— Кто бы это мог быть? — зашептал он.
— Не знаю, — прошептал я.
Так мы просидели несколько минут. Наконец Генка сказал:
— Ушли, наверное. И кто это шастает, не понимаю. Ведь дома никого нет.
— Хватит, — сказал я. — Не могу больше здесь сидеть. Ты как хочешь, а я пошел на улицу. Сидишь тут как в мышеловке.
— Да ты не нервничай, Серёга. Ошиблись, наверное, опять. Лопай варенье. Кваску могу подлить. Холодненького.
— Отстань ты от меня со своим кваском! — не выдержал я. — Говори: идёшь со мной или нет?
— Ну ладно, пойдём. Может, проскочим незаметно.
Мы осторожно вышли на лестницу и стали спускаться. Внизу хлопнула парадная дверь и послышались шаги.
— Назад! — зашипел Генка, и в один миг мы снова были у дверей его квартиры. Генка лихорадочно зашарил по карманам и даже зачем-то заглянул под коврик. Но ключа не было.
— Забыл, кажется, — растерянно сказал он.
Шаги приближались.
Наверное, если б в спорте было соревнование «Бег по лестнице вверх», то мы бы с Генкой сразу стали чемпионами. В один миг мы взлетели на последний шестой этаж и долго не могли отдышаться.
— Ничего, Серёга, — говорил Генка, — прорвёмся как-нибудь.
— «Прорвёмся», «прорвёмся», — обозлился я. — Сидели бы сейчас спокойно в школе, а не на этой грязной лестнице.
— Почему же грязной? — возразил Генка. — Тут довольно чисто. Ремонт вот недавно…
Но я так на него глянул, что он сразу замолчал.
— А сейчас, наверное, уже математика идёт, — грустно вздохнул я. — А ведь я и математику сделал. Задачка вот только не получилась.
— А у меня получилась, — сказал Генка.
— Не заливай. Я Витьке Самолётову звонил. У него тоже не получилась. А уж Самолётов — сам знаешь.
— Да честно говорю, решил, — засуетился Генка. — Гляди, как я делал.
Генка отломил от стены кусок штукатурки и принялся писать на полу. Когда вся площадка была исписана Генкиными каракулями, он сказал:
— Видишь, получается девять процентов. Как в ответе.
— Действительно, девять, — удивился я. — Слушай, так ты же гений! Самолётов не решил, никто в классе не решил… Как это тебя осенило?
— Не знаю, — засмущался Генка. — Само как-то…
Я взял кусок штукатурки и вывел на полу жирную и кривую пятёрку.
И тут мы услышали, что кто-то поднимается по лестнице. Не долго думая, мы проскользнули на чердак. Благо, что дверь оказалась открытой. В щелку мы увидели, как на площадке появилась дворничиха. Она посмотрела на исписанный штукатуркой пол, окунула швабру в ведро — и через секунду Генкина задачка исчезла вместе с пятёркой.
После уроков к нам в класс вошла пионервожатая Галя и громовым голосом объявила:
— Всем, кто занят в концерте, остаться сегодня на репетицию!
Остался почти весь класс. К дверям пошли только мы с Генкой да Славка Брындин. Славке капали в глаза какое-то лекарство, и ему не разрешалось читать. На этот счёт у него даже была справка, которую он всё время таскал с собой. Если на уроке литературы учительница спрашивала его, кто написал «Дети подземелья», он тут же говорил: «Я не могу. У меня справка». И сразу лез в портфель за своей драгоценной бумажкой.
— Петров и Лапин, — обратилась к нам Галя, когда мы были у двери. — Вы бы хоть басню, что ли, выучили, одну на двоих. Не всё же время в «балду» играть.
— Нам нельзя, у нас справка, — пробурчал Генка, и мы вышли в коридор.
— Басню, ещё чего, — ворчал Генка. — Делать нам больше нечего. Уж если мы захотим выступить, так такой номер отколем — все ахнут.
Когда мы оделись и вышли на улицу, Генка хлопнул себя по лбу и сказал:
— А что. Может, и вправду отколем?!
— Что отколем? — не понял я.
— Номер. У меня мысль. Что, если устроить сеанс гипноза? Представляешь фурорчик?! Это вам не матросский танец «Яблочко».
— А ты что, гипнотизировать умеешь?
— Не умею.
— Кого же ты тогда гипнотизировать будешь? Табуретку, что ли?
— Зачем табуретку. Тебя.
— Ну сказал! Кто же нам поверит. Все знают, что мы друзья.
— А мы тебя замаскируем. Под девчонку. Ведь штука в том, что на концерт собираются пригласить сто двенадцатую школу. Соображаешь? Наши будут думать, что ты из сто двенадцатой, а ихние — что ты из нашей. Устроим такое — о-го-го!
— Дудки. Не буду я под девчонку маскироваться. Чтоб я платье напяливал. Ни за что!
— Не надо никакого платья. Свитер и джинсы. Все девчонки теперь так ходят. На ноги кеды. А на голову я тебе такой паричок достану — пальчики оближешь. У меня же тётка в театре работает.
— Всё равно не буду, — упрямо сказал я.
— Дурачок, ну чего ты ломаешься. Это же искусство! Актёрам кого только не приходится играть. Я сам видел по телевизору, один ужасно известный артист играл лошадь.
— Да, так то лошадь…
— Вот же упрямый человек! Да я бы сам девчонку сыграл, но меня все сразу по ушам узнают.
Я посмотрел на оттопыренные Генкины уши и почему-то согласился. Мы договорились встретиться у него на другой день.
Вечером следующего дня я был у него.
— Гляди, какой паричок оторвал, — сказал Генка.
Паричок, прямо скажу, был мерзкий. Рыжий, с крысиной косичкой.
— Слушай, — сказал я, — а помодней нельзя было что-нибудь достать? Доисторический какой-то парик.
— Вот человек! — взвился Генка. — То бил себя в грудь и говорил, что не будет под девчонку маскироваться. А теперь, видишь, помодней ему подавай. Ну какая тебе разница! Ты что, замуж выходишь?!
Я не стал больше спорить, надел парик и посмотрел в зеркало. Зрелище было ужасное.
— Великолепно! — кричал Генка, бегая вокруг меня. — Просто великолепно! Родная мама не узнает.
— Думаешь? — усомнился я. — А вдруг всё-таки узнают. Будет тогда фурор.
— Вот что, — сказал Генка. — Мы тебе ещё очки наденем. Чтоб уж наверняка.
Он нашёл старые бабушкины очки и надел их мне на нос. Очки были очень сильные, и когда я посмотрел в зеркало, то различил только какую-то рыжую очкастую голову.
— Ну, старик, — сказал Генка, — теперь и я тебя не узнаю. А вообще, если хочешь, можно ещё бородавку под носом нарисовать.
От бородавки я отказался.
— Теперь, — сказал Генка, — слушай мой план. Я выхожу на сцену и спрашиваю, кто хочет загипнотизироваться. Ты поднимаешься ко мне и садишься на стул. Я тебя вроде как усыпляю, а ты вроде как во сне выполняешь всякие мои команды. Вот в принципе и всё. Успех гарантирую.
— Слушай, — сказал я. — А вдруг после меня ещё кто-нибудь гипнотизироваться захочет?
— Ерунда. Скажу, что потратил на тебя очень много умственной энергии и что пока больше не могу. В общем, решено. Завтра я говорю вожатой, что буду выступать.
На другой день Генка подошёл к Гале и сказал:
— Галя, ты была права. Всё время играть в «балду» нельзя. Так что я решил выступать.
Галя с подозрением посмотрела на Генку.
— Я прочту басню, — продолжал Генка. — «Мартышка и очки».
— Ну хорошо, — сказала Галя. — Но смотри, Петров, не подведи. Я ставлю твой номер четвёртым.
И вот наступил день концерта. Галя, отвечавшая за проведение концерта, как метеор летала по всей школе. Она разыскивала запоздавших артистов, всё время звонила куда-то по телефону и, наверное, раз десять спрашивала у Генки, не передумал ли он и не забыл ли слова. После третьего номера она вышла на сцену и объявила, что сейчас Геннадий Петров прочтёт басню Крылова «Мартышка и очки». Тут же её позвали, и она исчезла из зала по какому-то срочному делу. Генка поднялся на сцену и каким-то дурным голосом произнёс:
— Сеанс массового гипноза! Желающих прошу подняться ко мне.
По залу пронёсся ропот, и сразу куча желающих бросилась к сцене. Я кинулся вперёд и, растолкав локтями массу желающих, первым очутился около Генки.
— Очень хорошо, — сказал Генка. — Садись, девочка, вот стулик. Сейчас мы погрузим тебя в здоровый гипнотический сон. Не бойся. Гипноз — вещь полезная.
«Ну, болтун!» — подумал я.
Генка растопырил ладони и, крутя ими около моего носа, принялся бубнить:
— Спите… спите. Вам ужасно хочется спать, вы ужасно устали. У вас смыкаются глаза, вы зеваете, вы не спали три ночи подряд…
Я разинул рот, будто и вправду зевая, опустил голову на грудь и свесил руки. Генка ещё немного побубнил и сказал, обращаясь к залу:
— Ну вот. Наша подопытная спит глубоким сном.
Он похлопал меня по плечу и довольно чувствительно ущипнул за ухо, что было совершенно лишним.
— А теперь, — продолжал Генка, — наша подопытная будет выполнять команды.
«И откуда он это дурацкое слово «подопытная» раскопал», — с раздражением подумал я.
Между тем Генка покрутил ладонями у моей головы и сказал замогильным голосом:
