— Ну, это уж вы слишком упрощенно, прямолинейно.
— Почему же «упрощенно»? Наша армия, наш флот — не безликая масса. Армия и флот состоят из Соляников, Баглаев, Вербенко, Кургановых… И если мы сегодня не воспитаем глубокого уважения, любви друг к другу, не проникнемся верой друг в друга, то кто знает, что случится, если снова, не дай бог, вспыхнет война…
Некоторое время в кабинете царила тишина. Курганов не отвечал, о чем-то задумался, собрав над широкими черными бровями глубокие морщины. А Вербенко, воспользовавшись паузой, продолжал:
— Мы, Виктор Васильевич, почти все свое время, энергию отдаем боевой подготовке, и это правильно. Иначе нельзя. Новая техника, новая сложная аппаратура, новые корабли… Но не мне вам говорить, что есть еще один вид оружия — морально-патриотическая сила бойца, закаленная, крепче любой стали. А ее одним уставом не воспитаешь. И таким поведением, как у Баглая, — тоже.
— Но ведь и таким, как у Соляника…
— Согласен. Соляник часто бывает недисциплинированным. И Баглай должен ставить его на место. Это его обязанность. Но не так, как в данном, конкретном случае. Сейчас Баглай фактически сыграл антивоспитательную роль. И дал Солянику все козыри в руки… Ведь команда все видела и слышала, и, уверяю вас, она — на стороне Соляника. А когда тот же Соляник опоздал с берега, пришел под хмельком и Баглай посадил его на гауптвахту, команда была на стороне командира корабля, вы это хорошо знаете. И комсомольская организация обсудила поступок Соляника, и в стенгазету он попал. И мы с вами не спорили, правильно поступил Баглай или неправильно. А вот сейчас — спорим… И я уверен: пока мы тут с вами беседуем, продолжаются разговоры и на корабле. Неприятные для Баглая разговоры.
Курганов долго молчал.
— Значит, вы считаете, — спросил он, наконец, — что Баглай должен снять взыскание? Иного выхода нет?
— Это еще не все, — поднял глаза Вербенко. — Я посоветовал Баглаю извиниться перед Соляником.
Худощавое лицо Курганова медленно начало бледнеть. Некоторое время он смотрел на своего замполита недоверчивым и ошеломленным взглядом, а потом спросил, сдерживая дрожь в голосе:
— Вы… вы не шутите, Григорий Павлович? Вербенко поправил на носу очки и ответил:
— Это мое мнение, Виктор Васильевич. А для Баглая это лучший выход. Очистит совесть.
— Лучший, говорите? — серые глаза Курганова потемнели. — По-вашему, лучший? Тогда вот что… Вот что… Баглая не трогать! Никаких извинений! Никакой отмены взыскания. Он — командир корабля, и это его право — карать или миловать! И я вас прошу, товарищ замполит, не вмешиваться…
Он понимал, что так с Вербенко разговаривать нельзя, но не мог подобрать слов, которыми можно было бы определить, во что же именно его замполит не должен вмешиваться…
— Хорошо, — медленно поднимаясь со стула, глухо сказал Вербенко. Он уже направился к дверям, но остановился и с болью в голосе произнес: — Что с вами, Виктор Васильевич? Ведь мы всегда понимали друг друга.
Курганов холодно взглянул на него:
— В части и на кораблях должна быть железная дисциплина. Тут двух мнений быть не может. Пусть Баглай в чем-то и перегнул, но он — за твердую дисциплину. Вот почему я его поддерживаю. Разве это не понятно?
Наконец Юрий Баглай выбрал время сходить к Федору Запорожцу.
Шел он к нему в прекрасном настроении, потому что все у него сложилось наилучшим образом. Перед Соляником он не извинился, но вызвал его к себе в каюту и сказал что отменяет свое взыскание, а это можно было расценивать и как извинение, если уж так хочется Вербенко. Корабль посетил командир части Курганов, побывал на всех боевых постах и в кубриках и остался доволен четкостью службы и образцовой чистотой. Во время разговора командир части намекнул, что вскоре состоятся большие учения и он намерен пойти в море на корабле Баглая… Ну что ж, пусть идет. Если в прошлом походе такой неистовый шторм одолели, то теперь труднее не будет. Взобравшись по высокой крутой каменной лестнице на гору, Юрий еще издалека услыхал голос жены Федора. А когда подошел ближе, то понял, что Марина бранит своего мужа, который принес с моря не ту рыбу, какую ей нужно.
— Ну для чего ты мне эту худоребрую пикшу притащил? Вон люди ставриду, скумбрию, кефаль ловят! Может, и барабульку или хамсу принесешь? А может, пойдешь с мальчишками бычков ловить на рачка? Тебе больше ничего и не осталось! Только матросскую тельняшку носишь, а пользы от тебя — как от этой вот пикши!
Федор Запорожец, как всегда, ворчливо защищался:
— Да я тебе из этой пикши таких блюд наготовлю — за уши не оттянешь… А тельняшку мою не трогай, на ней ордена висели.
— Подумаешь, висели! — не успокаивалась Марина. — Уже и коробочка с орденами пылью покрылась… Хоть бы когда-нибудь надел да показался!
— А зачем это мне их надевать? Вот будет День Победы или Октябрьские праздники, тогда и надену… А ты все кричишь, лишь бы к чему-нибудь придраться. Потому что если не покричишь, тебя и сон не возьмет.
Юрий Баглай мог бы просто открыть калитку и войти во двор на правах своего, но решил позвонить, пусть утихомирятся, услыхав, что кто-то пришел.
Калитку открыла Марина.
Открыла и, увидев Юрия, вдруг недовольно и даже сердито потупилась, крепко поджала губы, словно замкнулась.
— А-а, заходите… — процедила сквозь зубы. Почему «заходите»? Юрой называла, говорила ему «ты». А тут «заходите», будто чужому.
У низенького столика, за которым всегда потрошили рыбу, сидел Федор Запорожец. Рукава тельняшки закатаны до локтей. Оголенные руки серебрятся рыбьей чешуей…
Он отложил нож, которым чистил рыбу, но руки не подал, показал глазами на загрязненные ладони:
— Видишь не могу… Здорово, здорово… Почему так долго не приходил? — и бросил заговорщицкий взгляд на жену — Мы-то уже знаем, а теперь ты сам скажи…
— Служба… — ответил Юрий, невольно насторожившись.
— Служба службой, но на свете, как говорится, есть еще и дружба, — многозначительно заметил Запорожец.
— Да что ему до нас? — с вызовом бросила Марина. — Мы старые, глупые, ворчливые… А у него — свое…
Никогда здесь не встречали так Юрия! Он взглянул на Федора Запорожца, на его жену и почувствовал, что попал в немилость. Может, они сердятся, что долго не приходил? Ну, ведь пришел же, как только смог. Он подошел к столику за которым сидел Запорожец.
— Тетя Марина, дайте чем-нибудь колени прикрыть, помогу рыбу чистить.
— Да уж мы как-нибудь сами справимся… за себя и за мужа ответила Марина. — Зачем вам руки марать? Потом мыть придется.
Юрий взглянул на Федора Запорожца, на его жену.
— Что случилось, дядя Федор? Тетя Марина?
— А что у нас может случиться? У нас все по-старому… Если поругаемся, то и помиримся… А вы как? — Марина спросила, казалось, без всякого интереса, просто так, ради приличия.
— Что я? Служу, плаваю… Начальство довольно.
— Довольно говоришь? — Федор Запорожец взял из тазика рыбу и так черкнул ножом против чешуи, что несколько чешуек упали на колени на китель Юрия.
Баглай смахнул их ладонью и снова, уже с нескрываемой тревогой, спросил:
— Что-то есть у вас против меня? Может, что плохое услыхали?
— А как же, услыхали, — подошла ближе Марина. — Мы здесь так живем: если на корабле или на берегу что-нибудь случается, все знаем. Одной семьей живом, флотской.
Юрия бросило в жар: неужели и сюда дошел слух об истории с Соляником? Этого не хватало! А если и дошел, то кто дал им право вмешиваться? И он раздраженно бросил:
— Ну, так говорите же, не тяните.
Марина взяла маленькую скамеечку, подсела поближе к мужу и Юрию, полная, красивая, уперлась могучими локтями о стол так, что тот даже пошатнулся, и посмотрела прямо Юрию в глаза.
— Я же вам и говорю… У нас с морским флотом секретов нет. Потому что мы тут все моряки. А вы, хоть и сын героя, и командир корабля, но не к лицу вам так поступать. Стыдно.
— За что же стыдно, тетя Марина?
— За Полю! Зачем девушку обидел?
— Я? Обидел?! — искренне удивился Юрий и мигом повеселел, решив, что про случай на корабле они ни сном, ни духом не ведают. — Чем же я ее обидел? О чем это вы?
— Пусть она сама тебе скажет… Эх, ты! Разве так можно? Кого-кого, а Полю обижать — и перед людьми стыдно, и перед богом грешно. Нет, мы ее в обиду не дадим, она всем нам как дочка…
— Да в чем же я провинился перед ней? — допытывался Юрий.
— С ней, с ней иди поговори… — ничего не объясняя, отвечала Марина. В ее голосе уже не было прежней отчужденности, звучала только обида.
Баглай поднялся.
— Не уходи, подожди немного… — остановил его Запорожец. — Я тебе еще ничего не сказал…
Он помолчал немного, подыскивая слова, поерзал на скамейке, взял тряпку и начал вытирать руки. Видно было, что он нервничает.
