Я вообще теперь часто вижу во сне то время — как мы тогда голодали, мёрзли, играли в развалинах. И каким вкусным показался нам первый горячий завтрак в школе! Мы проглотили его мигом. Это была манная каша с мармеладом! И как мне жали тогда ботинки, потому что стали малы, а новых всё не было и не было…
А ещё я вижу во сне пещеру, в которой мы открыли тайну. Тайну о грабеже. Рассказать про это? Ну ладно.
Это было, когда бациллы воровства так и Кишели в воздухе и заражали нас, детей. Вот сейчас можно спокойно оставить на парте бутерброд, или яблоко, или кусок пирога, или ручку — никому и в голову не придёт прикарманить.
А тогда… Отвернёшься на минутку — и нет! Фокус-покус! Теперь-то я знаю, откуда это взялось. Война и нужда делают людей хуже, отравляют всю жизнь. И дети тоже учатся плохому. Но когда на земле мир, и люди спокойно работают, и у них есть всё, что необходимо для жизни, они становятся и радостней, и добрее. И дети тоже. И никто не огрызается. А как тогда было? Все огрызались! Я не про детей говорю. Дети часто и огрызаются, и орут. Я про взрослых.
Не помню, кто первый это открыл. Кажется, Боксёр. Если купишь за двадцать пфеннигов билет на трамвай или на метро, то можешь часами кататься по всему Берлину. Сколько влезет! А что ещё мы могли тогда купить?
Да, чего только нет сейчас у первоклашек! И буквари, и задачники, и тетради, и цветные карандаши, и книжки с картинками, и игрушки, и сласти! А какие огромные кульки дают им с собой в первый школьный день! И всё это для них само собой разумеется.
У них и самокаты, и площадки для игр, и кукольный театр, и детские праздники — с каждым днем всё больше и больше радостей. И это правильно. Мы им не завидуем, наоборот. Жаль только, что у нас для игры были одни кирпичи да патроны. А единственной нашей возможностью путешествовать был берлинский транспорт. Часами катали мы по Берлину. Иногда до школы, иногда после школы, потому что у нас менялись смены. Мы казались сами себе полярниками, путешественниками на Северный полюс. Больше всех удивлялся Дитер. Он совсем ещё не знал Берлина. И повсюду мы видели обломки, развалины, разруху.
Один раз мы сели в трамвай, а там какие-то двое ругались, потому что кто-то вёз рюкзак с углем и кого-то толкнул. А может, это была большая сумка с картофелем. Я уж теперь не помню.
И только мы влезли в трамвай, сразу началось:
— Эй вы, сорванцы, брысь от двери!
Мы забились в угол, но Боксёр выразил протест:
— Никакие мы не сорванцы! Мы — дети!
Теперь все набросились на нас. Даже те двое, что чуть не вцепились друг в друга не то из-за сумки, не то из-за рюкзака, объединили против нас свои силы.
— Небось школу прогуливаете, паршивцы?
— Ну и манеры у этой нынешней мелюзги!
— Нет, когда нам взрослые что-нибудь говорили, мы не смели отвечать так нагло!
— Эти сопляки скоро вконец испортятся! Скоро с ними и вовсе сладу не будет!
— А что удивляться? Такие времена!
— Надавать как следует по мягкому месту, и дело с концом! — выкрикнул какой-то толстяк.
Я узнал его. Это был мясник Кульрих. Его мальчишка учился в нашей школе.
Мы, забившись в угол, чуть не лопались со смеху.
— Это «место» для того, чтоб сидеть! — выкрикнул я.
И тут пошло!
Наконец какая-то женщина взялась нас защищать. Она заслонила нас и громко сказала:
— А ну-ка прекратите! Вы тут целый день ездите со своим углем и картошкой, спекулируете, да ещё хотите очернить наших детей? Вас послушаешь, это они виновны и в войне, и в разрухе! Разве не наша вина, что у них такое жалкое детство? Оттого, что вы ругаетесь, лучше не будет. Надо за дело браться!
Ну и женщина, чёрт возьми! Вот кто нам понравился. Некоторые пассажиры с ней согласились.
Да! Я ведь хотел ещё рассказать об одной краже. Это было в сорок седьмом году. Мы тогда учились в третьем классе. Может, я говорю с пятого на десятое, перескакиваю? А вообще-то я мог бы целую вечность рассказывать. Чего только с нами тогда не случалось! Да, не всегда нам сладко приходилось… Но мы, берлинцы, народ упорный, как говорит моя мать.
Один раз Боксёр нечаянно открыл среди развалин какой-то подвал. Это была настоящая пещера. Только наших лучших друзей мы туда иногда с собой приводили. Да и то брали с них честное слово, что не проболтаются. Вот как-то вечером сидим мы в нашей пещере и рассказываем друг другу страшные истории. Хотели уже из нее вылезать, как вдруг видим в десяти шагах от нас Фрица Хольтхауза с толстым Кульрихом. Они нас не заметили, потому что было уже темно. Мы затаили дыхание — сидим не шелохнёмся.
Фриц шепнул:
— Вот подходящее место!
Они выломали в углу кирпичи, потом спрятали что-то в образовавшуюся пещере дыру и прикрыли кирпичами. Толстый прокряхтел:
— Я кладу сюда три целых кирпича и ещё пять половинок. Легко будет найти.
— Порядок. Теперь уходим. И главное — молчать. У тебя есть ещё деньги? Давай сюда — вдруг тебя заподозрят.
— Не заподозрят. Уж как-нибудь да выкручусь, запутаю след.
— Когда нужны деньги, бери у меня. Так будет вернее, — сказал Фриц Хольтхауз.
— Ладно! Теперь пошли в Паласт. Там новая программа. А возле метро «Вокзал Фридрихштрассе» можно купить шоколад. У спекулянтов.
Они исчезли во тьме. Мы дрожали от страха и волнения и всё ещё сидели не шевелясь. Потом выползли из своего угла.
— Они зарыли клад!
— Пошли посмотрим!
— Да ведь там кирпичи лежат!..
Мы поспешно разгребли кирпичи. И увидели ящик из-под сигар. Загородив досками вход, зажгли в пещере свечу, открыли ящик и от испуга чуть его не уронили. Он был доверху набит деньгами — бумажками по сто, по пятьдесят марок. Дитер хотел их сосчитать, но мы даже и считать не умели до такой большой цифры. Боксёр взял это дело в свои руки. Он разложил бумажки по сто марок на кучки — в каждой по десять бумажек. Это была тысяча.
Тысяча марок!
Ещё одна кучка, ещё, ещё… Девять раз по тысяче марок и ещё пятьсот. Боксёр сосчитал. Он был у нас в таких вещах самый умный. Но всё-таки и он не знал, как же быть дальше. А то бы он встал и сказал: «Пошли в полицию!»
Вместо этого он удивлённо спросил:
— Откуда у них столько денег?
— Украли, — тут же ответил я. В таких вещах самый умный был я.
— А где?
— Что нам с этим делать? — спросил Дитер.
— Оставить себе, — сказал я. Потому что в таких вещах я был тогда самый глупый.
— Да ты что! — сказал Дитер. — Так много денег нам и не истратить!
— А мы попробуем, — предложил я.
Мы глядели друг на друга, и у всех у нас текли слюнки. Мы это даже заметили, потому что все разом сглотнули. Печальный случай с лампочками как-то отдалился, зато перед самыми глазами стояла огромная плитка шоколада. Мы стали совещаться.
— Оставим себе!
— Разве мы украли?
— Мы ведь просто нашли!
— Разве мы знаем, чьё это?
— Нет, а то бы мы сразу отдали тому человеку.
Мы вырыли яму в другом углу. Когда в ней уже лежала коробка, я нагнулся и достал бумажку в сто марок:
— На шоколад.
Это было для нас волшебное слово. Дитер и Боксёр ничего не сказали, только опять сглотнули слюну.
— Нам ведь надо ещё засыпать ту, первую яму!
И тут мне пришла в голову одна мысль. Я даже громко расхохотался:
— Давайте зароем там дохлую кошку. Пусть-ка глаза вытаращат!
В этот день по дороге из школы мы как раз нашли дохлую кошку и похоронили её. Теперь мы её выкопали и положили на место ящика с деньгами. Потом выбрались из пещеры, громко рассуждая о том, что мы купим, перебивая друг друга, говоря всё громче и громче, чтобы заглушить какой-то голос, который спрашивал: «А мать? А директор Гермес? А что дальше будет? А завтра? А остальные деньги?»
Мы доехали до станции метро «Вокзал Фридрихштрассе», где на каждом углу стояли спекулянты с разными товарами, и купили плитку шоколада. Казначеем мы выбрали Боксёра — он лучше всех считал. Потом сфотографировались, и каждый получил по две марки.
От ста марок не осталось ни пфеннига.
Это пошло быстрее, чем мы думали. Похоже было, что и остальные девять тысяч марок растают так же быстро.
— Что будем делать завтра?
Дитер хотел купить авторучку, Боксёр — хотя бы три книжки, а я — разноцветную зажигалку. Мы расстались весёлые, полные планов на завтрашний день. Но как только я остался один, мне стало не по себе. Из тёмных развалин на меня глядели какие-то рожи. Сердце моё громко стучало, и это меня пугало. До сих пор я никогда не слышал, как оно бьётся.
Дома мама давно уже ждала меня и стала ругать. Я что-то соврал ей, как-то выпутался и пошёл спать. Пятеро моих сестёр рассказывали друг другу всякие страхи. Когда и меня попросили рассказать что-нибудь, я сочинил потрясающую историю про клад и дохлую кошку. Ночью я видел во сне Фрица Хольтхауза и толстого Кульриха. Они подошли ко мне, размахивая дохлой кошкой и хотели меня отколотить. Тут появился директор Гермес с ящиком из-под сигар. Он сказал:
