Супруги наверху всё ещё бранились, что, разумеется, не помогло им добраться до селезня. В конце концов им пришлось довольствоваться курочкой, причём Изолина, как поймавшая и доставившая её и к тому же тяжело раненная, потребовала себе большую часть. После столь лёгкого обеда обе лисы остались голодны, а для нового похода в деревню было уже слишком поздно. Спускался вечер, и вся домашняя птица уже сидела под замком. Так голодные лисы и легли спать. Фридолин тоже лёг, но одним ухом спал, а другим слушал.
На следующее утро лисы рано-рано отправились в новый разбойничий набег, а Фридолину не оставалось ничего другого, как убирать нору после неряшливых гостей. Куриные кости он тоже вынес из норы… Дело в том, что лисы очень неопрятны и даже едят как-то неаккуратно — рвут, цапают, потому-то в норе валялись не только косточки, но даже кусочки куриного мяса: И Фридолин, выносивший остатки лисьего обеда в зубах, почувствовал вкус курятины. Она не показалась ему неприятной, отнюдь нет, чем-то она походила на мышиное мясо, разве немного грубей. Попробовав, он подобрал и съел все оставшиеся кусочки — уж очень долго он сидел на одной моркови!
Теперь оставалось выдворить злополучного селезня из норы. И Фридолин снова прикоснулся языком к тому месту, где Изолис прокусил птице горло. Ну, а так как кусочки курятины не насытили барсука, а только разожгли его аппетит, Фридолин и принялся уплетать утку. Немного неприятно было, что при этом перья лезли в рот, но всё же, не слопав и половины утки, Фридолин насытился. Выставив морду в самый выход из котла, он улёгся поудобней и вскоре уснул.
Но ему уже нечего было бояться: лисы и не думали нападать на него. Крепкую памятку он оставил по себе, и памятка эта очень мешала им при охоте. На ночь они устраивались наверху в трубе, а барсук по-прежнему зимовал глубоко под землёй, в котле. И как только злополучные квартиранты уходили на охоту, он убирал и чистил свой дом, подъедая остатки с лисьего стола. А охотились лисы в этих краях весьма успешно, так что Фридолину доставалось вдоволь, хотя так, как с селезнем, ему уже ни разу не повезло.
Но надо сказать, что от присутствия таких дурно пахнущих квартирантов он очень страдал! Надо же было убирать за ними, к тому же пришлось отказаться от крепкого зимнего сна. И Фридолин ворчал всё больше и делался всё угрюмей, а ведь на самом-то деле лисы спасли ему жизнь. Без них он умер бы с голоду.
Тем временем в окрестных деревнях парод встревожился. Не только в Карвице, но и в Канове, Томсдорфе, Гулербуше, в имении Розенгоф, даже в Ферстенхагене и Бистерфельде исчезала домашняя птица. То обнаруживали пропажу несушек, то гусака, бесследно пропадали индейки, утки вывелись почти все, и даже в крольчатниках побывали какие-то неизвестные разбойники и грабители.
Конечно же, долго они не могли оставаться неузнанными. И первыми их заприметили дети, потом рыбаки, ходившие на подлёдный лов, затем дровосеки. Рассказывали, что один из разбойников был крупный лис, часто бегавший на трёх ногах, а другой — лиса со странно вздутой мордой. Вскоре крик о помощи достиг ушей охотничьего инспектора Фризике, который почему-то почти всегда жил в городе. Через несколько дней он прибыл в Карвиц со своей двустволкой и охотничьим псом.
Первым попался Изолис. Собака безо всякого труда нагнала его, и хозяин её не успел даже выстрелить, как она уже загрызла колченогого лиса. А хитроумную Изолину пристрелили, когда она волочила к норе жирного гусака.
Приметив, что лисы уже дней семь не показываются в норе, Фридолин решил возобновить свою прерванную зимнюю спячку. В кладовке лежало вдоволь моркови, а наверху уже дули пахнувшие весной февральские ветры…
Глава восьмая. Второй поход на барсука. Мушка и инспектор Фризике. Пальба, какой ещё не было, но Фридолин начеку
Очень скоро, после того как застрелили Изолиса и Изолину, по деревне прошёл слух, будто инспектор нашёл и разбойничье логово, куда обе лисы таскали свою воровскую добычу, — брошенное жильё выдры на южном берегу Острова. Все следы вели именно туда, а у входа валялись куриные косточки. Узнав об этом, Дицены побывали на Острове и ходили туда прямо по льду.
— Должно быть, твоему барсуку Фридолину, Мушка, лисы основательно досадили, — сказал папа, поднимая у входа в нору обглоданную гусиную грудку.
Мушка грустно кивнула, но грусть её была, скорей всего, не очень велика. Тот августовский день, когда она любовалась таким маленьким и забавным зверьком, смотрела, как он нежился на солнышке, был уже далёк! За это время произошло так много интересного, и Фридолин стал уже только воспоминанием, а не чем-то живым и необходимым.
Наступил февраль, подул тёплый ветер, лёд на озере посерел, стал ноздреватым. Мумми наказывала быть осторожными и не бегать по льду. В одно прекрасное утро льда и вовсе не стало, и даже непонятно было, куда это могло так много льда сразу деваться? Папа сказал, что лёд потяжелел от воды и погрузился на дно.
День за днём, набирая силу, близилась весна.
Вчера ещё мы прислушивались к первым птичьим голосам и дивились распустившимся крокусам, а сегодня всё уже зеленеет вокруг! И вот уже и деревья в саду отцвели! В доме на террасе стоит сирень в вазе.
В поле, на огороде да и в птичнике в это время работы по горло! Недавно вывелись гусята, Мумми высеяла первую морковь, а папа с Маттесом разбросали навоз по пашне. Работали все, в том числе и Мушка, а она ведь приезжала домой только на воскресенье — в будни она бегала в школу в городе. И Мушка очень старалась, она помогала не только Мумми, но и папе, и Маттесу в поле, когда они сеяли кукурузу, а сеяли её на озёрной полоске, сперва, конечно, перепахав всё как следует.
Насыпая зёрна в фартук, Мушка задумчиво проговорила:
— А вдруг осенью Фридолин опять заберётся в нашу кукурузу?
— Типун тебе на язык! — прикрикнул папа, не на шутку встревожившись. — Нет больше твоего барсука. Его лисы сожрали. Ты разве забыла?
— Ну конечно же, папа! — поспешила его успокоить послушная дочь.
Больше речь о барсуке не заходила.
Папа Дицен так встревожился потому, что теперь кукуруза была ему особенно дорога. И не только недостаток кормов был тому причиной, дело в том, что этой весной папа сам перепахал полоску, сам и сеял кукурузу, и от всей этой непривычной работы у него безбожно ныла спина. Так уж устроено на белом свете: тем, что ты нажил своим трудом, ты особенно дорожишь.
Ну, а в последующие недели кукурузная полоска стала папе ещё дороже — он сам её четыре раза пропалывал и окучивал! С сорняками не было никакого сладу! Папина спина ныла от возмущения. Зато побеги кукурузы развивались великолепно — ни один не завял, не погиб, — стройными рядами поднимались они, будто стремясь вознаградить затраченные на них труды.
У папы сердце радовалось, когда он обозревал свою любимую полоску, и делал он это теперь гораздо чаще, чем прежде.
И вдруг — опять барсук на усадьбе! Первыми это обнаружили куры: под забором появились ходы, по которым они преспокойно перебирались в огород. Но в этом году папа Дицен не собрал военного совета, не было и торжественного объявления войны. Однако про себя глава семьи Диценов сурово пригрозил: «Только тронь мою кукурузу, я тебе покажу!»
Об огороде папа так не заботился, в огороде он спину не гнул, в огороде работала мама. Но всё же, достав с чердака старый, заржавевший капкан, папа ставил его каждый вечер в новых лазах под забором. Утром, снимая капкан, он обходил усадьбу и закладывал камнями новые дыры, так что погоня за курами в этом году случалась редко.
Управившись с капканом, папа уходил на кукурузную полоску — по одной стороне её он спускался, а по другой поднимался, и глаза его внимательно и в то же время озабоченно осматривали каждый ряд. После осмотра лицо папы прояснялось — барсук не приходил, стебли кукурузы росли и развивались без помех, кое-где кукуруза уже зацветала.
Странно получалось как-то: неужели барсук узнал что-нибудь о папиной угрозе? В этом году он гораздо реже навещал огород, и вред, причинённый, барсуком, был незначителен, да его почти и не заметно было. Изредка хозяевам попадали покусанные или просто сбитые ягоды клубники. Ни морковь, ни горошек не пострадали, а в кукурузу, как уже было сказано, барсук вообще не заглядывал.
«Должно быть, это другой барсук, — подумал папа Дицен, — молодой наверное, не такой нахальный, как в прошлом году…»
На самом деле всё обстояло как раз наоборот. К Диценам забирался всё тот же барсук, всё тот же Фридолин, но за зиму он повзрослел, да и то сказать: зима эта была не из лёгких. Таким, как до неё, Фридолину уже никогда не быть — столько он всего перенёс! И всегда-то он был склонен к ворчливости, брюзжанию, часто бывал угрюм, но по сравнению с тем, каким он стал теперь, раньше его можно было назвать беззаботным, резвым барсучком! Нельзя себе даже представить, каким недоверчивым и подозрительным он стал. Нору он покидал только в новолуние, когда бывало особенно темно, за кормом он никогда не ходил по одной и той же тропе. Питался он то тут, то там, в полной уверенности, что весь мир подкарауливает его — его, такого честного, скромного и миролюбивого барсука!
