Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

Ознакомительная версия.

– Ну что, – сказал он псу, – ты остаешь­ся на улице, с этой молодой дамой, или идешь со мной?

Пес поглядел на хозяина, потом на меня. В общем было ясно, что он сделает выбор в пользу хозяина и теплого трактира.

– Жаль! – сказала я.

– Ему всегда зверски холодно, – сказал хозяин, указывая на пса. – А кроме того, – добавил он с гордостью, – всех больше он любит меня.

 Но когда хозяин с собакой уже входили втрактир, позади грузовика с пивом остановилась маленькая желтая машина.

– Почта, – сказал хозяин и вернулся на улицу.

Из маленькой желтой машины вылез почтальон.

– Приветствую, господин шеф, – сказал почтальон.

Он вынул из своей сумки целую пачку писем и передал ее хозяину. Между белыми, голубыми и желтыми конвертами торчала разноцветная почтовая открытка. Хозяин вытащил ее и начал рассматривать.

– Вот где надо сейчас быть! – сказал почтальон.

– Флоренция, – заметил хозяин.

– Там теперь тоже дождь идет, – злорадно сказал почтальон.

Хозяин перевернул открытку с видом Флоренции исписанной стороной вверх.

– Когда он писал открытку, дождя не было, – сообщил он и пояснил: – Мой брат! Проводит отпуск в Италии!

– Ах, ваш брат, – сказал почтальон. – Он ведь всегда далеко ездит!

Я подошла еще ближе к хозяину и встала с ним рядом, чтобы посмотреть, каким по­черком написана открытка. Почерк был мел­кий, довольно неразборчивый, но внизу стоя­ла вполне разборчивая подпись: Эрвин, а под «Эрвином» стоял знак +, и под знаком + стояло: Ильза. И это был точно почерк Ильзы!

– Ничего такого не пишет, – сказал хо­зяин. – Погода хорошая, но купаться, конеч­но, еще нельзя. Да во Флоренции и вообще-то нельзя купаться. Наверное, поедет в Рим.

Почтальон направился к своей машине.

– Когда же он теперь вернется, ваш брат?

Хозяин пожал плечами.

– У него никогда не узнаешь. Когда деньги кончатся, тогда, наверно, и вернется.

Хозяин рассмеялся. Не слишком весело.

– Он один поехал? – спросила я.

– Он никогда не ездит один, – хозяин опять невесело рассмеялся. – У него уж всег­да какая-нибудь!..

Он вдруг умолк, внимательно посмотрел на меня, нахмурил лоб и спросил:

– Почему все это так тебя интересует?

– Извините, пожалуйста, – пролепетала я. Потом сказала: – До свидания! – и убе­жала.

Мне и в самом деле стало стыдно. Я до­бежала до угла, потом обернулась – ни хозяина, ни собаки на улице уже не было.

Я побежала дальше. О том, что я собира­лась прийти в школу на большой перемене, я уже больше не думала. Опять пошел дождь. Сумка с книгами оттягивала мне плечо, мокрая прядь хлестала по глазам, но­ги я промочила, под ложечкой сосало от го­лода.

А кроме того, я была разочарована. Я зна­ла теперь, пожалуй что, все. Моя шариковая ручка! Знак + и подпись. Флоренция! «У него уж всегда какая-нибудь!..»

Я была разочарована, потому что вдруг почувствовала, что все это мне ни к чему. Ну и что из того? Ну, я знаю, что Ильза сейчас во Флоренции и, наверное, поедет в Рим и что она оставила мою шариковую руч­ку у хозяина трактира – мне это все ни к чему, вообще ни к чему! Но я уже это знала и просто так, взять да и забыть про это уже не могла. Особенно: «У него уж всегда какая-нибудь». Этого я вообще не смогу забыть. Я не хотела, чтобы моя сестра была с тем, у кого «уж всегда какая-нибудь». Я была уверена, что Ильза и представления не имеет, что у этого Золотого Гуся «уж всегда какая-нибудь». Я плохо разбираюсь в любовных делах, но я знаю: никогда бы Ильза не поехала с таким, у которого «уж всегда какая-нибудь». Если бы Ильза слы­шала, как говорит про это хозяин, думала я, никогда бы она не уехала с человеком в зам­шевом пальто! Как он это сказал: «У него уж всегда какая-нибудь!..» И вспомнить страш­но. Как будто сказал: «У него уж всегда с собой тюбик зубной пасты» или: «У него уж всегда с собой карманный фонарик». Сестра не зубная паста и не карманный фонарик!

Чем дольше я бежала под дождем, тем увереннее становилась: Ильза должна вер­нуться! Как можно скорее! Ильзе нельзя ос­таваться с тем, кто принимает ее за карман­ный фонарик! И вдруг я почувствовала: мне нужен кто-нибудь, кто поможет мне вернуть Ильзу!

Али-баба? Али-баба, конечно, куда умнее, и опытнее, и мужественнее меня – не срав­нить. Но этого он тоже не может. Точно не может.

Попечительница из полиции, которая один раз со мной разговаривала? Да, она была очень приветлива. Но я не хотела идти в полицию. И может, я вообще ее там не найду. Да и Курт ведь сказал, что не надо сразу бежать в полицию.

Курт! Вот кто мне поможет!

56-56-16 – вспомнила я. Номер телефона редакции я знаю на память. И вон на том углу телефонная будка. Когда я добежала до телефонной будки, я вспомнила, что у меня нет ни гроша.

Газета Курта довольно далеко отсюда. Пешком больше часа – точно. Через час будет уже одиннадцать. С половины один­надцатого до двенадцати у Курта всегда ре­дакционное совещание. В это время ему нельзя звонить. Никогда я не могу как сле­дует разозлиться! Но сейчас я, кажется, все-таки разозлилась! Проклятый шиллинг! Один-единственный жалкий шиллинг! И его у меня нет! Он был сейчас так важен, что я почти взбесилась! Мне вспомнились те шил­линги, которые я давала взаймы и никогда не получала назад. Черт бы побрал всех моих одноклассников. Всегда они меня только используют, и обманывают, и обогащаются за мой счет! А когда мне раз в жизни понадо­бился какой-то жалкий шиллинг, мне и за­нять его не у кого. Никого нет. А вот и есть! Есть один человек, который даст мне шиллинг. Бабушка! Бабушкин дом не так далеко отсюда, как редакция Курта. Всего пятнад­цать минут ходьбы. И дождь идет – вот хорошо! Бабушка в дождь не пойдет на рынок.

Я бросилась бежать со всех ног.

Перед огромной лужей я поскользнулась и чуть в нее не бухнулась, на перекрестке у светофора я помчалась на желтый свет, а на углу возле бабушкиного дома за моей спиной гуднули вдруг сразу две машины. Я не за­метила их – им пришлось из-за меня тормо­зить.

Жаль, что я не умею молиться. Я – если уж говорить правду – вообще ни одной молитвы не знаю. Но когда я открывала дверь бабушкиного дома и бежала через старый обшарпанный вестибюль, я вроде как молилась.

– Сделай так, чтоб она была дома, сделай так, чтоб она была дома, – повторяла я. Толь­ко кто это должен сделать, я и сама не знала.

Я так колотила в дверь бабушкиной квар­тиры, что у меня заболели руки. Но никто не открывал, хотя за матовым стеклом две­ри был виден голубой свет. Значит, горит лампа с голубым абажуром. Дедушка с ба­бушкой очень экономны, они никогда не оставят свет, уходя из дому. Значит, дедушка дома. И он тоже наверняка дал бы мне шил­линг.

Соседка из квартиры напротив вышла в коридор. Она очень противная. Она стала ругать меня, что я так громко и долго стучу.

– Прекрати стук! – привязалась она ко мне. – Глухую тетерю все равно не выма­нишь!

Довольно подло говорить так про дедушку, но это была правда. Я села на подоконник в коридоре. Только теперь я почувствовала, что озябла. У меня даже зубы стучали.

Я услышала, как заскрипела входная дверь, и подумала, что это наконец бабушка. Но это была та женщина со второго этажа, у которой есть телефон. Она пожалела меня, потому что я, наверно, была похожа на мок­рую курицу. Я спросила, нельзя ли от нее позвонить, и она пригласила меня в свою квартиру. Перед дверью мне пришлось вы­тирать ноги о две тряпки, а по третьей пройти через переднюю, чтобы не испачкать толь­ко что вымытый пол.

Я набрала номер 56-56-16 и попросила к телефону доктора Шратта.

– Соединяю, – сказала телефонистка. Потом я услышала звук, означавший, что трубка поднята с рычага, и голос, который сказал:

– Говорит Вранек.

Это был редактор из отдела спорта, и он пообещал мне, что соединит меня с Куртом. Потом я снова услышала звук снятой труб­ки и голос:

– Бухгалтерия. Говорит Майер.

– Извините, пожалуйста, мне надо докто­ра Шратта, – сказала я.

– Одну минутку, сейчас соединяю, – ска­зал бухгалтер Майер, и опять кто-то снял трубку, а потом послышался гудок. Я набра­ла номер редакции еще раз, и телефонистка опять пообещала соединить меня с доктором Шраттом, но тут же добавила: – Доктор Шратт сейчас говорит по телефону. Вы бу­дете ждать?

Я ждала пять минут. Потом услышала ко­роткие гудки. Как раз в ту минуту, когда я снова стала набирать номер 56-56-16, муж фрау Прихода крикнул из кухни:

 – Да кто же это так долго говорит по телефону? У нас все-таки не телефон-автомат!

Я испуганно положила трубку и, побла­годарив за разрешение позвонить, скользну­ла через переднюю к двери. Хозяин квартиры все еще ворчал на кухне, когда я закрывала за собой дверь.

Я медленно спустилась по лестнице.

Я снова села на подоконник и стала гля­деть на наш двор, на дождь, на веревку, на которой висели большие мокрые подштан­ники и несколько фартуков. Это были бабушкины фартуки, а подштанники – дедуш­кины! Дедушка, наверно, последний человек на земле, который все еще носит кальсоны с тесемочками. Он ни за что не соглашается надеть какие-нибудь другие. Тесемочки он несколько раз обматывает вокруг ноги и завязывает бантиком. И тут меня осенило, что ведь кальсоны и фартуки еще не висели на веревке, когда я стучала в дверь. Я побежала в подвал. Бабушка стирала в домовой прачечной. Прачечная была полна пара, и ба­бушка в резиновом фартуке мешала падкой белье в котле. Прачечная в доме у бабуш­ки – совсем старомодная. Вместо стиральной машины там печь, ее топят дровами, а над огнем висит железный котел, в нем кипит белье. А еще в этой прачечной стоят две деревянные лохани, корыто и огромная сти­ральная доска.

Ознакомительная версия.