— Ты, Лизетт, русалка! От тебя надо держаться подальше! — И выбрался на мраморный парапет.
За столом царила торжественная тишина королевского обеда. Отец Лизетт налил Андрэ какого-то зеленоватого райского вина, затем еще бокал, и еще. Андрейка осмелел настолько, что, закончив еду, подошел к роялю, к которому не подходил с тех пор, как улетел из Москвы.
Пальцы одеревенели, но правой рукой он все же выбрался на дорогу. Концертный «Стейнвей» зазвучал так, словно Андрейка был профессиональным музыкантом...
После первых пассажей он опустил руки на колени.
— Андрэ, продолжай! — восхищенно воскликнула Лизетт.
— Что я, с ума сошел, — сказал Андрейка, подымаясь со стула. — Это Бах. Первый концерт ре минор. Его играет ваш Глен Гульд, гениальный Глен Гульд, и я туда же со своими деревянными руками...
— Ну, сыграй то, что не играет Глен Гульд! — в нетерпении перебила Лизетт.
И Андрейка отстучал «Турецкий марш» и затем, комически покачиваясь, песню, которая, сказал он, называется «Речка движется и не движется... »
Андрейка заметил, что совиные глаза матери стали еще больше. Она смотрела на кисти рук Андрэ, и он рывком убрал руки с клавиатуры и даже вскинул их, отчего рукава пиджака опустились. У Андрейки, естественно, не было не только манжет, но и рукавов. Пиджак корейца Бена он надел на безрукавку, и из рукавов вечернего пиджака вылезли волосатые руки.
— Обезьяна, на которую напялили пиджак! — заметила в сердцах мать Лизетт, когда Андрейка ушел. И позднее каждый раз, вспоминая волосатые руки, торчавшие из пиджака, она вздрагивала.
Но Лизетт, похоже, давно уж не считалась с мнением «предков». Их чопорность была ныне не в моде.
— Можно «не замечать» человека, который тебя чем-то шокирует, но выносить о нем окончательный приговор? Они безнадежны, — вздыхала Лизетт. После школы они с Андрэ будут жить отдельно...
7. Конная полиция Канады и Лермонтов
Поползли слухи, что школу кто-то обворовывает. Пропали бинокли из кабинета географии. Исчезли два компьютера из компьютерного класса. После того, как физический кабинет очистили весь, взяли даже «полушария Фуко», неизвестно кому понадобившиеся, директор школы мисс Гертруда Орр позвонила в полицию. Следователи и полиция работали месяц, опросили сотни ребят и вдруг исчезли, что вызвало почему-то веселье и цветных, и белых.
Давно были сделаны новые ключи, да и запоры стали посложнее, что влетело школе в копеечку, больше ничего пропасть не могло. Но бессилие полиции почему-то радовало многих школьников. Вечно дравшиеся друг с другом карибские негры в честь этого события даже объявили перемирие и, вывалив на футбольное поле с бутылками кока–колы в руках, гоготали так, что к ним пришлось посылать учителя физкультуры, унимать.
В этот жаркий день, когда за Андрейкой прибыла прямо в школу королевская конная полиция Канады и увезла его, он сидел в библиотеке рядом с Лизетт и писал очередное письмо бабушке. В Москву. Он писал бабушке раз в месяц, как договорились. Целый год письма Андрейки были чистой фантастикой, продолжением романов Жюль Верна. Узнай бабушка все как есть, она бы умерла от разрыва сердца, и теперь он радовался, что, наконец, может рассказать правду. Не всю, конечно. Но все же...
В этот момент они и пришли. Вместе с мисс Гертрудой Орр, у которой они, наверное, побывали прежде всего. Блекло–голубые глаза мисс Гертруды округлились в ярости, как в тот день, когда она пыталась избавиться от новичка, не принесшего письма от родителей.
— Мистер Д. и мистер К., Королевская Конная Полиция Канады... представила она.
— Я скажу мистеру Дагласу! — вырвалось у Андрейки.
— Вайс–принсипал сейчас не нужен, — возразил один из «конников» непререкаемо. — Если вы хотите, мы поговорим с ним позже.
И вот он опять ехал с полицейскими, как в первый день приезда в Канаду. Только тогда было все ясно, а тут... он ничего понять не мог. Взяли, как берут в Москве. Без объяснений. Говорят, объяснили директрисе. Вот тебе и свободная страна...
Свернули на скоростное шоссе. Знак у въезда: «401 West».
Везут на Запад, к аэропорту. Андрейке показалось, что его выселяют из страны. В нем ожили все страхи, а страхов-то была полна душа почти год, и эти страхи заставили попытаться рвануться, чтоб открыть дверь и выпрыгнуть на ходу.
Тогда его стиснули хорошенько два жестких, как из чугуна, полицейских и взяли под руки — он утих...
Теперь он не смотрел даже, куда его везут, глядел под ноги и ничего не мог понять...
Чуть ранее к подъезду подкатил на своем стареньком «вольво» мистер Даглас. Лизетт, — Андрейка видел, — помчалась к Дагласу со всех ног, он впервые испытал к ней почти нежное чувство... Позднее выяснилось: мистер Даглас, когда к нему прибежала Лизетт, позвонил в RCMP (Королевскую конную полицию), и ему разрешили приехать.
... Андрейку ввели в помещение без окон, освещенное безжалостно–ярким вокзальным светом.
Мистер Даглас уже сидел у стены, невдалеке от железного письменного стола, и Андрейка понял: не все пропало. На душе стало спокойнее.
Перед Андрейкой положили несколько фотографий. Знает ли он кого-либо из них?
— Вот его знаю, — сказал Андрейка. Это был Барри, спасший его в самое тяжкое время. Только почему-то Барри был острижен наголо. И... без бородки.
— Когда вы с ним познакомились? Все по порядку. — спросил усатый полицейский, пряча листы со снимками в ящик стола.
— Это важно? — спросил Андрейка, взглянув на мистера Дагласа. Тот кивнул, Андрейка увидел, что лысая голова Дагласа блестит от пота. Сердце у Андрейки ухнуло вниз. Он начал вспоминать про себя. Наркотики? Он ими не торговал, его просили указывать посетителям бара, где сидит Джо. Он указывал, догадываясь, правда, в последнее время, что за белый порошок уносят покупатели... Других грехов он за собой не знал и поэтому спокойно рассказал, как встретился с Барри, как тот взял его в кемп, а затем в «Королевский отель».
— Если бы не Барри Томсон, я бы не выжил в этот год...
— Вы любите Барри?
— Еще бы! Он мне вместо отца...
— А «отец» вас?
— Думаю...
— Почему же этот отец посадил вас в «олдсмобиль» Джо?
— Он не сажал! Он запрещал ехать с Джо...
Пожилой следователь, сидевший поодаль, в раздумье погладил свои усы с завитками вверх, в конце концов, повернулся к углу, где попыхивал сигарой канцлер Даглас.
— Мистер Даглас, извините, у меня вопрос к вам. Разрешите?
— Если в этом есть необходимость...
— Эндрю приносил справку от родителей при поступлении в школу. — И с едва уловимой иронией: — От этого отца?
Канцлер прикрыл ладонью улыбку.
— Нет! Помнится, справка была от мистера Баха...
— Ба–ха? О'кей?.. К мистеру Баху вернемся... А об этом отце? Не слышали? Никогда и ничего? А?
— Только то, что он пошел в тюрьму вместо Эндрю.
Андрейка вскочил со стула.
— Ка-ак?! Барри?! В тюрьме?! Что такое?!
Следователь встал, снова погладил свои усы с завитками вверх, окаменело глядя куда-то в окно. И голос у него стал каменным:
— Мистер Даглас. Прошу извинения, я просил бы вас подождать вашего ученика в приемной...
Канцлер Даглас, подымаясь, взглянул на часы. Сказал с дипломатической улыбкой: у него есть еще час и он надеется, что его не заставят опаздывать...
— Барри в тюрьме? — снова вскричал Андрейка, когда канцлер Даглас вышел, переваливаясь по-медвежьи.
Старый следователь еще долго теребил свои усы, наконец, высказался.
— Не обращайте внимания, Эндрю. Мистер Даглас любит шутить...
— Шутить?.. Хорошенькая шутка! Барри не может быть в тюрьме. Он талант! Композитор, музыкант. Добрый и честный человек.
Старый следователь усмехнулся.
— Рассказывал вам добрый и честный человек, что надо «отцепиться от Америки, чтоб не сгореть вместе с ней в атомной войне»?
Андрейка долго молчал. Наконец, выдавил из себя:
