– Я тоже так считаю. Мы же просто друзья.
– Именно.
– Значит, без обид? А то мне показалось, что ты психанула.
– Показалось.
– Ну и прекрасно.
Ничего прекрасного, понятно, не было. У меня и так настроение резко стремилось к нулю, а после разговора с Алёнкой вообще хандра навалилась.
Вечером пришла эсэмэска от Голубевской: «Как самочувствие?» В другой раз я, может, и отвечать бы не стал. Но меня так достало за день, что все – отец, мать, Дубинина, даже Макс – корчили из себя обиженных и демонстративно со мной не разговаривали, хотя, по сути, ничего ужасного я не сделал. Поэтому хотелось с кем-нибудь просто потрепаться по-дружески, и я ей перезвонил.
За ночь Макс, видать, оттаял, потому что на следующий день вёл себя как прежде.
– Ну что, больше не дуешься? – спросил я с усмешкой.
Он посмотрел на меня и на полном серьёзе выдал:
– Нет. Я подумал и понял – ты просто не хотел меня обидеть, поэтому и не сказал, что…
– Ты верно понял, – подхватил я, а сам подивился: ну и чудик всё-таки, этот Макс.
– А ты теперь с Голубевской встречаешься? – осторожно спросил он.
– С чего ты взял?
– Она перед уроками рассказывала Вере Потаниной, что ты ей вчера вечером позвонил и вы полночи проболтали. Ещё сказала, что ты её пригласил…
– Полночи? Ну она загнула! Но вообще – да, созванивались.
И тут я невольно посмотрел на Дубинину. Она сидела через ряд, наискосок от меня. Мы с ней даже не поздоровались сегодня. Когда я вошёл в класс, она принялась усердно рыться в сумке и как будто меня не замечала.
– А Дубинина слышала?
– Конечно. Мне кажется, Голубевская нарочно так громко об этом рассказывала.
Я сам понимал, что напрасно злюсь на Голубевскую. Она ведь, по сути, не врала. Но так и подмывало отвесить ей пару ласковых, чтобы в следующий раз не трепала языком.
Все уроки сидел как на иголках. Постоянно поглядывал на Алёнку и думал: вот ведь, за каких-то два месяца она изменилась до неузнаваемости. То её всякая мелочь в восторг приводила, то теперь до неё вообще не докричишься. Пару раз я пытался заговорить с ней, но она с каменным лицом проходила мимо. Зато бывшая Снежная королева осаждала не по-детски. Я извинился, сказал, что кино отменяется, мол, на тренировку надо. А она:
– Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня с собой! Я так хочу посмотреть, как ты играешь!
Как только я её не отговаривал! Объяснял, что мы на тренировках не играем и ничего интересного там нет. И всё же она меня упросила разрешить ей заглянуть к нам хоть на секундочку после тренировки – якобы она просто зашла за мной. Я сдался. Заодно договорились куда-нибудь сходить. Перед тренировкой я сунулся к отцу за наличностью, но тот бросил мне сотку, как подачку, и сказал, что больше нет. Это даже не смешно! Но я сразу понял, что это материны происки: решила наказать меня деньгами за мой так называемый загул. «Ну ладно же, – разозлился я на мать. – Как ты со мной, так и я с тобой».
Я выпотрошил из копилки ворох мятых бумажек. Это я откладывал на её день рождения. Хотел купить ей хороший ридер, но теперь пусть довольствуется открыткой. Ну а что? Не мог же я опозориться перед Голубевской и признаться, что у меня нет денег.
Голубевская появилась минута в минуту, как договаривались. Этакая Снегурочка в белом норковом полушубке, румяная с мороза, вся в блёстках подтаявшего снега. Ледогоров аж присвистнул. Хорошо, хоть Палыч нас не распекал – отчасти поэтому я не хотел, чтобы она приходила. Кому понравится, когда тебя дрючат при девушке? Я по-быстрому переоделся, подхватил её под руку, и мы ушли. А на прощанье она одарила всех самой обворожительной улыбкой.
Не знаю, куда водят Голубевскую поклонники, а я повёл её туда, где хватило бы моих двух косарей, благо было на что сослаться.
– Пардон, сама понимаешь, после тренировки я не при параде, так что идём куда попроще.
Она и не думала возражать и вообще точно с небес на землю снизошла. И выпендриваться не стала – заказала пиццу, салат и молочный коктейль. Всё шло гладко, правда, под конец она снова завела разговор о Дубининой, а мне о ней даже думать было тягостно.
– Я гляжу, ваша «просто дружба» с Дубининой разладилась? – спросила она осторожно. Такое ощущение было, что она весь вечер подбиралась к этому вопросу и вот наконец нашла удобный момент.
– Давай оставим мою личность в покое. Лучше про себя расскажи.
– А ты спроси, что тебе интересно, – улыбнулась Голубевская.
Вот как ей скажешь, что мне ничего не интересно? И даже первоначальное довольно приятное впечатление от нашего общения она испортила вопросом об Алёнке. Разговор сразу стал натужным. Я продержался ещё минут двадцать и засобирался домой. Проводил её почти до подъезда, но она уходить не спешила. Остановилась, повернулась ко мне лицом. Смотрит, загадочно улыбается. Наверное, я поступил как последний хам, потому что развернулся и, бросив ей «Пока!», погнал домой.
На другой день Макс снова доложил, как Голубевская в красках расписывала наше свидание. Естественно, при Дубининой, которая меня уже бесить начинала своей неприступной миной. Серьёзно. Ещё недавно меня грызли досада и горечь, а теперь я разозлился. Кем она себя возомнила?! Она что думает, я буду за ней до бесконечности бегать и прощения вымаливать? Не дождётся! Пусть и дальше нос воротит. Не желает разговаривать – и не надо. Нужна она мне больно! И если поначалу я конфузился, когда Голубевская открыто, при всём классе проявляла всяческие знаки внимания, – из-за неё, Дубининой, между прочим, конфузился, то теперь даже сам подыгрывал. Макс – тоже, праведник нашёлся – вздумал меня поучать, мол, нехорошо и даже жестоко по отношению к Дубининой. На что я ему посоветовал не лезть не в своё дело.
Макс, если честно, раздражал меня с каждым днём всё сильнее. Я ведь с самого начала не думал, не хотел с ним дружить, не считал его другом – просто приятелем, соседом по парте. И общался с ним, что называется, «на безрыбье». После уроков я при любом удобном случае старался сбросить его с хвоста. И уж конечно, вне школы мы и вовсе не пересекались. Иногда он звал к себе, но, даже если бы я маялся от тоски и безделья, к нему пошёл бы в последнюю очередь. Открыто я его, конечно, не посылал, просто говорил, что занят или списывал нехватку времени на тренировки. Врал лишь отчасти, потому что и в самом деле прохлаждаться не приходилось. Палыч гонял нас как проклятых. Голубевская, кстати, произвела на наших неизгладимое впечатление. После её прихода парни ещё две недели гудели и облизывались. А Валера Ледогоров вообще выдал:
– Слушай, крутая у тебя подружка! Высший класс! А то Богатырёв чесал, что ты с какой-то лохушкой ходишь…
– Слюни утри, – хмыкнул я. – А Богатырёв – трепло, я всегда говорил.
Я улыбался, а у самого ком в горле стал, сам не знаю почему. Нет, зря я тогда послушал Алёнку, надо было всё-таки вломить этому ушлёпку. Потом поразмыслил: чего я так раскипятился? Она мне кто? Никто. Чужой человек. Причём сама так захотела. А Голубевская… Почему бы и нет? Вон как наши загорелись. С такой хоть где не стыдно показаться. Так что пусть все смотрят и завидуют.
Жизнь наладилась. Саня Мальцев оказался вовсе и не гадом, как я поначалу считал. У нас с ним нашлось много общего. Последнее время мы в основном и гуляли вчетвером, двумя парами: я с Голубевской и он с Потаниной. Иногда зависали у него или у Наташки. К себе я не звал, потому что мать круглые сутки сидела дома. Да и вообще, гостем быть всегда лучше. Во всяком случае, приятнее, когда перед тобой расшаркиваются, чем наоборот.
И с футболом всё наладилось. Суровый Палыч оттаял и подобрел ко мне, а на Богатырёва вдруг взъелся. Иван Артемьевич и правда был его приятелем. Даже как-то заглядывал к нам, и они обо мне шушукались.
Позже физрук объявил, что в феврале будет проходить турнир по мини-футболу среди школ города и все надежды он возлагает на меня. Может, потому Палыч и подобрел, что физрук напел ему дифирамбов, а может, и сам собой отошёл. Дубинину я перестал замечать, как и она меня. То есть почти перестал. По крайней мере, настроение она мне больше не портила. Единственное, родители стали поджимать с деньгами. Но в самый пик безденежья выручил Валера Ледогоров, подтянув меня на соревнования энергетиков, где мы выступили за какую-то ТЭЦ. Там нам отвалили щедрую премию.
Правда, немного омрачали жизнь Яковлев и Макс Чибисов. Что до Яковлева, так тот, похоже, просто злился, что я его малость отодвинул от Мальцева, который теперь через раз тусил без своего преданного пажа. Подлянок этот паж не подстраивал, да и не ругались мы с ним, но я нет-нет да ловил на себе быстрый взгляд узких чёрных глазок, полный этакой затаённой злобы. И аж до костей пробирало. А Макс… он не то что огорчал, а, скорее, раздражал. Надоедал своим неотступным вниманием. Он явно просёк, что я от него отдаляюсь, и наверняка обижался. Хотя вроде особо ничего мне не выговаривал, но смотрел своим щенячьим взглядом, и мне становилось не по себе: чувствовал, будто предаю его, что ли. Хотя какое тут могло быть предательство? Я ведь ему ничего не обещал. Никогда не называл своим другом. Мне и раньше-то было с ним скучно, когда, кроме него, ни с кем не общался, теперь же я вовсе не мог слушать его тоскливые заумные речи. Иногда он ревновал, видя меня с Мальцевым. От этого я вообще негодовал. А он словно не замечал. Вязался ещё больше. Звонил, приходил, старался услужить. Я всё думал, как бы сделать так, чтобы общение с ним сошло на нет. Но не скажешь же прямо: отвали от меня, ты мне надоел. Вот был бы я на его месте, сразу бы сообразил, что меня избегают. И уж точно не стал бы навязываться. Но то ли Макс глух и ничего не чувствует, то ли попросту не желает ничего замечать. И порой ставит меня в неловкое положение. Скажем, недавно Саня Мальцев позвал нас на выходные съездить в Байкальск. Там крутая горнолыжная база – «Гора Соболиная». Договорились ехать в субботу утром, а в пятницу вечером ко мне неожиданно нагрянул Макс. Мать ещё удружила – позвала его с нами ужинать. Макс даже из вежливости ломаться не стал – сразу уселся за стол, будто дома его не кормили. Притом ел он вяло. Хотя, если честно, мамины кулинарные шедевры с аппетитом можно есть только с большого голода. То ли дело у Алёнки, вспомнил я невольно, но тут же себя одёрнул. О ней не думать и не говорить – такая у меня установка.
