Бой длился до полудня. Когда стрельба начала утихать, в дом заскочили два краснофлотца.
— Хлопец! Напиться, да поскорее.
Пока один торопливо глотал студеную воду, второй успел сообщить, что гитлеровцев из Феодосии выбили. Теперь их гонят к Старому Крыму.
— Так что живите спокойно, — сказал первый, передавая кружку товарищу. — Опять в школу пойдешь, — подмигнул он Виктору. — Ну, бывайте здоровы. А мы покатили дальше, братишкам севастопольским помощь подавать.
Краснофлотцы ушли. Отец заспешил, натягивая куртку, сапоги.
— Ты куда? — спросила Виктория Карповна.
— Пойду, — уже на ходу откликнулся Михаил Иванович, — типография нужна прежде всего.
Витя выскочил вслед за отцом. Бой шел уже где-то за городом. Гитлеровцы обстреливали оставленный город из орудий, бомбили с самолетов. На улицах еще рвались снаряды. И, несмотря на это, город жил. Вокруг краснофлотцев тут и там собирались жители. Пожилой моряк с рукой на перевязи рассказывал:
— На это и расчет был, чтобы, значит, внезапно, как снег на голову… И погодка такая выдалась… Тяжело, зато верно… Я как сиганул с борта в воду, аж обожгло. Выскочил на берег — и в бой, согрелся! Захватили порт… Гитлеровцы спохватились, да поздно. Начали бить из орудий. Где там! Наши уже в городе… Огрызались-то крепко, Из домов стреляли. Ну и мы дали прикурить. Меня уже за городом ранило… Теперь в госпиталь пробираюсь…
Растолкав людей, протиснулась к краснофлотцу старушка в потрепанном шерстяном платке.
— Дай-ка обниму, родимый! Избавитель ты наш. Измучились мы тут.
И она дрожащими сухими руками взяла склонившегося к ней моряка за голову и поцеловала в губы.
Витя побежал дальше. Мальчишки срывали с заборов фашистские объявления. Он присоединился к ним. Потом вспомнил об отце и кинулся в типографию. Там было шумно.
Михаила Ивановича нельзя было узнать. Карие глаза весело поглядывали на Витю, разгладились морщины на лбу. Он похлопал сына по спине, протянул ему листовку.
— На-ка, почитай, свеженькая.
Витя прочитал:
«В последний час.
Наши войска заняли Керчь и Феодосию.
29 и 30 декабря группа войск Кавказского фронта, во взаимодействии с военно-морскими силами Черноморского флота, высадила десант на Крымском полуострове и после упорных боев заняла город и крепость Керчь и город Феодосию».
Витю просто ошеломило это известие. «И Керчь взяли, — шептал он про себя. — И Керчь». Странное чувство радости и горечи одновременно испытал он в это мгновение: было обидно, что вот и Феодосию и Керчь освободили и врага отогнали, а он ничего не успел сделать для победы. Проколол две-три покрышки у немецких автомашин? Вот так дело! Нет. Настоящее обошло его стороной.
Но огромная радость отогнала эти мысли.
— Папа, я побегу, — торопливо бросил он отцу и выскочил на улицу.
Он побежал по мостовой с листовкой в руке и кричал:
— Наши войска заняли город и крепость Керчь! В последний час! В последний час! Керчь взяли! Взяли Керчь!
Листовку выхватили у него из рук, и она пошла гулять от одного к другому, и потом ее уже невозможно было найти.
Витя шагал по тротуару, прислушиваясь к разговорам, и всюду слышал одно и то же:
— Керчь взята. Слышали? Немцы бегут. Значит, началось…
Офицер разведки штаба фронта Николай Козлов с нарядом краснофлотцев ходил по городу, разыскивал попрятавшихся предателей полицаев. За ним по пятам бегала стайка мальчишек. Витя пристал к ним.
— Ну что вы, ребята, прилипли, как мухи к меду? — урезонивал ребятишек Козлов. — Дело у нас серьезное, до стрельбы может дойти. Еще поранят кого…
Разведчик весь перетянут ремнями. Кобура расстегнута. Из нее выглядывает блестящий вороненый пистолет.
— Мы пули не боимся, дяденька, — отозвался самый маленький из мальчишек. — У нас каждый день стреляли. Привыкли.
— Ишь ты! — удивился Козлов. — Ну, коли так, помогайте в деле. А зря нечего грязь месить.
Он наклонился к Вите и тихо спросил:
— Лебедева, начальника сыскной полиции, не знаешь?
— Знаю, — так же тихо ответил Витя.
— Веди на квартиру.
Лебедева дома не оказалось. Козлов приказал произвести тщательный обыск. Витя вслед за краснофлотцами пробрался в комнаты.
Пока краснофлотцы осматривали квартиру, Козлов сел на диван. Взгляд разведчика, казалось, равнодушно блуждал по комнате. Но вот он остановился на небольшой, из белого кафеля печурке. Дверка ее была прикрыта неплотно, и на пол просыпалась зола.
Краснофлотцы доложили, что ничего подозрительного не нашли.
— Не может этого быть, — уверенно сказал Козлов. — Печь давно топили? — спросил он у хозяйки дома.
— Да нет, нет, — заторопилась она, — недавно топлена.
— Осмотреть! — распорядился Козлов.
В печке, в золе, нашли пистолеты, запасные обоймы к ним. Краснофлотец вытащил из-за зеркала Свернутый трубкой лист бумаги. Старший лейтенант развернул его.
— Нашли! — взволнованно сказал он. — Не успели, видно, сжечь. Список городского актива. И птички поставлены: кого в первую очередь расстрелять.
Козлов оставил в доме засаду, а сам с нарядом снова вышел на улицу.
Задача у него нелегкая. Разыскивать скрывшегося человека в городе — все равно, что искать иголку в стоге сена. Патруль проверяет каждого подозрительного прохожего.
Проходя мимо комендатуры, Витя загляделся на двух краснофлотцев, прибивавших вывеску: «Военный комендант города Феодосии».
— Эй, малый! — крикнул один из них. — Подай молоток.
Витя схватил с земли молоток и по лесенке взобрался наверх.
Домой он возвратился поздно. На упреки матери ласково ответил:
— Мама, разве теперь можно сидеть дома? Ведь наши пришли!
Город ожил как-то сразу, мгновенно. И хотя многое — и развалины зданий, и стоявшая на площади виселица, которую не успели еще убрать, — напоминало о черных днях оккупации, но уже расчищались улицы от мусора, приводились в порядок здания городских учреждений, налаживалось производство. Фронт был рядом, ежедневно город бомбили и обстреливали, но казалось, никто не обращал на это внимания. Люди сразу повеселели и требовали работы. Открылись аптека, пекарня, несколько магазинов. Поговаривали об открытии школы.
Витя целые дни пропадал в городе. Частенько забегал к Слепову. Художник забросил свою жестяную мастерскую. Он встречал Витю радостно возбужденный.
— Ну, что я говорил? А? Вышвырнули фашистов! А ты нос повесил. Ну, кто оказался прав?
— Ничего я не повесил, — смеясь, отвечал Витя. — Я первый услышал, что наши пришли.
— Ладно, ладно, — примирительно кивал головой Слепое. — Пусть ты будешь первый.
В один из дней Слепов взял Витю с собой в картинную галерею. Здание было запущено. Пол разобран, видимо, на дрова. В залах валялись кирпичи, камни, солома. Очевидно, здесь ночевали гитлеровские солдаты.
Слепов и Витя обошли все помещения. В окнах не сохранилось ни одного стекла. Ветер гулял по залам. Во дворе они нашли несколько досок и лист фанеры. Принялись заделывать ими окна. Потом до вечера убирали мусор на втором этаже.
— Ничего, — говорил Слепов. — Мы ее восстановим. И картины привезут.
— Со стеклами будет плохо, — заметил Витя. — Не достать.
— Попробуем. Схожу в горсовет. Уверен — помогут. Главное — здание цело. И Николаю Степановичу надо написать. Это его очень обрадует.
Вечером Витя сел писать письмо директору картинной галереи.
«Дорогой Николай Степанович! — сообщал он. — Нашу картинную галерею фашисты разрушили. Хорошо, что Вы увезли все картины. А то бы их, наверное, пожгли, как пожгли все полы, стулья и столы. Стекол почти нигде нет. Но мы уже начали уборку. И горсовет поможет».
Слепов одобрил письмо и от себя сделал приписку: «Ждем, когда Вы вернетесь в Феодосию — на родину Айвазовского».
Но отправить письмо не удалось.
В середине января гитлеровцы потеснили наши войска и, установив орудия на высотах, стали обстреливать феодосийский порт, жилые кварталы. Фашистские стервятники непрерывно и жестоко бомбили город.
Витя, укрывшись в щели, вырытой во дворе, прислушивался к грохоту боя. К концу дня фашисты усилили напор и стали прорываться на улицы города. Выстрелы щелкали уже в соседних переулках. Потом бой начал перемещаться к порту и к вокзалу: стало очевидно, что наши войска отходят.
На другой день рано утром Витя пробрался в квартиру Слепова. Окна и двери были выломаны. Картины художника, растоптанные, изорванные, валялись на полу. Кругом поблескивали стреляные гильзы. Василий Акимович неподвижно лежал у окна с автоматом в руках. Ночью было холодно, и темные волосы художника, словно сединой, присыпало изморозью.
