Теперь же, когда мы знали, что будем заказывать, официантка долго не появлялась. Несколько раз к нашему столику направлялись женщины с белыми наколками на голове, и я думал: «Наконец-то!», только они проходили мимо. Но вот официантка все же подошла и к нам:
— Ну, выбрали или нет?
— Выбрали, — сказала Нина и стала называть блюда.
Официантка что-то помечала в блокнотике, который вынула из кармана, пузырем прилепившегося к ее фартуку. Огрызок карандаша так и плясал по блокнотику.
Лицо у нее было утомленное, недовольное. Пудра густым слоем лежала на щеках и носу. В общем, ничего приятного в этом лице не было.
— А братец что будет? — Официантка повернула голову в мою сторону.
— Борщ московский, — бодро проговорил я.
— Так. — Карандаш ее вновь пустился в пляс.
— Компот из свежих яблок, — сказал я, но уже не с той бодростью, так как забыл, что же я выбрал на второе.
Карандаш сплясал что-то коротенькое и замер.
А я все никак не мог вспомнить блюдо с понравившимся мне слоном. Помнил, что есть там сборный гарнир. Но вот это самое слово, красивое такое слово… проклятое слово…
— Второго заказывать не будем? — нетерпеливо спросила официантка.
— Будем, — сказал я неуверенно.
— Что?
— Это… это самое… — Я схватил меню. Перед глазами запрыгали закуски, названия вин, мороженого, сигарет.
— Сейчас, сейчас… — приговаривал я. — Сейчас…
— Ну, знаешь, мне некогда тут стоять! — Лицо ее сделалось еще недовольнее, а пудра еще заметнее. («Штукатурка сыплется», — сострил бы Виталька.) Официантка сказала: — Раньше надо было думать, — сунула блокнотик в карман и решительно шагнула прочь.
И в этот миг глаза мои поймали проклятое слово.
— Подождите! — закричал я вслед официантке. Она обернулась:
— Надумал?
— Да! — обрадовался я. — Эскалоп.
Она опять подошла к столу, достала блокнотик, принялась писать.
Когда она вынимала блокнотик, из кармана у нее вылетела красная десятка и упала прямо к моей ноге.
— Эскалоп, — произнесла официантка. — Что еще?
— Ничего, — сказал я, поднял десятку и протянул ей: — Возьмите.
— Потом, — отмахнулась она, — потом. — И пошла.
«Ну хорошо, — подумал я, глядя, как удаляется официантка. — Раз она такая…» Но мысль эта жила во мне лишь несколько секунд.
Я вскочил с места, догнал официантку у самой двери и снова стал совать ей деньги. От бега но длинной веранде я вначале не мог произнести ни слова.
Официантка рассердилась:
— Я же сказала, потом! Какой непонятливый! Сиди и жди, а бегать на стадионе будешь. — Она повернулась ко мне спиной.
— Возьмите, — сказал я зло, — это ваши. Вы уронили их.
Вот когда пудра с нее действительно посыпалась. А может, просто покраснело лицо.
— Ой, — сказала она, взяв десятку, — что же ты…
— Ничего. — Я отправился к своему столику. Но теперь она меня догнала:
— Слушай, ты извини меня, дуру ненормальную. Вот спасибо! — Она взяла меня за плечо и заглядывала в глаза, растерянно улыбаясь, — Замоталась я совсем, понимаешь! Первый день после болезни. Еле ноги держат…
Я пробормотал: «Пожалуйста», — и пошел на свое место.
Через несколько минут на нашем столе появились ножи, ложки, вилки, тарелки.
— Ну и братец у тебя, — говорила официантка Нине, — толковый братец, первый сорт. «Нате, говорит, десяточку, ваша законная десяточка, вы, говорит, ее обронили».
Потом она принесла хлеб и опять посыпалось: «толковый братец», «первый сорт братец» и, значит, объяснения, почему я такой толковый.
Я прикусывал губу, чтобы не прыснуть со смеху. Нина тоже улыбалась.
Как мы управились с первым, я и не заметил. И что особенного в «московском борще», тоже не заметил. По-моему, его вполне можно было бы назвать и «уярским».
Только съели первое, наша официантка несет второе. Все на наш стол поглядывают: что, мол, за чудеса такие!
Официантка подошла и спрашивает:
— Ну как, вкусно?
— Очень, — ответили мы.
— Кушайте на здоровье.
Эскалоп оказался поджаренным куском мяса. «Сборн. гарн.» тоже ничего особенного. Немного картошки, немного капусты, несколько зеленых горошин и долька помидора. Да, еще по краям лежали листики петрушки. Вообще-то красиво, только я не коза, чтобы жевать эти листики, мне бы побольше картошки жареной положили. А мясо было жестким и разрезать его тупым ножом, который достался мне, не было никакой возможности. Я мог бы, конечно, запихнуть в рот весь кусок и прожевать спокойненько. Но в кафе я проделать это не решался, тем более при взрослой девушке. Да и мясо-то было недосоленное.
— Знаешь, — сказал я Нине, — невкусное мясо братцу попалось.
— Сестрице тоже.
Мы рассмеялись.
— А может, нам обменяют? — проговорил я.
— Не пользуйся своим влиянием в корыстных целях.
— Влиянием… — проворчал я.
— А как же! Ты и так словно почетный гость. Уж будь скромным.
Если б такие слова скапали мне родители, я бы все это пропустил мимо ушей, потому что всякими поучениями был сыт но горло. А тут я почему-то слушал — и ничего, не кривился, не смотрел в сторону и даже думал, что, может быть, Нина и нрава.
Я с новой энергией взялся за нож. На кусок мяса я давил с такой силой, что тарелка вот-вот должна была развалиться на части, но мясо не поддавалось. Оно пружинило, как ластик, трещало и хрустело — короче говоря, оно издевалось. Куском поджаренного мяса я его уже не мог назвать. Таким мясо не бывает. Уж пусть называется эскалопом.
Когда я измучился вконец, этот дьявольский эскалоп прыгнул вдруг из-под ножа на скатерть.
Я замер. Уж сейчас Нина сделает мне такой втык, что со стыда провалишься сквозь все пятнадцать этажей. Но она ничего не заметила. Она солила в это время кусочек помидора. К моему счастью, солила его не спеша и очень тщательно.
Тогда я сообразил, что нечего обалдело смотреть на эскалоп, назад он сам не прыгнет. С молниеносной быстротой я подхватил его и плюхнул к себе в тарелку.
А Нина все солила свою помидорину.
Официантка принесла нам компот, и Нина сказала, что ей «с братцем» все очень понравилось.
— Толковый братец, — опять заметила официантка и, приветливо взглянув на меня, спросила: — Тебя как зовут-то, сынок?
Я сказал.
— А сестричку?
Почему она об этом не у Нины спрашивает? Вот чудная! Но я, конечно, ответил.
— А меня зовут Настей… — И она куда-то ушла. Настя!.. Я представил, как мою маму у нас но дворе кто-нибудь назвал бы Светой вместо Светланы Петровны. Тот же Виталька встретил ее вдруг, когда она шла с работы, и сказал бы: «Здравствуйте, Света». У мамы, наверное, из рук сумка бы вывалилась. А у самого подъезда он догнал бы ее и попросил: «Да, Света, совсем забыл. Как придете домой, скажите Эдьке, чтобы во двор выходил гулять».
Наверное, я улыбался своим мыслям, потому что Нина спросила меня:
— Ты что, братец?
— Да так, ничего, — ответил я, с трудом сдерживая смех.
Официантка вернулась с двумя вазочками мороженого.
— Вот, кушайте, мои хорошие, — сказала она. — Это вам от меня. От всей души.
— Спасибо. Мы уже вот как наелись! — Я провел рукой по горлу и посмотрел многозначительно на Нину.
— Спасибо. Ну зачем вы это придумали? — проговорила Нина.
Официантка стала серьезной.
— Вы меня обижаете, — сказала она.
— И вы нас тоже, — быстро ответил я и, довольный своим ответом, опять посмотрел на Нину.
— Эдик, — сказала официантка, — зачем же так?
Нина, видимо, поняла, что я могу чего-нибудь ляпнуть, и поспешила вмешаться.
— Настя, мы попробуем ваше мороженое. — Она подвинула вазочку к себе поближе. — Спасибо. Только нам неудобно.
— Пустяки, — перебила Настя, — для таких клиентов… Кушайте… Очень даже вам рада.
Мы не спеша ели с Ниной мороженое, смотрели на город со своего пятнадцатого этажа, и Нина рассказывала мне понемножку обо всем, что мы видели.
Теперь я знал, что приземистый дом под зеленой крышей, который стоит на самой площади, — бывший Манеж, а сейчас в нем устраивают выставки. А справа высоченная коробка в двадцать три этажа — это новая гостиница «Националь», а на самом углу — старая гостиница. Немного левее университет. Там Нина учится. На историческом факультете.
Я так и знал, что она студентка. Был бы я хоть в девятом классе, пожалуй, наврал бы ей, что я тоже студент. Нет, она бы сразу вывела меня на чистую воду. Про студентов я знаю только, что у них сессии, стипендии и КВН. Больше ничего не знаю.
И как это она пошла со мной в кафе? Я стал об этом думать, но тут мы принялись расплачиваться.
Когда Настя давала нам сдачу, какой-то замусоленный рубль прилип у нее к остальным деньгам. Настя никак не могла его подцепить.
— Упрямый, — сказала она про него. — Надо же! — Так и не отделив этот рубль, она дала нам другой, отсчитала мелочь.
