— Надобности не было.
— А теперь есть?
— Раз уж встретились, то появилась.
— И чего ты хочешь?
— Это уже другой разговор. Вижу, помнишь ты еще муженька.
Ромку удивляло необычайное спокойствие матери. Не кричит. Не плачет. Разговаривает со Скайзгрисом так, словно не палач и убийца перед ней, а просто знакомый, которого она давно не видела.
— Значит, дружки вы сейчас с Антанасом?
— Выходит так, — криво усмехнулся Скайзгрис.
— И давно?
— Да лет с десяток.
— Угу…
И тут мальчик понял, что его мама не верит ни одному слову бандита, что она напряженно думает, как выбраться из западни, в которую они попали. А Ромка ничем не может ей помочь. Был бы он сейчас наверху!
Скайзгрис встал. Рубка была низкой, и он ходил по ней, наклонив голову, словно разыскивая что-то по полу.
— Где работаешь? — спросил он.
— На рыбной базе.
— Ага…
И Скайзгрис снова зашагал по рубке. Мать сидела не шевелясь. Безжизненное лицо ее почему-то напомнило Ромке слепую женщину, которую он видел как-то в Клайпеде. У той тоже были широко распахнутые веки и навечно застывшие хрусталики глаз.
— Должность какую занимаешь?
— Заведующая…
— Ну?! Тогда сам бог устроил нашу встречу!
— Бог? Ты о боге?
— Может, ожидала, что Карлу Марксу молюсь? Ха-ха-ха!
Ромка застонал. Мать бросилась к нему. Как только материнское ухо оказалось поблизости от его губ, Ромка исступленно зашептал:
— Все врет, гад! Все врет!
— Очухался наконец? Вот и порядок. Расскажу отцу, какой ты у него герой.
— Нету у меня отца, — угрюмо отозвался Ромка. — Погиб!
— Что ж, пусть будет так… Не хотите ли кушать, гости дорогие? Консервы, рыбку бог послал…
— Ужинала.
— А ты, молодой человек?
Вместо ответа Ромка повернулся к стенке.
— Брезгуешь?!
— Голова болит у него, — заторопилась мать. — Пусть поспит.
— Пусть… Ты тоже ложись. Разговор будет потом.
Коптилка погасла. И стало совершенно темно. Ромка почувствовал, как рядом легла мама. Раздались тяжелые шаги, слегка скрипнула дверь.
— Бежим! — предложил мальчик.
— За порогом — смерть!
— Я проберусь.
— Спи!
— Нет…
Но сон пришел сразу. Навалившись на измученного мальчика, он легко одолел его.
Разбудил Ромку шепот матери. Она склонилась над рундуком, поправляя на нем одеяло.
— Звал… Постарайся услышать…
И вышла, оставив дверь приоткрытой. Было уже утро. Через переднее стекло виднелся небольшой клочок серого неба, зажатый меж пароходных бортов. Голова болела меньше. Только на лбу вспухла здоровенная шишка.
— Спит? — донесся голос хриплого.
— Измучился…
— Ничего — до свадьбы заживет. Благодари бога, что хватил его кулаком, а не рукояткой пистолета. Ха!
— Что надо? Говори.
— Отойдем подальше. В нашем деле чем меньше ушей, тем меньше шансов попасть на тот свет.
Стало плохо слышно. Видимо, бандит отвел мать на самый нос катера. Ромка мягко скатился с рундука и подполз к двери. Прильнул ухом к щели.
— …пригонишь моторку. К кладбищу. Не забудь только бачок доверху бензином заправить. Ясно? Мальчишка останется тут. Выдашь — ему конец! Поняла?
— Знаю, с кем говорю.
— Вот и хорошо, что не забыла, кто такой Вацис Скайзгрис. Ха!
Ромка поежился. Ну и смешок! Ромка кусал губы. Кусал до крови, чтобы заглушить боль сердца.
— Значит, договорились? Ждать у меня нет времени.
— Дай подумать…
— Что ж, думай. Моторка не спичка… Да, еще забыл. Может, вместе со мной за море? К муженьку любимому? Ха!
— Времени сколько?
— Скоро девять… Туман. К вечеру еще гуще будет… Так что ехать нужно сегодня. Иди!
Ромка метнулся обратно на рундук. Укрылся с головой.
— Спит? — еще раз спросил хриплый.
— Спит.
— Так ты думай…
Скайзгрис прошел к столу. Стал есть. А Ромке почему-то совсем не хотелось. И мама не притронулась к еде. Села возле сына на рундук, подперла голову руками.
Так прошло много времени. Ромке показалось, час, а может, и больше. Он по-прежнему делал вид, что спит. Но едва Скайзгрис вышел из рубки, Ромка поднял голову.
— Иди к пограничникам. Не сомневайся! — горячо зашептал он.
— А я и не сомневаюсь… — у мамы почему-то захрипел голос. — А если…
— Если, если! — перебил ее Ромка. — Бандит, шпион, а ты — если!
— Это страшный человек…
— И пусть! Пусть! Я — пионер. Ты тоже у меня, клянусь головой осьминога, сознательная. Иди!
Мать привлекла к себе Ромку.
— У Скайзгриса зажигалка твоего отца, — сказала она глухо. — Все остальное он выдумал, чтобы принудить меня… Отец ненавидел его.
— Знаю, — горячо выдохнул Ромка.
— Что бы ни случилось, помни: мы должны рассчитаться со Скайзгрисом за все… — Она все крепче прижимала к себе сына. — Будь осторожен… Этот бандит на все способен… А я уж быстренько… Быстренько…
— Скажи про дядю Балиса. Разыщи Гражину Буткуте. Она все знает, — торопился Ромка.
Вошел Скайзгрис.
— Ну?!
— Хорошо, — поднялась женщина. — Сделаю.
— Вот и порядок. Полный порядок. Мальчик, попрощайся с мамой до вечера. Мы с тобой будем ее очень ждать. Скажи ей, чтоб не задерживалась и со знакомыми не болтала. Ха!
Вдруг сверху раздалось пять гулких ударов. Два длинных, короткий, короткий и снова длинный. Били железом о железо.
— Сидеть тихо! Ни звука! — зашипел Скайзгрис. — Это мне сигналят… Прется среди бела дня, старый дурак!
Бандит с силой захлопнул за собой двери…
Утром густой туман запеленал поселок в пухлое сырое одеяло. В нем утонули дома и деревья. Близкое стало далеким; люди выныривали так неожиданно, что едва не сталкивались друг с другом: машины, включив фары, с трудом пробивались сквозь молочную мглу. Дождя не было. Но одежда быстро тяжелела, покрываясь множеством крошечных капелек воды.
Гражина несколько раз выходила во двор посмотреть, не рассеивается ли туман. Но он был по-прежнему густ. Досадно… Сколько дней стояла хорошая погода, а тут, когда нужно вывешивать на сушку белье, такая сырость. И моря сегодня она почти не видела. У самых ног оно сливалось с опустившимся на землю небом.
Отец ушел в затон, но уже через час вернулся домой. Дядя Робертас запретил выход в море. В другой раз девочка была бы очень рада возможности провести целый день с отцом. Ведь это случается редко, а они так любят бывать вместе.
— В «морской бой»? — спросил отец, входя в комнату. Они могли часами заниматься этой немудреной игрой. Усаживались в противоположных углах дивана и начинали сражение, уничтожая на бумажных морях дредноуты и крейсеры, миноносцы и подводные лодки.
Гражина взглянула на будильник. Десять часов. А Ромки все нет.
— Я… я… я… договорилась с девочками.
— Куда это собралась в такую погодку?
Гражина никогда не врала отцу. Как-то не получалось. В то же время ей ничего не стоило рассказать самую невероятную небылицу матери.
— Купаться… В школу… На репетицию, — невнятно бормочет Гражина.
— Ладно уж, ладно. Не оправдывайся, — добродушно пробасил отец. — Выросла, тайны появились.
— Да я…
— Ладно, говорю. Раз обещала — иди.
— Я постараюсь быстро вернуться, — Гражина сообразила, что в любой момент может появиться Ромка, которого отец вряд ли примет за девочку. Нужно перехватить его на улице.
— Беги, беги, дочка.
Молочно-серая пелена начиналась сразу за порогом. Гражина нырнула было в нее, но тут же возвратилась обратно, боясь разминуться с Ромкой в тумане. Посидела на большом камне у порога, перебралась на скамейку под окна. А Ромка не шел. Не шел, когда нужно возможно быстрее рассказать о фашисте пограничникам. Гражина очень жалела, что вчера не настояла сделать это. Но Ромка был какой-то странный, и голос у него дрожал от волнения.
Гражина осторожно заглянула через окно в комнату. Отец лежал на диване и читал. Часы показывали одиннадцать. Где же Ромка? Что могло задержать человека, когда у него такое сверхважное дело?
Хорошо еще, если Вацис не заметил, что в его отсутствие кто-то побывал на катере. А если заметил?! Гражина вспомнила горку густо смазанных патронов в тумбочке. Страшно подумать: что ни патрон, то смерть, что ни патрон, то смерть. Нет, ждать больше нельзя, надо бежать к Ромке!
Двери Ромкиного дома были приотворены. Гражина постучала. Никто не ответил. Еще. В ответ снова тишина. Тогда она забарабанила кулаками. Тихо.
В прихожей горит свет. Гражина стучится еще раз — в двери, ведущие в комнаты. Ни звука. Она решительно берется за ручку.
Вид большой комнаты сразу настораживает ее. Во все свои лампы светит над неубранным столом люстра. Две тарелки с супом. Одна — полная, в другой — на донышке. Тут же кастрюли, хлеб. Кажется, что хозяева оставляли свой лом второпях, словно им грозила какая-то опасность. Больше всего Гражину поразила сияющая как ни в чем не бывало люстра. Швырнуть бы в нее камнем, чтоб с жалобным стоном звякнуло и разлетелось вдребезги ее стеклянное равнодушие.
