Ребекка Дью — я это ясно чувствую — не совсем уверена в благотворности моего влияния на Элизабет и считает, что я поощряю фантазии девочки. Однажды вечером, когда меня не было дома, Ребекка Дью сама понесла молоко к двери в стене сада и нашла там Элизабет, которая так напряженно всматривалась в небо, что даже не слышала (отнюдь не волшебно легких) шагов Ребекки.
— Я вслушивалась, Ребекка, — объяснила она.
— Ты слишком много вслушиваешься, — неодобрительно заметила Ребекка.
Элизабет улыбнулась так, словно мыслями была где-то далеко. (Ребекка Дью не употребила этого сравнения, но я хорошо знаю, как улыбается Элизабет.)
— Вы удивились бы, Ребекка, если бы узнали что я иногда слышу, — сказала она таким тоном, что у Ребекки мурашки по всему телу забегали, — так, во всяком случае, она утверждает.
Но Элизабет всегда под властью волшебных чар, и что с этим поделаешь?
Твоя
Аня из Ань.
Р. S. 1. Никогда, никогда, никогда мне не забыть, какое лицо было у Сайреса Тейлора, когда жена «обвинила» его в том, что он вышивает тамбуром. Но я всегда буду питать к нему теплые чувства из-за тех котят, которых он искал. И Эсми мне тоже нравится, потому что вступилась за отца даже тогда, когда думала, что все ее надежды пошли прахом.
Р. S. 2. Я вставила в ручку новое перо… И я люблю тебя, потому что ты не чванливый, как доктор Картер… и я люблю тебя, потому что у тебя не оттопыренные уши, как у Джонни. И — самая главная из всех причин — я люблю тебя просто потому, что ты Гилберт!
Шумящие Тополя,
переулок Призрака.
30 мая.
Любимейший и еще более любимый,
чем любимейший!
Весна!
Может быть, там, в Кингспорте, погрузившись с головой в водоворот экзаменов, ты не знаешь об этом. Но я, от макушки до пят, ощущаю ее присутствие, как ощущает его весь Саммерсайд. Усыпанные цветами ветви деревьев, протянувшиеся из-за старых дощатых заборов, и яркая кайма травы и одуванчиков вдоль тротуаров преобразили даже самые некрасивые улицы. И даже фарфоровая леди на полочке над моим умывальником чувствует, что на дворе весна, и я знаю, что если бы я только могла неожиданно проснуться среди ночи, то увидела бы, как она танцует pas seul[23] в своих розовых туфельках на позолоченных каблучках.
Все кричит мне: «Весна!» — маленькие смеющиеся ручейки, голубая дымка, окутывающая Короля Бурь, клены в роще, где я читаю твои письма, цветущие вишни в переулке Призрака, дерзкие малиновки, порхающие на заднем дворе с полным пренебрежением к присутствию Василька, дикий виноград, свесивший свои зеленые побеги над калиткой в стене, куда приходит за молоком маленькая Элизабет, ели вокруг старого кладбища, украсившие концы своих лап новыми светло-зелеными кисточками… и даже само старое кладбище, где всевозможные цветы, посаженные у могил, разворачивают листики и раскрывают бутоны, словно для того чтобы сказать: «Даже здесь жизнь торжествует над смертью». На днях я опять с большим удовольствием побродила по кладбищу. (Ребекка Дью, очевидно, считает, что мое пристрастие к подобным прогулкам носит нездоровый характер. «Не понимаю, чем вас так привлекает это небезопасное место», — говорит она.) Я прогуливалась там в благоуханные зеленоватые сумерки и думала о том, закрылись ли в конце концов глаза Стивена Прингля и действительно ли жена пыталась отравить Натана Прингля. Ее могила, обрамленная молоденькой травкой и июньскими лилиями, выглядела так невинно, и я сделала вывод, что бедняжку просто оклеветали.
Всего лишь еще один месяц, и я еду домой на каникулы! Я не перестаю думать об Авонлее… старый сад Зеленых Мезонинов, где деревья стоят сейчас, словно занесенные снегом… мост, отражающийся в Озере Сверкающих Вод… отдаленный рокот моря… солнечные блики на Тропинке Влюбленных… и ты!
Сегодня у меня как раз такое перо, какое нужно, и потому, Гилберт…
(Две страницы опущены.)
Сегодня я снова заходила к миссис Гибсон и ее дочери. Марилла была знакома с ними, когда они жили в Уайт-Сендс, и попросила меня навестить их. Я исполнила ее просьбу и с тех пор бываю у них почти каждую неделю, так как Полине это, похоже, доставляет большое удовольствие, а мне ее так жаль: она настоящая рабыня своей матери — кошмарной старухи.
Миссис Гибсон восемьдесят лет, и она проводит свои дни в кресле на колесах. В Саммерсайд она и ее дочь переехали лет пятнадцать назад. Полина — ей сорок пять — младшая в семье; все ее братья и сестры давно обзавелись собственными семьями, и все непреклонны в своей решимости никогда не жить под одной крышей с миссис Гибсон. Полина ведет хозяйство и всегда готова исполнить любую прихоть матери. Они довольно зажиточны, и, если бы не миссис Гибсон, ее дочь могла бы вести приятную, легкую жизнь. Она невысокая, с бледным лицом, большими ласковыми серо-голубыми глазами и золотисто-каштановыми волосами, все еще красивыми и блестящими. Ее очень привлекает церковная работа, и она была бы совершенно счастлива, трудясь в благотворительном и миссионерском обществах и участвуя в подготовке церковных ужинов и приемов. Но ей с трудом удается вырваться из дома даже для того, чтобы просто посетить воскресную церковную службу. Я не вижу никакого спасения для нее, так как старая миссис Гибсон, вероятно, проживет до ста лет. А хотя эта почтенная леди не владеет ногами, ее язык в полной исправности. Меня всегда душит бессильная ярость, когда я сижу у них и слушаю, как она делает Полину мишенью своих ядовитых замечаний. И однако, как сказала мне Полина, ее мать «очень высокого мнения» обо мне и бывает гораздо добрее к ней, когда я рядом. Если так, то я просто содрогаюсь при мысли о том, что, должно быть, приходится выносить Полине, когда меня нет поблизости.
Полина не смеет сделать абсолютно ничего без позволения матери. Она не может сама купить себе одежду — даже пару чулок. Все приводится представлять на высочайшее одобрение миссис Гибсон, и все должно носиться до тех пор, пока не будет перелицовано дважды. У Полины четвертый год все та же единственная шляпа.
Миссис Гибсон не выносит ни малейшего шума в доме, ни единого дуновения свежего ветерка. Говорят, она ни разу в жизни не улыбнулась — я, во всяком случае, еще никогда не поймала ее на этом и, когда смотрю на нее, часто спрашиваю себя, что случилось бы с ее лицом, если бы на нем вдруг появилась улыбка. У Полины даже нет своей спальни. Ей приходится спать в одной комнате с матерью и вскакивать по ночам чуть ли не каждый час, чтобы растереть ей спину, или дать таблетку, или приготовить грелку с горячей водой — горячей , а не чуть теплой! — или взбить подушку, или выяснить, что за странные звуки доносятся с заднего двора. Миссис Гибсон спит днем, а по ночам изобретает задания для Полины.
Однако Полина ничуть не озлобилась. Она ласкова, бескорыстна и терпелива. И я рада, что у нее есть хотя бы собака, которую она любит. Завести эту собаку — единственное, что Полине удалось сделать по своему желанию, да и то только потому, что незадолго до этого в городке кого-то обокрали и миссис Гибсон подумала, что собака будет защитой от воров. Полина скрывает от матери свою привязанность к этому животному. Миссис Гибсон терпеть не может собаку, но никогда не заводит речь о том, чтобы от нее избавиться, хотя часто жалуется, что та приносит в дом кости.
Но теперь мне наконец-то представляется случай сделать Полине подарок. Я собираюсь подарить ей выходной день, хотя для меня это будет означать отказ от субботней поездки в Зеленые Мезонины.
Когда я зашла к ним сегодня, то сразу заметила, что Полина плакала. Миссис Гибсон не стала долго держать меня в неведении относительно причины этих слез.
— Полина хочет уехать и бросить меня одну. Добрая, благодарная дочь у меня, не правда ли, мисс Ширли?
— Всего лишь на один день, мама! — сказала Полина, подавляя рыдание и силясь улыбнуться.
— «Всего лишь на один день!» Только послушайте, что она говорит! Ну, вы-то, мисс Ширли, знаете, каковы мои дни… каждый знает, каковы мои дни. Но вы не знаете… пока не знаете, мисс Ширли, и я надеюсь, никогда не узнаете, каким долгим может быть день, когда страдаешь.
Мне прекрасно известно, что миссис Гибсон не испытывает сейчас никаких страданий, поэтому я даже не старалась выразить сочувствие.
— Я, конечно же, нашла бы кого-нибудь, кто остался бы с тобой, мама, — сказала Полина. — Понимаете, — обратилась она ко мне, — в следующую субботу моя кузина Луиза будет праздновать свою серебряную свадьбу в Уайт-Сендс. Она очень хочет, чтобы я приехала. Я была подружкой у нее на свадьбе, когда она выходила за Мориса Хилтона. И я с таким удовольствием съездила бы к ней теперь, если бы мама дала на это согласие.
