Но вот около Ксани очутилась Лариса Ливанская.
Она оглянулась, рассматривая своих новых подруг.
Кругом нее теснились черные ряски и белые косыночки. Участливо и добро сияли черные, голубые, серые и зеленые глазки. Худенькие от постов и частых утомительных церковных служб лица озарились задушевными улыбками.
«Мы верим тебе… ты честная… ты хорошая… Только слишком угрюмая… слишком печальная!» — казалось, говорили они.
— Милая, — произнесла «королева», протягивая к ней обе руки, — давайте будем друзьями… Мы будем любить вас… Мы уже знаем, почему вас отдали в «монастырки», но мы сразу не поверили сплетням, а теперь мы все, все верим, что вы честная… Нам это говорят ваши глаза… Да, да!.. Раечка верно сказала… Ах, если бы вы знали, как мы вам все рады… Ведь вы из леса, с воли… А мы здесь дня Божьего не видим… Давайте вашу руку, и будем друзьями.
— И нам, и с нами! — откликнулись остальные десять девочек.
Даже Юлия Мирская и та, не посмев противостоять желанию своих однокашниц, протягивала вместе с остальными руку Ксении.
Глыба льда, наполнявшая до краев душу лесовички, таяла, таяла, таяла…
Она доверчиво смотрела теперь на все эти обращенные к ней с такой лаской юные лица, и ей казалось, что она снова попала в лес, где встречает ее радостно стройная семья молодых, ласковых эльфов…
А эльфы-пансионерки еще более придвинулись к ней.
— Мы будем как сестры с тобою! — неожиданно прозвенел ей на ухо серебряный голосок Раечки.
— Я покажу тебе, что надо выучить на завтра! — серьезно и грустно, по своему обыкновению, проговорила серебряная маркиза.
— Вы не по форме причесаны, дайте, я причешу вас! — своим грудным чарующим голосом произнесла Кесарева.
Вмиг заработали ее ловкие руки, и Ксаня в одну секунду очутилась вся окутанная иссиня-черной сетью своих великолепных кудрей.
Девочки замерли от восторга, глядя теперь на Ксаню.
— Какие у вас чудные волосы! — вскричала Игранова, с восторгом глядя на распущенные косы Ксани, живописной рамой обрамляющие ее прелестное лицо.
— Удивительно! — вторила ей ее неизменная подруга Ольга Линсарова, удивительно!
Змейка Дар, сверкая своими зелеными глазками, протискалась вперед.
— Вы такая душечка! Такая прелесть! — заговорила она, вертясь перед Ксаней, — такая прелесть, что я вас выучу, выучу непременно своему искусству.
— Искусству? Какому искусству? — удивилась Ксаня.
— О, вы не знаете? Она не знает! — с явным сожалением подхватило несколько голосов разом.
Потом Лариса сделала шаг вперед и, наклонившись к уху Ксани, произнесла с какой-то значительной таинственностью:
— Змейка «кружится»… умеет кружиться…
Ксаня с изумлением взглянула на Ларису.
«Умеет кружиться»… «Что это такое?» Если бы ей сообщили сейчас, что эта бледная, вся в пепельных кудряшках, с трудом уложенных в две тугие косички, девочка умеет дрессировать волков или барсов, она удивилась бы не более. Она хотела спросить, что означают странные слова, но спросить не пришлось.
Легкий шорох послышался за дверьми классной, и черная фигура матери Манефы появилась на пороге ее.
Глава IV
Недруг. — Чужая вина
— Ты — Марко? — прямо направляясь к Ксане, спросила матушка. И глаза ее сурово взглянули на девочку.
— Да, я — Марко, — тихо и спокойно отвечала та.
— Что значат эти распущенные волосы? Почему ты сидишь такой растрепой? — еще суровее обратилась к ней мать Манефа.
— Это я виновата, матушка… — послышался тихий, приятный голос Ларисы. — Мне хотелось по-«нашему» причесать новенькую…
— Не верьте ей, матушка. Просто заступается Ларенька, — произнесла невесть откуда появившаяся Уленька, бросая на Ксению враждебные взгляды. Новенькая не больно-то позволит подойти к себе… Глядите, благодетельница, как глазищами-то ворочает… Недаром ее приняла я, многогрешная, за са…
— Молчи! — сурово прервала ее елейное повествование Манефа и, снова обращаясь к Ксении, проговорила:
— Почему ты не явилась сначала ко мне?
— Я не знала дороги, — отвечала та.
— А сюда нашла дорогу?..
— Нашла.
— Ох, матушка-благодетельница, и напугала же она нас! — снова лебезя и суетясь, зашептала своим елейным голоском Уленька.
Но мать Манефа досадливо махнула на нее рукой, потом сделала несколько шагов вперед, взяла за руку Ксаню и, повернув ее лицом к столпившимся на середине классной девочкам, сурово заговорила:
— Девицы, вот новый член нашей семьи… Не светлым, желанным, добродетельным существом является Ксения Марко… Тяжелое пятно лежит у нее на душе. Молитвой, постом и покаянием должна она смыть свой тяжелый проступок перед Господом и людьми… Долгое время ей надо замаливать свой грех… Воровство, дети, один из самых тяжелых грехов в мире… Только дьявол, князь тьмы, вместилище зла и пороков, может толкнуть на подобный проступок человека… Только носительница дьявола может решиться на страшное дело присвоения чужой собственности… И потому сторонитесь ее, дети! Сторонитесь той, в душе которой он, враг наш, нашел себе удобное и желанное вместилище. Не приближайтесь душами своими к отступнице, к нераскаянной грешнице до той поры, пока не очистится молитвою и покаянием душа ее… Запрещаю я вам строго дружить с Ксенией Марко, разговаривать с нею, проводить с ней свободное от уроков время… Пусть будет она одна, покуда не найду я нужным разрешить вашу дружбу с нею.
Мать Манефа кончила свою речь и поникла головою, как бы отягощенная тяжелой думой о вверенной ей неисправимой грешнице.
Уленька, напротив, подняла свои раскосые глаза к потолку и зашевелила бледными губами:
— Господи Иисусе Христе! Буди милостив к грешной отроковице твоей Ксении! Буди милостив, Господи Иисусе Христе!..
И вдруг неистово взвизгнула на всю классную.
В ту же секунду Катюша Игранова, находившаяся подле, как мячик, отскочила от молитвенно настроенной Уленьки.
— Что с тобой? Что ты? — испуганно вскинув глазами на послушницу, вскрикнула матушка.
— О… хо… хо… благодетельница!.. Охо… хо… хо… милостивица! Щиплются они!.. Аки змии жалятся! — не своим голосом взвыла Уленька в то время, как глаза ее злобно и подозрительно покосились в сторону девочек.
— Щипаться! Кто смел щипаться? Это еще что за новости!..
И мать Манефа грозным взором обвела присутствующих.
— Кто посмел тронуть Уленьку? — после минутного молчания прогремел ее голос.
Девочки притихли.
Они знали, что строгое наказание постигнет виновную. Уленька стояла вся в слезах и тянула своим обычно слащавым, теперь обиженным голосом:
— Я ли не тружусь для них, я ли не стараюсь!.. А наградою мне одна брань да щипки… О, Господи! Коли не довольны мною, матушка-благодетельница, отпустите рабу вашу смиренную… Отпустите в обитель меня, грешную, коли не хороша я, не пригодна служба моя…
— Молчи! Не скули! Нужна мне и ты, и твоя служба, — осадила ее Манефа и снова, повернувшись к притихшим девочкам, почти крикнула в голос, охваченная гневом:
— Кто посмел тронуть Уленьку?
Девочки молчали по-прежнему. Их головы были потуплены. Глаза опущены долу.
На точно окаменевшем личике Играновой, виновницы происшедшего, царило самое безмятежное спокойствие. Казалось, что она была далека от мысли обидеть эту противную, раскосую и слащавую Уленьку.
Одна лесовичка стояла, высоко подняв голову и вперив в своих новых подруг пристальный, немигающий взор. Что ей было за дело до гнева монахини? Она была чужда страха и волнения, испытываемых всеми этими бледными девочками.
Милые, бледные девочки! — думала она. — Они приняли ее как сестру. Они впервые открыли ей, что значит чуткая, дружеская ласка. После старого леса и слащавой, но вероломной Наты, они впервые приласкали ее. Чем она отплатит им за их ласку?
В груди лесовички, словно большая птица, трепетало что-то. Мягко и влажно засияли черные угрюмые глаза. Острая нить мыслей пронеслась в голове, отзываясь в сердце…
Идея! Счастливая идея!
Вольным и быстрым движением отбросила Ксаня за плечи свои черные косы и, шагнув быстро к матери Манефе, произнесла твердо и громко на весь класс:
— Они не виноваты… Я, Марко, задела ту, косенькую…
И она, не привыкшая лгать, потупила голову.
— Ты! — беззвучно слетело с уст Манефы, — ты! — и не слушая разом зашумевших девочек, глухо заволновавшихся от этих слов, матушка схватила за руку Ксаню и, не говоря ни слова, потащила ее из класса.
Глава V
В холодной. — Близкие воспоминания. — Секлетея. — Тайна таинственной молельни
Какая-то дверь, темная пасть пустого черного пространства, волна сырого, холодного, как в леднике, воздуха — и мать Манефа втолкнула Ксаню в маленькую каморку, бывшую когда-то пансионской кладовой, теперь же приноровленную для иных целей.
