— Ах, бедная Жучка! Ну что же, пусти ее, пусть погреется!
Малышу только этого и надо. Он отворяет дверь, и Жучка тихонько, повиливая хвостом в знак благодарности, прокрадывается в школу и ложится в уголке, у печки.
Потом приходит соседка, которая топит печку, моет в школе полы, ставит Анне Михайловне самовар и стряпает. Малыш помогает ей таскать солому, и в печке весело вспыхивает огонек, распространяя приятную теплоту. Жучка от удовольствия вздыхает и осмеливается даже забраться на солому. Но соседка — женщина суровая, не любит баловства и гонит Жучку прочь:
— Пошла, пошла! Ишь ты, барыня какая, разлеглась! Зачем собаку в избу пускаете? Она поганая.
— Ан врешь! — возражает обиженный Малыш. — Это кошка поганая, а собака не поганая.
— Ну, учи меня еще!
Но Малыш не уступает, и они спорят до тех пор, пока не вскипит самовар.
Иногда случалось и так, что в разгаре спора соседка забывала во время снять с самовара трубу, и кипящая вода с шипением и брызгами лилась через край. Начиналась суматоха: Малыш бросался снимать трубу, соседка искала крышку, испуганная Жучка пряталась под лавку. Анна Михайловна смеялась до слез.
— Всё из-за тебя, озорник этакий! — ворчала соседка. — Гляди-ка, что наделали! Заговорилась с тобой, и самовар ушел!
— А ты в другой раз не спорь: — поддразнивал ее Малыш.
— Ну, будет тебе, Малыш. Иди-ка лучше чай пить, — говорила Анна Михайловна.
Малыш не заставлял себя долго просить. Он снимал с себя полушубок и, оставшись в одной рубашке и полосатых синих штанах, входил к Анне Михайловне. Учительница ставила перед ним чашку чаю с молоком и клала большой ломоть ржаного хлеба. Малыш очень любил пить чай и пил его с чувством и удовольствием, причмокивая, откусывая крошечные кусочки сахару и заедая большими кусками хлеба. Хлеб он съедал весь до крошки, а сахар оставлял и, опрокинув чашку кверху дном, клал оставшийся кусочек на донышко и говорил: «Будя!» Это повторялось аккуратно каждый раз, и каждый раз Анна Михайловна говорила Малышу:
— Малыш, а ты опять сахар-то оставил? Возьми его себе!
— Ну что ж! — говорил Малыш и, спрятав огрызочек в карман своих полосатых штанишек, прибавлял: — Я его Дунятке отнесу!
Дунятка была самая младшая сестренка Малыша, и он очень любил ее. Когда вместо ржаного хлеба учительница давала ему баранки, он никогда не ел их, а непременно прятал и нес Дунятке.
— Да ты сам-то ешь, — упрашивала его Анна Михайловна. — Я тебе для Дунятки еще дам!
— Ну вот еще, стану я их есть! — возражал Малыш. — Я, небось, и хлеба наемся: я большой, а Дунятка маленькая!
Раз после ученья Малыш, уже совсем одетый, подошел к учительнице.
— Тетенька, пойдем к нам?
— Пойдем.
— Ну, так я тебя на улице подожду, а ты выходи.
Ему не терпелось идти домой, да еще с кем — с самой тетенькой! И он важно уселся на завалинке.
— Ты что же, Малыш, домой-то не идешь? — кричали ему товарищи.
— Я тетеньку дожидаюсь! — отвечал Малыш с гордостью.
Ребята запустили в него снежками и побежали. Очень хотелось Малышу отплатить им тем же, но он стерпел: нельзя, сама тетенька к нему в гости идет, а он будет снежками баловаться. Не маленький, небось!
— Ну, Малыш, какого же гостинца мы Дунятке понесем? — сказала учительница, выходя на улицу.
Малыш почесал в затылке и, подумав немного, отвечал:
— Баранок!
— Ну, хорошо, пойдем в лавку, купим баранок.
Пришли в лавку. Купили баранок и еще белых мятных пряников, при виде которых у Малыша даже слюнки потекли.
— А это ты кому?
— Всё Дунятке.
Больше он ничего не говорил. Никогда еще этого с ним не бывало! Столько гостинцев сразу… Даже когда тятька покойный был жив, и то так не было. Принесет бывало с базара петуха пряничного, или баранок, или маковников, а чтобы сразу и того и другого… Нет, этого не бывало. А Дунятка, Дунятка-то вот обрадуется!..
Перешли через овраг и очутились в переулке, занесенном снегом. С одной стороны виднелись гумна со скирдами хлеба, а с другой лепились крошечные избушки. Тут было глухо и пустынно, а вместо дороги в снегу вилась еле заметная тропинка.
— Вот и наша изба! — весело сказал Малыш, указывая на утонувшую в снегу хатку с маленькими оконцами и покосившейся трубой на крыше.
Кое-как перебравшись через сугроб, они подошли к дверям, и Малыш с видом настоящего хозяина постучал кольцом. Жучка, почуяв дом, радостно визжала.
— Это кто там? — послышался голос Федосьи.
— Это я, мамушка, с тетенькой пришел! — отозвался Малыш.
Федосья отперла дверь. Они вошли в маленькую, тесную избу, в которой было уже совсем темно, потому что окна пропускали мало света. Старшая сестра Малыша, девочка лет тринадцати, сидела у печки и пряла. По лавкам бегали другие девочки, помоложе. В углу на шесте висела люлька, а в ней качалась маленькая хорошенькая девочка, похожая на Малыша. Это была его любимица — Дунятка. При входе Анны Михайловны она испугалась и заплакала, а девочки попрятались за печь.
— Хозяин пришел! — крикнула одна из них, и из-за печки послышался смех.
— Ну, ну, не баловать у меня! — строго крикнул на них Малыш. — Это ведь они меня хозяином-то зовут! — обратился он к учительнице.
— Как же, и то ведь хозяин! — сказала Федосья. — Один ведь у нас мужик-то растет, один работничек, кормилец будет!
Дунятка перестала плакать и с удивлением глядела на учительницу. Девочки в рубашонках тоже понемножку выползли из-за печки и обступили гостью, ощупывая ее платье, платок и даже волосы. Когда она развязала свой узелок и выложила на стол гостинцы, восторгу не было конца.
— Смотри-ка, баранков-то сколько! — шепнула одна.
— А пряники-то! — воскликнула другая.
— И мне, и мне! — закричала Дунятка.
Пришлось и ее вытаскивать из люльки. И пошел в Федосьиной избе пир горой! Давно такого не бывало. Всех довольнее и веселее был маленький хозяин. Он так разошелся, что вздумал было поплясать, но тут ему под ноги подвернулась Жучка; он перекувыркнулся через нее, разбил себе о печку нос, очень сконфузился и наконец преспокойно заснул рядом с Дуняткой, привалившись к материнскому плечу.
Наступили сильные холода, завыли сердитые метели и засыпали село огромными сугробами. Учеников в школе убавилось, потому что многие жили далеко от школы, у них не было теплой одежды, и они поневоле должны были сидеть дома и дожидаться теплой погоды. Но больше всех в селе бедствовала Федосья со своими ребятишками. Ей было трудно справиться одной, без хозяина. Некому было отгрести снег от избы, некому привезти соломы с гумна, чтобы затопить печку и накормить скотину, некому достать хлеба для голодных детей. Поэтому она часто со всей семьей сидела в темноте, в холоде, без хлеба, а на дворе жалобно ревела голодная корова.
Учительница помогала Федосье чем могла, но этой помощи было, конечно, мало, и бедная женщина выбивалась из сил.
Малыш продолжал ходить в школу. Когда разгуливалась вьюга или трещал мороз, учительница оставляла мальчика в школе ночевать.
Тихо и мирно проходили у них эти вечера. На дворе воет ветер, в окна сыплет снег, а в школе тепло, светло и уютно. На столе ярко горит лампа; Анна Михайловна читает книжку, а Малыш сидит напротив нее и, высунув язык, пишет буквы на аспидной доске. Жучка тоже здесь, лежит у печки, легонько похрапывает и бредит во сне. То залает жалобно, то зарычит: должно быть, волки снятся. Но Малыш и про Жучку забыл — так углубился в свою работу. Иногда он отодвигает от себя доску и издали любуется на выведенные им буквы. Они ему очень нравятся; нужды нет, что буква «а» у него совсем свалилась набок и словно хромает, а буква «о» похожа на витой крендель. Впрочем, Малыш сейчас же замечает все недостатки своей работы и начинает их исправлять, разговаривая с буквами вслух.
— Постой, постой! — шепчет он, изо всех сил скрипя грифелем. — Ты чего рот-то разинула, нешто это хорошо? Дай-ка я тебе его закрою… Ну вот! А эта что хвостом-то завиляла? Не виляй, не виляй… Ну, захромала! Постой, я тебя сейчас подкую… Во-во-во как!..
И, подковав непослушную букву, он обращается к Анне Михайловне:
— Ну-кося, тетенька, погляди. Хорошо? А?
— Хорошо, — отвечает учительница и снова углубляется в книгу, а Малыш начинает скрипеть грифелем.
Когда Малыш уставал писать, учительница читала ему книжки, показывала картинки или рассказывала разные занимательные истории. Малыш очень любил сказки про зверей. Некоторые так ему нравились, что он готов был слушать их по нескольку раз.
— Ну-ка, тетенька, расскажи мне еще эту, про лисицу-то, как она волка обманула! Экая хитрячка! А волк-то дурак какой, даром что большущий! Ну, расскажи! — приставал он к Анне Михайловне.
