— Ну, а что, если я и вправду родился безграмотным? — спросил я.
— Не хитри! — сказал отец. — Профессор Бархударов тоже родился безграмотным, а стал автором учебника. А мама, думаешь, ещё в пелёнках писала на пятёрки диктанты?
— А почему тогда — я это читал в журнале, — когда Вольтер делал ошибки и ему сказали про это, он ответил: «Тем хуже для орфографии»?
— Пока ты не Вольтер, а Царапкин, ты должен писать без ошибок. Понял?
— Понял… А когда вы вместе учились, мама была ябедой?
— Была одно время, — нарочно громко сказал отец и подмигнул мне.
— Ну?! Как она ябедничала? — спросил я.
— Я одно время любил есть бублики на уроках…
— Она выдала?
— Написала заметку в стенгазету… Лида! Как насчёт чая с бубликами?
Мама принесла из кухни чайник.
— Если бы я тогда не была, как вы говорите, ябедой, — сказала она, — твоего отца исключили бы из школы за плохое поведение.
— На меня Маринка тоже написала заметку. Ни за что не женился бы на ней! — заявил я.
Отец засмеялся.
— Ты думай не о женитьбе, а о диктантах. А ты, отец, запрети ему водиться с твоим подопечным, Пашкой, пока он не затянул его в какую-нибудь историю, — сказала мама. — Твоя доверчивость — это уже не доверчивость, а беспечность!
— Что тебе сделал Пашка? — Я вскочил со стула.
— Под его диктовку ты можешь натворить всё, что угодно… И как ты разговариваешь с мамой?
— Лида, — сказал мой отец, намазывая вареньем бублик, — представь Серёжу на месте Пашки. Он начал новую жизнь. С удовольствием, вот как я сейчас пью чай, работает, а на него косятся, показывают пальцами мамы и пугают своих детей! Приятно?
— Во-первых, я не могла бы быть матерью такого сына. Во-вторых, от таких, как Пашка, нужно держаться подальше. В-третьих, ты можешь заниматься им в своей бригаде, а ты, Серёжа… Я запру в шкаф всё, вплоть до трусиков, если хоть раз увижу тебя вместе с Пашкой! — пообещала мне мама. — Лучше бы ты дружил с Гариком.
Хотелось мне сказать маме, что всё наоборот. Что Пашка не наталкивает меня на плохие поступки, а расспрашивает про историю, географию и естествознание, чтобы подготовиться к школе рабочей молодёжи. Хотелось мне открыть, кто такой Гарик и на какие подлости он способен. Но мама была так настроена против Пашки, что всё равно не поверила бы ни одному моему слову.
Я не стал пить чай, обиженно вышел из-за стола, разобрал спою постель и улёгся с «Судьбой барабанщика». Я читал эту прекрасную книжку и не прислушивался к спору отца с мамой, но у меня слипались глаза, я спрятал книжку под подушку, завернулся с головой и услышал конец их спора.
— Моя установка — не верить ни одному его слону. Тогда у него не будет возможности меня обмануть. Так приучают к правде, — сказала мама.
— А я предпочитаю доверять, — упрямо заявил мой отец. — Ведь ты химик и пойми: доверие, так сказать, нейтрализует ложь!
— Наоборот! — воскликнула мама. — Катализирует! Поощряет. Сначала надо приучить его к правде. А если безответственно доверять, то он будет безнаказанно лгать.
«Нет, мама. Если бы ты знала, как прав отец и как обидно, когда мне не верят, если я говорю правду…» — подумал я и решил посмотреть утром в словаре, что такое «катализирует», и полетел, полетел в мягкую темень, не успев додуматься, почему это сразу засыпаю, несмотря на невесёлые мысли о диктантах. А мама часто говорит: «Даже ночью думаю о твоих делах, не могу уснуть и просыпаюсь разбитая…»
Я уснул, и мне приснился самый страшный из всех просмотренных мною в жизни снов.
5
Мне приснилась огромная поляна на опушке папоротникового леса, который потом превратился в каменный уголь…
Наш класс сидит за партами, сделанными из необтёсанных валунов. Я с трудом узнаю своих одноклассников. Мальчишки похожи на первобытных людей, как в книжке «Борьба за огонь», — мохнатые и неподстриженные, а девчонки наоборот: все с косичками, бантиками и в формах.
Вдруг появляется директор нашей школы Лев Иванович, подстриженный и выбритый, как всегда, в белой рубашке с чёрным галстуком, но вместо брюк на нём пальмовая юбка, в которых ходят папуасы.
В папоротниковой чаще бродят ихтиозавры и другие ящеры. Я прицеливаюсь в самого крупного из рогатки, и Лев Иванович сразу делает мне замечание:
«Царапкин!»
«А что я сделал?» — говорю я по привычке.
«Отдай рогатку дежурному. Начинаем контрольный диктант».
«Я больше не буду», — заверяю я Льва Ивановича.
«Хорошо. — Лев Иванович начинает диктовать: — «Осетин-извозчик лениво погонял лошадей».
Я острым камешком царапаю на каменной доске буквы и мучительно стараюсь не сделать ошибок, потому что их очень трудно исправлять.
Одну фразу мы нацарапываем весь урок, и я устало высказываюсь:
«Скорей бы гении изобрели чернила!»
«Царапкин! Как тебе не стыдно! Ты писал грамотнее, когда был ещё обезьяной! Ты написал «аситин» и поставил тире между «извоз» и «чиком»! Ты останешься в каменном веке на второй год и не перейдёшь в царство Урарту! Ни в коем случае… Кто знает, как Царапкин до этого докатился?» — спрашивает Лев Иванович.
«Он всю третью четверть добывал под партой огонь!» — выдаёт меня Маринка.
Я тут же обещаю:
«Я больше не буду!»
«А-а, добывал огонь? На уроках? Так вот, — решает Лев Иванович, — ты останешься без перемены и будешь писать слово «невмоготу», пока не напишешь правильно. А все пойдут охотиться».
Лев Иванович вручает мне каменную записку со сложно-подчинённым предложением: «Прошу вас, которые его родители, прийти в школу» — и бьёт в тамтам.
Весь наш класс со страшным шумом срывается с мест и, занеся над головами копья, несётся по поляне к огромному мамонту. На боку у мамонта мелом написано: «БУФЕТ». Лев Иванович указкой руководит охотой.
У меня текут слюнки, я стараюсь разгадать, как пишется «невмоготу». Руки дрожат, острый камешек крошится… Ребята уже осыпали мамонта копьями… Я царапаю на камне «не в моготу», и мне так страшно остаться на второй год в каменном веке, что я вдруг замечаю ошибку, хочу её исправить, собираю все силы. Ведь нужно только соединить чёрточками «не» с «в» и с «моготу», только соединить, но руки у меня, как назло, не двигаются, тяжёлые, свинцовые, и я с ужасом кричу Льву Ивановичу:
— «Невмоготу» пишется вместе! Чур! Вместе!..
Я проснулся и обрадовался, что это происходило во сне. Мама поправила на мне одеяло и поцеловала в лоб.
— Спи, спи… Правильно: «невмоготу» пишется вместе. — Она вздохнула: — Если бы ты наяву был таким же грамотным, как во сне…
Я снова уснул, и мне больше ничего до утра не приснилось.
6
Перед уходом на работу мама, как всегда, сдёрнула с меня одеяло. Я хотел сразу встать, повыжимать гантели и взяться за правила, но солнце пригревало так, как будто стёкла наших окон были увеличительными. Вставать уже не хотелось… И вот замелькали передо мной отрывки из древнеисторического сна.
Я бы проспал ещё часа два, если бы меня не разбудил страшный свист. Я вмиг спрыгнул с кровати, открыл окно и выглянул во двор. «Победа» жильца из пятнадцатой квартиры, всегда стоявшая под моим окном, с затихающим шипом оседала на одну сторону. От неё с хорошо надутым футбольным мячом в руках бежал за угол Витька. Я сразу догадался, в чём дело: Витька, конечно же, вывернул золотник из ниппеля, подсоединил к нему сосок мяча и надул его воздухом из шины. Витька вечно что-нибудь изобретал.
Я уселся поудобней на подоконник, предчувствуя очередной скандал. Пенсионеры и домашние хозяйки, позёвывая, вышли на балконы. Дошкольники Вовка и Вика бегали вокруг «Победы» с недоеденными бутербродами. Наконец с портфелем под мышкой появился её владелец. Заметив спущенную шину, он взглянул на часы и схватился за голову. При этом его портфель упал на тротуар.
— Ты? — спросил он, схватив за ухо Вовку.
— Ой! Я завтракал, а она сама зашипела! — заявил Вовка.
Из подъезда тут же выбежала его мама.
— Это ваш ребёнок или мой? Это ваше ухо или ребёнка? — стала выяснять она.
— Но я же опаздываю… — оправдывался владелец. — И это не в первый раз…
С балконов и из окон вмешались в спор жильцы. Они требовали приструнить «болтающихся без дела школьников». Дом загудел. Владелец поднял портфель и посмотрел на меня:
— Ты видел?
— Нет. А если и видел, то не скажу. Я не ябеда! — сказал я громко и гордо.
Вовкина мама взяла Вовку за ухо и повела домой. Вид у неё был такой, как будто она имеет на это полное право.
Владелец взглянул на часы, вздохнул, плюнул на шину и пешком пошёл на работу.
7
Я всё сидел на солнышке, зажмурив глаза и обхватив руками коленки, и слышал щёлканье верёвки и шуршанье плоских камешков по асфальту: это девчонки прыгали и играли в «классики»; слышал, как пенсионеры высыпали на стол из пакетика фишки домино и забивали своего ежедневного «козла»; слышал, как зазвенели подшипники по асфальту: это продавщица Нюра привезла на тележке молоко в красно-синих пакетиках.
