Кто-то придвинул для меня табурет и спросил:
— Вы вместо Марьи Константиновны?
Я сначала даже не сообразила.
— Это кто же Марья Константиновна?
— Наш бывший секретарь.
— Да, — ответила я, — вместо неё.
А сама в это время думаю: «Вот с ума сошла Машка! Приучила величать себя по имени-отчеству…»
— А вас как зовут?
— Клава.
Тут я заметила, что девочка, которая сидела у парового отопления, заложила пальцем страницу и улыбается.
— А правда, что Марья Константиновна вышла замуж за офицера?
— Правда.
— По-моему, она его и не любит вовсе.
Я не успела ответить: одна из девочек, что сидела за столом, прищурилась на свою подругу.
— Ну что ты, Тонька, мелешь? С чего б она тогда выходила замуж?
— А надоели мы ей все, — уверенно тряхнула головой Тоня. — Она ж сама говорила… И потом, какая же это любовь, если у них не было никаких препятствий?
Я удивилась:
— Ну, а какие же препятствия могут быть?
— Мало ли…
Она неопределённо усмехнулась.
— Тонька мечтает, чтобы из-за неё дрались на дуэли, — сказала девочка за столом. — А за это нынче дают пятнадцать суток…
Мне хотелось перевести разговор на другую тему. У меня была намечена для первой беседы тема: «Любовь к своей профессии», но они меня сбили. Я попыталась закруглить их спор.
— Доказать свою любовь дракой легче всего. Каждый дурак сумеет… Сколько хороших людей из-за этого погубили!
Наверное, я сказала это слишком резко.
Все замолчали.
Тоня снова заложила пальцем книгу.
— А Марья Константиновна была противная!
Не знаю почему, я вдруг спросила:
— Хочешь, я угадаю, на какой постели ты спишь?
И сразу же указала на ту кровать, над которой веером были приколоты фотографии киноартистов.
Все девочки оживились и стали просить, чтобы я угадала и про них тоже.
— Не смогу, — призналась я.
— А как же вы про меня угадали? — спросила Тоня.
— По фотокарточкам.
Я не заметила, что в комнату вошли ещё девочки. Они столпились за моей спиной. Оттуда, из-за спины, я услышала голос:
— А вы надолго к нам?
— Ещё с полчасика посижу, — обернулась я.
— Да нет, я не про сейчас, я вообще, надолго ли?..
Это спрашивала та самая худенькая ученица, с которой мы нынче уже дважды встречались. Мне показалось, что она смотрит на меня при этом как-то нехорошо…
— А ты как хотела бы? — ответила я и тотчас поняла, что сморозила глупость, потому что никто меня здесь совершенно не знает.
— По мне, живите, — равнодушно сказала худенькая. — Мы никого не гоним, от нас сами уезжают…
— Да нас особенно и не спрашивают, — добавила её черноволосая подруга, высунувшись из-за плеча, но не глядя на меня.
— Вы так всё время вдвоём и ходите? — спросила я.
Они мне ничего не ответили, а Тоня сказала:
— У них разочарование в жизни…
— Хватит! — грубо оборвала её черноволосая; она потянула подругу за рукав: — Пошли, Катя!..
Катя развязно улыбнулась, сказала: «Извините, пожалуйста» — и они обе ушли.
Мне бы, конечно, надо было не отпускать их и выяснить, в чём же дело, или порасспросить девочек в этой комнате, но, во-первых, я боялась потерять свой авторитет, а во-вторых, во что бы то ни стало хотела провести беседу на подготовленную тему: «Любовь к своей профессии».
Беседа в тот вечер так и не получилась. Меня начали спрашивать, откуда я приехала, где училась, нравится ли мне артист Кадочников, верю ли я в дружбу с мальчиками, бывает ли любовь с первого взгляда, — я только успевала поворачиваться в разные стороны и отвечать. Наверное, я нагородила много чепухи. Во всяком случае, мне долго в ту ночь не спалось. Я даже громко вздыхала, вспоминая, как глупо отвечала на некоторые вопросы.
«Не получится из тебя вожак!» — горестно думала я, ворочаясь в постели.
Назавтра, в обед, за мной прибежала сторожиха и сказала, что меня кличет директор.
Когда я вошла к нему в кабинет, он разговаривал по телефону.
— Меня держат водопроводные трубы, — говорил он. — Полтора дюйма… Корпус я сдам к праздникам. Отчёт отправил вчера…
Он протянул мне раскрытый классный журнал, лежавший перед ним на столе, и ткнул пальцем в страницу.
— Полюбуйтесь, — шепнул директор, прикрыв рукой трубку.
Я стала рассматривать указанную страницу. На ней было много ровно выведенных, одинаковых двоек, словно кто-то практиковался, выводя их одну под другой.
Я даже ахнула.
Директор уже повесил трубку. Он поднялся, громадный, с сердитым лицом.
— Ознакомились?.. За такие фокусы будем исключать из комсомола. Сегодня же соберите комитет, вызовите заводил и гоните вон. Формулировка — антиобщественное поведение. По линии административной…
— А что случилось? — спросила я.
Директор навис надо мной, опершись кулаками о стол.
— В шестой группе на уроке тракторовождения несколько человек отказались отвечать преподавателю. Когда я срочно прибыл в класс, мне дали понять, что и в дальнейшем по этому предмету задания выполняться не будут…
— Хорошенькое дело! — поднялась я из кресла. — Я сейчас же пойду к ним и поговорю…
— Отставить! — резко остановил он меня. — Неужели вы предполагаете, что беседа с вами возымеет больший результат, чем со мной? Сейчас надо действовать. Иначе они почувствуют слабинку. Заводил, зачинщиц — немедленно, сегодня же выгнать из комсомола!..
Вероятно, он увидел на моём лице растерянность, потому что уже мягче и тише добавил:
— Кстати, ваш авторитет от этого только подымется. Они почувствуют твёрдую руку. — Он как-то болезненно сморщился (я даже подумала, не болит ли у него чего-нибудь) и прошептал: — Срам-то какой, господи!..
Мне стало на секунду жаль его, такой он был помятый, несчастный и замотанный. Но всё-таки я спросила:
— А если комитет не согласится?
— Что, не согласится?
— С моим предложением исключить их…
Он посмотрел на меня так, будто я на его глазах выпрыгнула в окно.
— Боюсь, — сказал директор, — что вас рановато выбрали комсоргом училища.
Зазвонил телефон, и я, потоптавшись, ушла.
На душе у меня было ужасно нехорошо. Прошло всего ничего, как я начала работать в училище, и уже сразу не знаю, как мне поступить.
Я пошла к себе в комитет. По дороге со мной здоровались; девочки весело и шумно пробегали по залу — была переменка, — а я шла и думала: вот они все, наверное, считают, что идёт их новый секретарь, которому ясно, как надо жить. Я хорошо помнила по своим школьным годам, что больше всего завидовала свободе взрослых людей; я погоняла время, чтобы и мне поскорее вырасти, а там уж я сама себе хозяйка.
В комитете я занялась своим столом, — надо же было познакомиться с бумагами, оставленными Машей.
Вынув папку протоколов заседаний комитета, я стала читать их. Может, в тот момент у меня было такое настроение, но только протоколы показались мне мёртвыми. Все эти «слушали — постановили», конечно, очень нужны, но по ним совершенно невозможно было представить себе жизнь. Теперь-то я понимаю, что я тогда торопилась, у меня вообще дурацкий характер, мне всё хочется побыстрее, сразу. У себя в совхозе я уже всех ребят хорошо знала и они меня знали, а тут я внезапно оказалась наедине со своим письменным столом. В одном из ящиков мне попалась под руку печать комитета, собственно, даже не печать, а штампик «Уплачено», для членских взносов. Дунув на него, я стала механически, как заводная, шлёпать им по чистому листу бумаги: «Уплачено», «Уплачено», «Уплачено»…
И вдруг мне сделалось страшно. Я сижу одна, никто ко мне не заходит, никому я не нужна. А вечером на комитете я должна ставить вопрос об исключении девочек, которых совершенно не знаю. Вероятно — я не хотела даже себе сознаваться, — меня мозжило именно это.
Девчонки поступили безобразно, — растравляла я себя против них, — чёрт знает как поступили! В конце концов, когда человек ведёт себя антиобщественно, у нас есть все основания обойтись с ним сурово. Училище не может ждать, пока я узнаю всех комсомольцев в лицо. Да помимо меня имеются члены комитета, они-то в курсе. Никому неохота переносить такой срам безнаказанно.
У меня даже заворошилась нехорошая мыслишка, что вот как удачно получилось, что я только недавно сюда пришла, и, значит, безобразный поступок девчонок из шестой группы ещё не ложится пятном на мою личную работу. Конечно, стыдно, что я так подумала, наверное это и называется — «пережитки прошлого». Со мной уже бывали такие случаи, что я определённо ловила себя на разных пережитках, и всегда, между прочим, удивлялась, каким же образом, откуда я ими заражаюсь? Автобиография у меня очень хорошая — я сирота, росла в детдоме, прошлое мы проходили только по книжкам, какое же оно должно быть липучее, если я его всё-таки где-то подцепила!
