В машине с Алфредом Эдгар и Хуго. Эдгар скупо передал историю освобождения Хуго. Она и не требовала пространного описания: благодаря неразберихе военного времени, когда человеческая единица в лице военнопленного эстонца в масштабе огромного государства может быть приравнена, скажем, к стоимости мешка картошки, который вполне доступно, в свою очередь, поменять на подержанный трофейный автомобиль, — в такое время канистра спирта стоит примерно пяти Хуго, у Эдгара же с собою были две канистры…
Всегда можно в таком случае отыскать чиновника сумевшего не уберечь казенное «барахло» во благо собственного благополучия…
Сам Хуго молчал и щипал свои уши. На вопрос Алфреда, каково ему жилось в очередном плену, он ответил так же, как писал Эдгару: был бы он немецким офицером, то идеально, к последним в русском плену, оказывается, трогательное отношение; но и он, Хуго, тоже не жалуется. Хуго поинтересовался Королем.
— То появится, то пропадет, — неопределенно ответил Алфред.
Братья, конечно, знали о сложностях жизни Алфреда, но деликатно обходили их в разговоре. А судьба Хелли? Алфред сухо рассказал о ее последнем письме, которое больше похоже на прошение о помиловании — мольба об успокоении ее сердца: хорошо ли живется Королю? Обещала вернуться на Остров, как только кончится война, хотя, как видно, война не помешала приехать на Остров Хуго… О себе ничего не писала. Алфреду показалось, что между строк он вычитал просьбу о возобновлении их прошлой жизни, даже ее обещание вернуться, казалось, выражало ожидание его реакции: что напишет он в ответ? Наверное, ждала, что он сам попросит ее вернуться или надеялась, что хоть в письме он признает себя виноватым, попросит простить его? Впрочем, в душе Алфред всегда считал себя виноватым.
Понимал уже давно: и красные, натруженные руки от вечной стирки, и запахи жареного, и все другое неженственное — результат их совместной жизни, в которой он сам распределял занятия и образ быта. Но что теперь толку о том думать, когда сидишь… в этом «мерседесе».
Хорошо ли Королю? А что ему делается? Со временем, если жизнь как-нибудь определится, заставят и этого свободного господина пойти в школу, если приедет она — пусть поступает с ним по своему усмотрению.
Конечно, братья удивились роскошной машине Алфреда.
— Казенная, — коротко объяснил он, не вдаваясь в подробности. Проехав пограничный контрольный пункт, он признался: эмгебешная, дали пользоваться… Придется, однако, сдать, не по моим зубам эта вещь.
Разговор трех братьев состоял как бы из одних пауз. Каждый имел к жизни свое особенное отношение. Но в чем они различны? Алфред служил в эстонской армии, потом в немецкой обороне; Хуго мобилизовали русские — немецкий плен, потом мобилизовали немцы — русский плен; Эдгара тоже мобилизовали русские, но ему повезло: эти побеждают. А если бы нет? Так чем они различны? Отношением к жизни или только везением? Каждый подчинялся обстоятельствам, но в результате: один виноват во всем, и его бьют, топчут тело и душу, стремятся сделать предателем; другой виноват наполовину — всюду пленник, жертва, но в результате, пожалуйста, дергай себя за уши сколько влезет, начинай пахать, никому до того нет дела, и всего лишь за две канистры спирта; третий всю жизнь молится Богу и в результате кругом прав, строит с Божьей помощью коттедж, детей нет — и забот никаких.
«Э, нет! Нечего им рассказывать про свои дела, — соображал Алфред, — нет от них для него пользы. Здесь канистры со спиртом не помогут, а Бог…»
Эдгар тоже обладал интуицией не хуже, чем осмотрительный Алфред. Она ему подсказала, что из-за решения Алфреда отказаться от машины у него могут быть неприятности.
— Может, и надо теперь им послужить, раз такое дело? Всякая власть от…
— На людей показывать! — прервал Алфред.
Хуго тянул себя за уши, он молчал.
Эдгар высказал соображение относительно сказанного про «людей» — кто такие? Ведь самообороновцы и другие, служившие немцам, не дураки здесь дожидаться…
— Кого же выдавать? — спросил Алфред. — Сказано: давай списки…
Оставив ненадолго свои уши в покое, Хуго пробубнил, что у «нас» всегда находили, за счет кого делать карьеру или спасать шкуру свою… Эдгар с этим не согласился, сказал такие же слова, как и недавно Чуть-Чуть, что предатели и подлецы есть во всем мире, не только у «нас»; но он, по-видимому, догадался, что сам себе противоречит, что сам только что предлагал брату положиться, страшно и осмыслить, на волю Божью…
— Предатели в любом народе есть, но в многомиллионном они меньше заметны, — объявил Алфред после размышления. Ему вспомнилось сказанное Чуть-Чуть относительно сталинизма, возникшего в мире задолго до Сталина, и ему хотелось этой мыслью оправдать свою позицию, — в маленьком же народе предательство — непростительное достоинство, как и малодушие, вообще мелочность… Нас и так мало, но мы себя губим… сами. Самооборона… В России, говорят, в лагерях заключенные тоже сами на вышках, тоже сами себя охраняют. Осталось учредить еще и самозахоронение… Все чтобы сами!.. Теперь истребительный батальон. Вполне впору назвать и его самоистребительным…
Дальше братья ехали опять каждый в своей особенности, различности: один с «мерседесом», другой с Богом, третий тянул себя за уши. Приехали на Сааре, где же еще жить Хуго? Не зря и Мелинда сюда перевилась, не зря их комнату ежедневно прибирала, словно уверенная, что Хуго придет-появится. Она даже не удивилась: была уверена, что будет так, хотя и не стал Хуго называться Хугх Уильяме…
Юхан сдержанно встретил сына. Не в обычае старых крестьян, серьезных и суровых, какими были отец, дед и прадед Юхана, проявление слезливости и болтливости о чувствах. Баня — да, нужна, а как же? Люди-то с дороги.
Но Вилка, Лейда и Манчи танцевали вокруг Хуго и Эдгара. Мелинда с достоинством готовилась к главному: улыбаясь, прибиралась в их спальне, меняла белье везде. Хуго и Эдгар — герои. Один в плену был, другой спасал. Конечно, Манчи разделял общую радость, хотя… Ему трудно было оторвать глаза от «мерседеса». Алфреда поздравляли с машиной все, кроме Хуго: в то время, когда к хору удивленной хвалы даже Эдгар присоединился, он молчал, дергал задумчиво свое ухо. Остальные же: «Ох и проныра этот Алфред! Всегда умеет достать себе что-то такое, о чем другие и мечтать не могут». Примерно так выразил свое восхищение «мерседесом» Манчи.
На машину и Юхан обратил внимание: какая бы польза от нее в хозяйстве? Вроде никакой: сена на ней не привезешь, дров — тоже, навоз на поле не свозить… Но Алфред, подумалось про старшего сына, все-таки самый смекалистый, хотя учился лишь в начальной школе, где только и было-то всего четыре класса. Особенно девки в школе не преуспевали, всегда с помощью Алфреда с уроками справлялись. А Сесси… Больно все-таки вспоминать младшенькую.
Перед отъездом Эдгар выговаривал отцу этак строго-покровительственно, с особой почтительностью — как принято верующими в Господа Бога родственниками, — выговорил отцу за то, что тот чересчур переживает судьбу Ангелочка, словно не понимает, что Бог с правым человеком худого не допустит, ведь известно же — многих заключенных из тюрьмы отправили на Большую Землю, в лагерь, так что она, может, и не сгорела; Эдгар пожурил отца, что тот не бережет здоровье, много по хутору «старается»… Обещал, что будет с Аидой приезжать помогать. «Ханжа!» — решил про него Алфред.
И совершенно логично, что присутствовавшему Манчи такой разговор пришелся против шерсти: значит, старик «старается» в одиночку, словно ни Манчи, ни Манчиты здесь и нет! Про Мелинду, действительно… что от нее проку, когда секретарь в сельсовете!.. Но ничего не сказал Манчи, подумал: еще посмотрим.
Опять, как уже бывало, стали жить-поживать двумя парами при живом владельце хутора, и Манчи это ох как не нравилось, ведь каждый теперь лез из кожи в стремлении доказать Юхану именно свою полезность в хозяйстве.
Когда после бани, за ужином — в виде исключительного случая за общим столом, — все разговоры были наконец переговорены; когда даже Манчита устала от своих бесконечных «Иссанд Юмаль!»; когда Мелинда могла наконец убедиться, что она в кровати не одна, приобретя способность устало, но трезво проанализировать обстановку, она и высказала Хуго такую мысль: пока не поздно, надо ему устроиться работать на железную дорогу оборонного значения, поскольку там самые большие заработки — объект военный! Но не туда, где заканчивают, а в тот конец дороги, который уже ломают. Потому что и дураку ясно: ломать всегда легче, чем строить. А Мелинда не дура, ибо она все знает-понимает и всегда права. Тем более что в смысле оплаты разницы нет: платят одинаково хорошо — как там, где кончают строить, так и там, где ломают.
Хуго с умным лицом принялся интенсивно тянуть себя за уши, это означало, что ему решительно ничего не понятно. Мелинда в отчаянии пересказала еще раз все с самого начала: военное начальство приказало строить железную дорогу — построили, она почти готова. Когда же начальство приказало дорогу ломать, потому что военная техника шагнула, или скакнула, или прыгнула вперед, так что стало ясно — дорога более не нужна, тогда стали ее ломать. Разве непонятно она объясняет? Хуго продолжал тянуть себя за уши. О, Господи! Пойми же наконец, чтобы построить — команду дали, чтобы ломать — тоже, но чтобы перестали строить — команды не было. Разве не ясно?! Так теперь на Острове и строят и ломают одновременно, стремясь выполнить квартальные планы. За завершение стройки дадут награды, если только строителей не обгонят разрушители, которые тоже хотят награды.
