— К вам потом Марта зайдет. Если что надо будет, не стесняйтесь. Она ещё спит, она тоже всю ночь плохо провела, волновалась за вас, не спала. Так вам, значит, ничего не надо?
— Спасибо, ничего.
Он все же не уходил, мучаясь желанием что-то сказать. И сказал, так и не найдя повода:
— Алику надо к врачу. У него, видите ли, небольшая температура, не знаю, чем вызванная… И вообще, знаете, большая задержка с физическим развитием, совсем не так, как у всех детей…
Как же хотелось ему, чтобы она не звала к себе Алика! Александра Ивановна прекрасно понимала это. Она отвернулась от него, не дав ему даже закончить.
А через десять минут после ухода Вартана Аршаковича в комнату вошел Алик. Заспанный, босой, в трусах, сел рядом, зевая и улыбаясь, смешной, трогательно худенький, с пушком волос на нежном кадычке. О ночном переполохе он ничего не знал.
— У тебя температура? — спросила Александра Ивановна.
— Нет, а что?
Она пощупала люб и усмехнулась.
— Что же тебе сегодня приснилось?
— Что приснилось? Ты, баба Шура. Честное слово! Будто бы стоишь в окне и машешь руками, а на улице толпа, все боятся, что ты упадешь и разобьешься. Я тоже стою внизу и думаю: зачем тебе прыгать? Тут же Иван Трофимович и профессор спорят: упадешь ты или нет? И я тогда испугался и побежал вверх, влетаю в комнату, а тебя уже здесь пет. Ну решил, что ты уже прыгнула и разбилась. Ужас как испугался. Глянул из окошка вниз, а на улице никого. Пи людей, ни кошек, пи собак — все куда-то исчезли. Мистика какая-то!
— Прости меня, Алик, что такое мистика?
— Ну тебя, баба Шура, не перебивай! Я вскочил тогда па подоконник и, знаешь, даже на секунду не подумал, что упаду, только подпрыгнул, как меня подхватила невидимая сила и понесла над городом.
— А не врешь?
— Ну зачем мне врать! Ведь не я же один улетел — все улетели!
— А летать приятно?
— ещё бы! Знаешь, как здорово! Страшнее, чем на качелях в парке.
— Это ты растешь.
— Я знаю, что расту. Ну вот, значит, я лечу над городом и думаю, куда подевалась толпа. Ни Ивана Трофимовича, ни профессора. Все смотрю по дворам и переулкам, прямо наваждение какое-то: ведь только что сам стоил в толпе, а сейчас никого, ни одной души внизу. И вдруг низку тебя: ты летишь, держась за какой-то предмет.
— За помело?
— Помело? Что это такое?
— Обыкновенная метла.
— Совсем не метла, а такой маленький аппарат.
— А то, что мы вообще летим, это не показалось тебе удивительным?
— Ну это понятно — действуют антигравитационные силы. Я хоть ни за что не держусь, по тоже, наверно, заряжен на антигравитационной станции. Ба! Как это я сразу не догадался — ведь и все жители тоже могли улететь, очень даже просто! И даже раньше, чем ты, баба Шура! Ведь пока ты стояла на окне, а я бежал к тебе, они могли улететь. Как это я сразу не подумал!
— Что же, ты так и не увидел их?
— В том-то и дело! Если бы я сразу подумал и не терял времени, чтобы искать их внизу, я бы, может, и нашел. Удивительное дело — смотрю вниз, ищу, а на улицах ни одной живой души: ни собак, ни кошек, ни голубей, ни дворников, ни милиционеров. Только стоят машины, автобусы, валяются детские игрушки. Очевидно, пронеслась страшная гравитационная буря, действующая только на живые существа.
— Ну и что же дальше — догнал ты меня?
— Нет. Ты улетела на скорости, близкой к световой. Я подумал, что ты, наверно, не хочешь, чтобы я летел за тобой. И за что-то сердилась на меня, только не знаю, за что, но я успел засечь направление. Я сразу понял, что моих запасов скорости не хватит, чтобы догнать тебя, и решил полететь на станцию перезаправки скоростей. Но тут я проснулся. Сон я не успел досмотреть до конца и хотел спросить у тебя, что было дальше?
— Ты от меня ещё захотел, чтобы я смотрела твои сны?
Алик хлопнул себя по лбу и чуть не заорал от осенившей его идеи.
— А разве ты не могла видеть такой же сон? Проблема телепатии мне кажется ясной, как дважды два. А вот ты не думала над проблемой… ммм… гипнотелепатии?
— А что это такое?
— Передача мыслей во сне.
— Что-то я не встречала такого слова…
— Так ведь это я придумал только что! — закричал в восторге Алик. — Честное слово, сам придумал!
— Верю, верю, только не кричи так.
— Хорошо, я буду потише. Гипнотелепатия — это, по-моему, здорово. И проблемы этой, кажется, ещё никто не касался. Во всяком случае, я об этом нигде не читал. А ведь это очень интересно! — Большие глаза Алика заблестели. В глазах бабы Шуры тоже сверкал огонек возбуждения.
— Постой, но я ничего такого не видела. А потом, если дети летают, это означает, что они растут, а если летают старухи, что бы это значило? Не на тот ли свет сигнал? Нет, лучше не летать мне с тобой во сне…
Реплики и возражения действовали на Алика как бензин на огонь. Мысль его тотчас взмывала в неожиданно новом направлении.
— На тот свет? — Он на мгновение задумался. — Состояние анабиоза — не больше. Проблема смерти уже сейчас может быть решена в том смысле, что жизнь можно растянуть на любое количество времени. Я понимаю, бессмертия нет, оно и не нужно, но ведь человеческую жизнь можно растягивать на любое количество лет. Скажем так: тебе тринадцать лет, но сейчас по разным соображениям ты сам решаешь заснуть на сто лет. Ты даешь заявку на станцию продления жизни, тебя усыпляют на сто лет с гарантией полной сохранности. Хранение производится при низкой температуре в глубоких подземных ангарах, куда не проникают никакие шумы, все твои системы подключены к биологическим аккумуляторам… Что ты думаешь на этот счет, баба Шура? Разве это не здорово?
— Здорово, — согласилась Александра Ивановна, — Меня бы сейчас заморозили, по крайней мере, па пятьдесят лет, а потом разморозили, и я увидела бы тебя таким же стареньким, как я сейчас, мы бы с тобой сравнялись. Нот тогда я посмотрю на тебя: такой же ты останешься неугомон, как сейчас?
— Не пойдет, — рассмеялся Алик. — Я бы тоже не смог без выключений. Нет, мы с тобой, регулируя оставшиеся нам годы, встретимся через тысячу лет. Нот будет интересно!
— А с кем бы ещё ты хотел встретиться через тысячу лет?
— С тобой…
— Это я знаю. А ещё с кем?
Алик наморщил лоб. Она видела по его глазам, как он мысленно перебирает своих знакомых и бесцеремонно отбрасывает. Весь процесс мышления отражался на его лице.
— С академиком Азизбековым.
— Что за чушь ты говоришь? Сам выдумал какого-то академика и числишь его в живых. Где ты его видел?
— Ну ещё братьев Стругацких, Станислава Лема…
— Их-то ты не знаешь. Ты уж давай, кого знаешь. Родных не хочешь переселить через тысячу лет?
Алик пошевелил бровями.
— Они сами не захотят, — сказал он скучным голосом. — Им это неинтересно.
— Алик, ты здесь? Бессовестный. Прямо с постели, не оделся, не умылся. А ну марш отсюда!
Марта схватила его за руку, дала шлепок и выбросила в коридор. Впрочем, тут же спохватилась и снова открыла дверь.
— Извините, пожалуйста. Как вы себя чувствуете?
Несколько дней спустя на имя Александры Ивановны пришло письмо из городского отдела культуры — ей сообщали, что на такое-то число назначена поездка в Москву. О том, что она, как общественница, премирована этой поездкой, в квартире никто не знал. Поначалу хотела сказать об этом Алику, но побоялась огорчить его — как это она уедет одна, без него? Но если бы даже хотела взять его с собой, кто отпустит его?
Письмо взбодрило ее. Исчезла слабость, появилось хорошеё настроение. Всем объявила, что получила приглашение от подруги, которая собирается показать её московским врачам. До самого последнего дня не сообщала даты отъезда.
Накануне вдруг почувствовала слабость. Закралось смутное предчувствие, что это последняя в её жизни поездка и что она, наверно, не вернется. Наглоталась лекарств, отлежалась немного и все же решила ехать. И обо всем сказала Алику. Алик нисколько не обиделся, что не едет в Москву, он был даже очень рад за бабу Шуру и горд оттого, что, кроме него, в квартире об этой поездке никто не знал.
Непонятно, как удалось ему вырваться из-под бдительного родительского ока — возможно, сослался на какую-нибудь районную олимпиаду юных математиков. Он встретил Александру Ивановну на углу Бассейной улицы, взял её легкий чемоданчик и пустился в рассуждения о будущих городах — поводом послужила Москва, — о городах сферических, кольцевых, высотных, островных, летающих вокруг Земли, громко кричал, привлекал внимание прохожих. Александра Ивановна слушала его вполуха и озабоченно заглядывала в окна первых этажей, соображая, не очень ли скромно — потертая жакетка, шляпка, туфли на низких каблуках — одета она для столицы.
На вокзал пришли за час до отхода поезда, времени было много, она завела Алика в кафе и накупила разных сортов мороженого, две бутылки фруктовой воды, курила и смотрела на Алика, лизавшего фиолетовые и розовые шарики и не перестававшего рассуждать — на этот раз о будущем транспорта. Припухшие глаза Александры Ивановны подозрительно мигали, она прикладывала к носу платочек и хрипло кашляла, прочищая горло. Она с болью расставания смотрела на этого неумолкающего человечка, который, сам того не ведая, сделал счастливыми последние её дни. Грусть, с какой она смотрела на него, горчила предчувствием, что она уже не вернется и больше но увидит его. И тогда она подумала вдруг, что он, наверно, будет счастлив и без нее, и успокоилась. И мир, в котором она жила, стал удаляться от нее, она знала, что останется сейчас одна, и ей вдруг стало хорошо, потому что уже тогда, когда вызывали ночью неотложку, уже тогда она рассчиталась с жизнью и жила теперь сверх положенного срока, и сейчас поняла, что это состояние снова придет к ней и уже не уйдет. Но оно ещё не пришло, и пока её что-то связывало с жизнью — мальчик, этот философствующий человечек. Она в последний раз дышала его дыханием и ненасытно смотрела на него, единственно дорогое ей сейчас на свете существо. Нет, она жила, ещё жила и наслаждалась, глядя, как работает языком на два фронта Алик, проникаясь его жизнью, сливаясь с ним, и чувствовала, что он навсегда входит в нее, верила, что, может быть, через сто, двести, пятьсот, тысячу лет они ещё встретятся, чтобы уже никогда не расстаться.
