— Садись, — говорю я и подвигаюсь на своём пушистом одеяле.
Она садится на самый край полки, её ноги аккуратненько стоят на коврике.
Я чувствую — если бы она могла сейчас убежать, она бы убежала. Но куда побежишь? Поезд несётся, купе закрыто, да и вагон заперт. И она сидит смирно, сложила ладошки лодочкой и сунула эту лодочку в коленки. Сгорбила спину, как будто старается меньше места занимать. Или хочет нам показать, какая она тихая, скромненькая.
— Знаете что? — вдруг говорит она таким тоном, как будто ничего особенного не происходит. — Мне очень нужно в Ленинград. Ну просто вот так надо. — Она проводит ладошкой по горлу. Вы ложитесь и спите себе. А я буду тихо сидеть и мешать вам не буду. А? Или опять наверх залезу, там очень хорошо, наверху. А?
Последняя попытка не пустить чужих в свой мир, в свои дела. Кто она такая? Может быть, просто от нечего делать ищет приключений? Приспичило ей, видите ли, в Ленинград, несёт её из своего дома в чужой город. Валяет дурака — и больше ничего. А вдруг у неё беда? Трагедия? Разве их не бывает в жизни? В её возрасте люди чутки и ранимы, я это знаю: такая уж у меня работа — знать этот возраст.
— Ишь какая умная! Спите! Да я и не засну теперь! Такие вещи вытворяет! Нет, это подумать страшно — одна, в ночь, в чужое купе! В чужой город! Ну и детки нынешние! А родители, может, и не знают, с ума сходят!
И тут девочка закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Трясутся плечи, худенькие плечики. Сквозь пальцы текут слёзы, крупные, прозрачные, частые.
— Ни папы, ни мамы… Альпинистская катастрофа… Обвал в горах… Лавина… Пропасть…
И плачет, плачет.
Вот она какая, эта девочка. У неё беда, хуже не бывает. А она не скисла, приняла решение, пустилась в дорогу. У неё характер, у этой девочки. Её можно уважать, такую девочку.
Сердце сжимается от жалости.
Попутчица распускает щёки, губы, всхлипывает.
— Господи, а мы-то её жучим. А она-то. Это же надо малышка совсем.
Только что сердилась, теперь готова к груди прижать. С людьми часто и такое бывает.
— Ну не плачь, не плачь, деточка. Всякому горю есть предел. На́ вот яблоко. Ко мне поедем, у меня дочка есть, как ты. Подружитесь.
Попутчица сморкается, утирает слёзы.
Девочка перестаёт плакать, но прижимает ладони к глазам и трясёт головой.
— Нет, я к вам не поеду. У нас в Ленинграде друзья, почти родные. Я к ним пойду. Мне бы только доехать.
Почему-то я вдруг почувствовала, что девчонка врёт. На этом самом месте несколько маленьких сомнений сложились в одну твёрдую уверенность: всё неправда.
Почему друзья, почти родные, не поехали за ней? Не прислали, наконец, денег на дорогу? Разве бывают такие друзья, которые предоставляют человека самому себе в тяжёлые дни? Враньё. Не только логика подсказывает мне это, логика может ошибаться. Интуиция. Она часто помогает людям отличить правду от неправды. Что-то здесь не то. Катастрофа в горах вдруг представляется выдумкой. Почему? В ту минуту мне самой стало не по себе: разве можно не верить человеку, когда он произносит такие трагические слова, да ещё сотрясается от рыданий. И разве способна девочка одиннадцати лет, обычная, худенькая, со светлой чёлочкой, выдумать такую чудовищную ложь? И эти слёзы, слёзы…
Я смотрю на неё. Мне так важно понять её, эту девочку. Так важно, что словами не передать. И кажется, посмотри подольше, повнимательнее, вглядись поглубже — и всё разгадаешь. Я всматриваюсь и вижу вдруг, как она сквозь пальцы, мокрые от слёз, смотрит на меня внимательно и цепко.
Мне надо понять её, а ей — меня.
Таня сидит в кухне и смотрит в окно.
Вот вышла во двор Света в голубом сарафане, потому что сегодня стало совсем тепло. Лена подбежала сразу и стала разглядывать сарафан. Света охотно даёт себя рассмотреть в новом сарафане — поворачивается то спиной, то боком. А на скамейке Димка, он пускает круглым зеркальцем зайчика прямо Свете в лицо. Яркий горячий зайчик прыгает по Светиным глазам, а она не отворачивается, и Димка крутит своё зеркало без всякого толка.
Таня смотрит и думает, что в Лену Димка зайчиков не пускает, и никому не придёт в голову пускать зайчиков в Лену. Лена Светина подруга, и больше никто. А Света — это Света. Мальчишки могут расшибиться, а Света не обращает на них ровно никакого внимания.
«Ноль внимания, кило презрения», — говорит Света. Может быть, потому Димка и лишился покоя на всю свою жизнь.
Тане не нравится Лена, ей хотелось бы стать такой, как Света. Но Таня знает, что никогда не сумеет стать такой, как Света, самая первая девочка из их класса, самая прекрасная девочка и самая главная девочка. Света Королёва — Таня про себя называет её королевой. Света-королева.
А сама Таня?
Сама Таня совсем другая. Если бы ей в глаза пустили солнечного зайчика, она бы наверняка стала вертеть головой, зажмуриваться, говорить Димке: «Отстань». А если бы зайчик попал в нос, она бы не удержалась — чихнула бы. Но самая большая беда не в этом. А в том, что никто никогда не пускает зайчиков в её сторону ни летом, ни весной. Ни один человек на свете. И это очень грустно.
Таня смотрит в окно. Димка всё ещё мучается со своими солнечными зайчиками, они прыгают прямо Свете в лицо. Терпеливый человек Димка. Таня думает: а может быть, теперь уже скоро отыщется на большом белом свете такой человек, который захочет ей, Тане, пустить солнечного зайчика прямо в самые глаза или кинуть ластик за шиворот, свистнуть над самым ухом. Нельзя жить без надежды, вот Таня и надеется. Она смотрит на своё отражение в оконном стекле. Светлые глаза, круглое лицо, шея тоненькая торчит из кофточки. Глаза немного грустные, но это зависит от настроения. Сегодня, например, грустные, а завтра возьмут и станут весёлыми. Разве так не бывает?
Чувства — сложная вещь…
— Таня, мой руки, ужин почти готов.
Мама перестала разламывать над большой кастрюлей длинные сухие макароны, они кипят, и пар тянется к открытой форточке. Теперь в кухне пахнет не весной, а макаронами.
— Я не хочу есть, папу подожду, — говорит Таня.
Громко хлопает дверь, это пришёл с работы папа.
— Добрый вечер, — сказал он и шагнул прямо в кухню, даже пальто не снял. Он положил на стол голубую бумажку. — Вот! Трёхкомнатная с двумя лоджиями. И большая кухня. Всё, как ты хотела.
Таня видела папино сияющее лицо, и мама засияла ему навстречу, перестала мешать ложкой в кастрюле с макаронами.
— С двумя лоджиями! — повторил папа гордо.
— Ты у меня мужчина с характером, — сказала мама и обняла его за шею, не выпуская из руки ложки.
Из ванной вышла бабушка.
— Большая кухня — очень удобно. Это уже не кухня, а ещё одна комната, там будет столовая.
— И две лоджии, — ещё раз повторил папа.
— А в лоджиях я посажу настурции, — воодушевилась бабушка, — самых разных оттенков: от тёмно-оранжевых до бледно-жёлтых. Семена можно купить на рынке.
Никто не обращал внимания на Таню. У всех была радость: как же не радость — новая квартира. А у Тани? Тане кажется, что старая квартира совсем неплохая. Маленькая. Ну и что? Даже уютнее. И кому нужны две лоджии с настурциями, если у человека из-за этого должна перемениться вся его жизнь.
Таня опять посмотрела в окно.
В мае наступило лето, и смотреть в окно — самое подходящее занятие, когда о тебе все забыли. Солнце садится за тополь, на тополе листья ещё не совсем зелёные — светленькие, блестящие. И лучи нагрели пыльное стекло. Окна мыть не стали — всё равно скоро переезжать.
А Светы и Лены во дворе уже нет, и Димка тоже ушёл.
Папа ест макароны с мясом, а мама заботливо говорит:
— Масла добавь.
Про Таню мама забыла. Конечно, новая квартира всё заслонила от мамы. А Таня тихо сидит в уголке и смотрит в окно. Во дворе стемнело, и в стекле хорошо видно отражение папиного лица и маминого лица. Они улыбаются друг другу, мама гладит папину щёку и повторяет:
— Две лоджии. Всё-таки ты человек с характером.
Таня не может понять, какая связь между лоджиями и характером.
Сейчас мама будет мыть посуду, папа пойдёт в комнату, включит телевизор и ляжет на диван. Мама будет тихонько напевать. Мамино пение, плеск воды в ванной — там бабушка полощет бельё, бормотание телевизора — всё это вместе и есть звуки дома, уюта. И тёмный тополь за окном. А там будет тополь за окном? И качели, и скамейка. А за углом Танина школа.
Мама говорит:
— Переедем и сразу в отпуск. Проси Крым, на Кавказе жарко.
Папа допивает чай.
— Смотри, как удачно получилось, — говорит он, — ордер дали в мае, как раз у Тани кончается учебный год. А пятый класс она начнёт в новой школе.
Наконец-то вспомнили про Таню.
Тогда Таня отрывается от окна и говорит:
— Я хочу остаться в своей школе. Подумаешь, полтора часа в один конец. Что такое полтора часа? Зато можно все устные в метро выучить. А, мам?
