы или нянечки подходили к нему, он начинал плакать. Мне приходилось поднимать его и утирать ему нос. Я все это делала.
Я помню, как мама и вправду закрутила с одним парнем — она его встретила в парке.
Он там тренировался, потому что играл в какой-то резервной футбольной команде. Он был чуть-чуть похож на Дэвида Бэкхема.
Однажды меня стошнило во время уроков, я пришла из школы раньше времени и застукала их. Мама сделала вид, что он просто зашел выпить кофе, но они были оба красные и растрепанные.
Меня снова стошнило, на этот раз со страху. У меня в голове не помещалось, как она может идти на такой риск. Папа, правда, уехал тогда на север на пару недель по каким-то подозрительным делам, но у него было полно шпионов-приятелей, докладывавших ему, не крутила ли с кем без него его хозяйка.
— Мама, ты с ума сошла? — спросила я.
— Я ничего не могу с собой поделать, Джейни. С ним я чувствую себя снова ребенком. — Щеки у мамы пылали. — С твоим отцом у нас не очень-то все ладится, не надолго его хватило.
— Но папа тебя убьет, если узнает.
— Он не узнает. По крайней мере… не сразу.
— Ты что, собираешься ему рассказать?!
В животе у меня все перевернулось. Мама бывает иногда такой дурой. Я знаю этот ее взгляд. Она сама себе рассказывает волшебную сказку. Футболист прижмет ее к мощной груди и скажет, что его пригласили играть за "Манчестер Юнайтед" и согласна ли она стать его женой и жить с ним в роскошном дворце, который он только что купил. Вместе со мной и Кенни, разумеется. Мама унеслась в Страну мечты, где она ежедневно ходит по магазинам с Викторией Бэкхем, а мы с Кенни приглашаем ее детей, Бруклина и Ромео, поиграть в наши новые игрушки.
— Мама! — Мне хотелось поднять ее и потрясти. Знаю я этого футболиста. У него каждую неделю новая подружка. И меньше всего ему нужны мы с Кенни. Но даже если бы все сбылось, включая миллионы футболиста, маме все равно не видать счастья. Отец разбил бы витринное стекло во дворце и оторвал ее футболисту голову, а потом избил ее так, что по мягким белым коврам расплылось бы огромное красное пятно.
Мне совсем не хотелось говорить все это маме, но нужно же было привести ее в чувство. А потом отец, видимо, что-то прослышал и быстренько вернулся домой. Уже по тому, как он хлопнул входной дверью, ясно было, что нас ждет. Крупная неприятность.
Он начал издалека. Стал задавать маме вопросы спокойным, мягким голосом.
— Поди сюда, Никки, нечего меня бояться. Скажи просто, что мне всё наврали. Если наврали, то и отлично, забудем скорее об этом. Я ведь человек разумный, правда? — И вдруг он перешел на крик: — Правда?
Мама впала в панику. Она лепетала, что ему наврали, что она на другого парня даже не глядела, хотя ей, конечно, было одиноко, когда папы не было, но ей и в голову не приходило даже поболтать с другим парнем, не говоря уж о том, чтобы пригласить его выпить кофе… Еще минута, и она расколется, все ему скажет.
Как бы мне хотелось быть маленькой, как Кенни! Он в таких случаях всегда забирался под кровать и затыкал уши, чтобы ничего не слышать. А мне приходилось слушать, хотя это было невыносимо.
На этот раз отец бил ее намного дольше обычного. Он сказал, что проучит ее так, чтоб она навсегда запомнила.
Закончив процедуру, он снова бешено хлопнул входной дверью и исчез. Я побежала к маме и хотела вызвать «скорую». Мама не могла говорить, потому что рот у нее был весь в крови и распухший, но, когда я взялась за телефон, она отрицательно покачала головой. Мама уже несколько раз обращалась в больницу. Она никогда не признавалась, что ее избили, а говорила, что упала, споткнулась о провод или еще что-нибудь, но, если отец узнавал об этом, он бесился еще больше.
Я приводила ее в порядок, как могла, протирала ее бедное разбитое лицо влажным, холодным полотенцем и все время плакала. Мне было так плохо от того, что я не могу ее защитить.
Неделю она не могла показаться на улице из-за синяков. Синяки были у нее не только на лице. Я ее видела в ванной. Грудь и живот у нее были черные.
Я посмотрела тогда на маму и поняла, что ненавижу своего отца.
— Не говори отцу про выигрыш, — умоляла я маму.
— Не волнуйся, ничего я ему не скажу. Рот на замке — мы же договорились.
Она попросила выдать ей деньги бумажками по пять фунтов, чтобы получилась настоящая куча.
— У нас куча денег, — напевала она, подбрасывая в воздух пригоршни пятерок. Они порхали по комнате, как большие синие мотыльки, застревали у нее в волосах, прилипали к одежде, рассыпались по ковру.
— Мама, перестань, ты так потеряешь что-нибудь, — уговаривала я, пытаясь собрать деньги.
— Что-то найдешь, что-то потеряешь, — смеялась мама и разбрасывала новые пригоршни.
Кенни тоже смеялся, раскидывая ногами кучки банкнот, как сухие листья.
— Кончай, Кенни, — сказала я.
Но потом и меня разобрало, я собирала деньги и снова разбрасывала. Эти новенькие хрустящие бумажки казались ненастоящими. Я вспомнила джинсовую курточку на мягком розовом меху, которую недавно вырезала и наклеила в свой альбом. Я чувствовала, что, будь у меня такая вещь, я бы, пожалуй, тоже выглядела хорошенькой светловолосой малюткой, как девочка-модель.
— Джейни, ты о чем мечтаешь? — Мама обняла меня рукой за плечи и нежно потерлась щекой о мою щеку.
— Знаешь, там одна курточка… — начала я, но тут же осеклась. — Нет, мама, это твои деньги. Мы свое уже получили у Сида.
— Не будь дурочкой. Что мое, то и твое. И твое, Кенни. Тебе чего хочется, малыш? — спросила мама.
