Опять резко рванул на себя дверь, опять торопливо включил свет…
Ну что ты будешь делать, крыс не было…
Гомзиков обескураженно почесал затылок. Тишка победителем смотрел на него: ну что, мол, чья, Иван Сергеевич, взяла? Так Иван Сергеевич против Тишки и обернул Тишкино торжество.
— Вот видишь, Тишка, — сказал он поучающе. — Книжки надо читать. Ты вот ничего не читаешь и никакого средства мне предложить не смог… А этот, — он кивнул на Алика, — сразу-у…
Гомзиков, отвернувшись от Тишки, уже уважительно хлопал Алика по плечу:
— Слушай, а вот если бы еще и другие языки выучить… Ну, английский хотя бы… Наверно бы, еще чего-то дополнительно можно узнать… Применить на практике…
Алик важно соглашался с ним.
Проигрыватель стоял на грубо сколоченном дощатом столе, и из него лилась обволакивающе нежная музыка.
— Надо же, — удивлялся Гомзиков. — Такая хорошая музыка, а им, паразитам, не по нутру…
Голос у него игриво подрагивал. И Тишка вдруг обнаружил, что не только голос, но и глаза у Гомзикова какие-то неестественные, словно он вот-вот вскочит и обрадованно закричит: «А здорово же я провел вас, ребята!»
Нет, не было повода Гомзикову торжествовать над ними. Пластинка усердно крутилась на диске проигрывателя, и крысы не показывались из своих нор.
Но Тишку-то не обманешь. Он нутром чувствовал неестественность поведения Гомзикова: и к реке с ними ходил — зачем? Чтобы потом посмеяться: вот, скажет, к реке повели — иду, в сушилку не дают заглянуть — терплю, весь в вашей власти. Делаю, мол, вид, что поверил вам.
Тишка невольно попытался проследить за взглядом Гомзикова: может, тот крысу увидел где? Так нет же… Просто смотрит на загруженную зерном шахту.
Тишка решил обойти сушилку вдоль стен: а вдруг у какой-нибудь дыры крыса сидит и дожидается, когда свет погасят. Он, свет-то, и так не ярок, но крыса караулит, когда люди уйдут.
И боже ж ты мой, что Тишка увидел? На каждую дыру сетка из проволочных решет приколочена. То-то Гомзиков их разыграл… При таком свете и не увидишь: темнеет дыра и темнеет, а проволока слилась с темнотой…
— Тишка, да ты вон в том углу посмотри, там не забито, — сказал Гомзиков и протянул руку к закоптившемуся оконцу. Насмешки в его голосе не было. Вот и пойми его. То прячет глаза, а то, когда уж вроде бы над ребятами можно и посмеяться, говорит серьезно.
— Я там две дыры не успел забить — вы притащились с музыкой… А на остальные решетки набил и крысиду нафукал…
Тишка чуть с кулаками на него не наскочил: Гомзиков сам же утверждал, что крысидом, когда фуражное зерно сушишь, пользоваться опасно.
— Так у меня же с решетками, ребята, — оправдывался Гомзиков. — Они же сюда не проникнут… Крысид знаешь как действует? — спросил он у Тишки. — Она в норе в нем вывозится, начнет шерсть облизывать — и готова… Если бы не решетки, она бы, конечно, не успев облизаться, сюда выскочила и залезла б в зерно… Тогда — да, опасно…
— Но две-то дыры не заколочены? — вскричал Тишка.
— Не успел, — развел руками Гомзиков.
— А если бы из них выскочили?
— Ну, ребята, я на вашу музыку понадеялся…
Вот и пойми его, всерьез он говорит или смеется над ними.
— Зря вы заколачивали, — строго сказал Алик.
Гомзиков вроде бы и сам не знал, зря он это сделал или не зря.
— Но не помешает же… Для перестраховки… — сказал он, оправдываясь.
— Да вы же испортили все! — не сдержал себя Тишка.
Гомзиков будто не слышал его выкрика:
— Кто его знает, ребята, — сказал он задумчиво, — может, и в самом деле музыкой можно их вывести… Не знаю… Но я уж по-своему. По своей науке.
Алик отключил проигрыватель от электросети, молча собрал его и толкнул ногой дверь. Славка устремился следом за ним.
— Ребята, да вы на меня не сердитесь. — Гомзиков встал в дверях, и Тишка не знал, как мимо него проскользнуть, ткнулся с одной стороны, с другой, не пройти. — Ребята, вы напрасно обиделись, я против вас ничего не имею, — уговаривал их Гомзиков.
— Ага, не имею, — пропищал сзади Тишка. — А сам все время посмеивался.
Гомзиков обернулся к Тишке:
— Милые мои, так слыханное ли дело — музыкой крысам на нервы действовать… Спервоначалу-то сомневался…
— Спервоначалу, спервоначалу, — передразнил его Тишка. — А сам и эти дыры заколотишь?
— Заколочу, — чистосердечно признался Гомзиков и вздохнул. — И крысиду в дыры нафукаю…
— Ну, вот видишь. — Тишка чуть не ревел. Было обидно, что уж такое верное дело — из книжек вычитанное! — и то поставлено под сомнение.
Гомзиков был, как никогда, серьезен.
— Тишка, — сказал он грустно, — дыры-то я, конечно, заколочу, но они ведь, собаки, и в другом месте их прогрызут… Так я в сушилку и музыку проведу… Кто его знает, может, и помогает…
Тишка видел, что глаза у бригадира не врали.
Вовку заела совесть. Все ребята пристроились к делу: кто пошел работать на зерноток, кто напросился на подвозку семян к сеялкам, кто льнотеребильщикам стал помогать. Один он бродил по деревне как неприкаянный. Уж на что Славка Соколов лоботряс, но и тот с Колей Поповым на автомашине в стажерах ездит. Вот только он, Вовка, да Алик Макаров во всем Полежаеве остались незанятыми. Так Алик и то сразу сообразил, что в такую горячую пору по улице лучше не бегать, не мозолить людям глаза — взялся изобретать беспроволочный телефон. Вовка посмотрел-посмотрел на его затею да и махнул безнадежно рукой: бесполезная трата времени.
Он ходил по деревне, притоптывая босыми ногами скопившуюся на дороге пышную, как мука, пыль, и дурел от скуки.
— Что, парень, не знаешь, как день убить? — услышал из-за спины недовольный голос отца, заставшего его за таким неприглядным занятием.
— Да нет, — смутился Вовка. — Я сейчас у Алика Макарова был.
— Это хорошо. А я уж думал, опять из клуба норовишь волейбольный мяч утащить.
Вовка понуро молчал, не желая развивать неприятную для него тему. Теперь ему из-за этого мяча и проходу в Полежаеве не дают: как огнем занялось — от Вовки Воронина, мол, надо подальше все убирать, а то, не ровен час, и стащит чего…
— Ну? Чего язык прикусил? — строго поторопил отец.
Вовка пожал плечами.
— Бывает и на старуху проруха, — невинно протянул он.
— Ишь ты, проруха… — возмутился отец. — Ничего себе проруха. В окно залез и шкаф изломал. За такую проруху в детскую колонию отправляют!
Вовка сжался: ну, отец, видать, снова возьмется его воспитывать. Так ведь уже понапрасну все, Вовка и сам свою вину осознал.
Отец, посмотрев на съежившегося сына, сказал:
— Хорошо хоть с Аликом дружбу завел. Этот парень серьезный, на плохое никого не наставит. — Он расстроенно покачал головой, заикнулся было что-то добавить, но безнадежно махнул рукой и, не оглядываясь, пружинисто зашагал по дороге.
Вовка погрузил ступни в теплую пыль.
Над деревней подрагивало знойное марево, и от этого кромка леса, поддерживающая синее небо неровным частоколом деревьев, расплывчато рябила, как ветровая дорожка на воде.
Неумолкающие кузнечики, упрятавшиеся в сухой траве, наперебой просили жары, хотя, наверно, уже и сами от нее изнывали. С радостным щебетом над крышами домов стригли воздух ласточки.
За Полежаевом же стоял гул моторов.
Вовка прислушался к нему и, неожиданно для себя перемахнув через изгородь, побежал в поле. Головки клевера забивались меж пальцев. Вовка, сдерживая себя, чтобы не вскрикнуть от боли, замедлял бег, нагибался их выколупнуть и потом уже старался попадать ногами туда, где в траве не краснели мохнатые шарики медоносов. Но и белолепестковые ромашки были не лучше, они тоже заставляли Вовку смирять прыть.
Вовка бежал в поле со все укрепляющимся намерением переговорить с комбайнером Микулиным, чтобы тот взял его в помощники. У него были все основания надеяться на успех: у Микулина в помощниках ездил Витька Зотов, по прозвищу «Зот», который был старше Вовки всего на три года. Два дня назад, разомлев от жары, Витька хватил из колодца студеной воды и теперь валялся в кровати с перевязанным горлом, жалуясь навещавшим его ребятам, что не может даже продохнуть — как клещами сжало. И еще рассчитывал Вовка на Микулина потому, что как-никак, а они с его сыном Митькой товарищи. Вот если бы Митька не нянчился сейчас со своим годовалым братом, так, может, вместе с Вовкой тоже просился бы к отцу в помощники.
Вовка, запыхавшись, пересек зеленеющую луговину и чуть не свалился в размытую весенними ручьями глубокую борозду. За ней начиналось поле.
Вовка глянул вперед и обмер: ровный срез золотистой стерни топорщился почти до горизонта, переходя вдали в плотную, будто зацементированную, гладь. Комбайн урчал у самого леса, но желтое облако ржаной пыли вздымалось над ним, обнадеживая Вовку, что жатва все-таки не закончилась.
