Или что египтяне рисовали на подмётках ботинок своих врагов, чтобы давить на них всей своей тяжестью каждый день. Это даже Зоя Александровна не знает! Я спросил у неё на уроке: «Зоя Александровна, что древние египтяне рисовали на своих подмётках?» А она рассердилась, из класса выгнала. За что, спрашивается? А вот за что: потому что она не знает.
А Петька знает!
И целую кучу других вещей. Как собак дрессировать, чтобы они лапу подавали. Как морской узел завязывать. Чем волосы смазывать, чтобы причёска держалась. Да разве всё перечислишь!
Вот я и к нему со своей бедой. Во-первых, он в той школе и сейчас учится. Во-вторых, что-нибудь мы с ним придумаем, раз он столько всего знает.
Петька встречает меня по-иностранному:
— Тра денса маймюло брилетас ла цело, аль киу курадже ни урас…
— Ой, по какому это? — спрашиваю.
— Эсперанто. Есть такой искусственный язык.
— А что ты мне сказал?
— Сам не знаю.
— Как?!
А вот как! Это же Петька! Попалась ему какая-то старая книжка на эсперанто. На чердаке нашёл или в подвале. В ней стихи без перевода. Он уже половину из них наизусть выучил. Уроки забросил, в кино не ходит, на улицу — зубрит.
— Ты зачем пришёл? Только скорей! Мне сегодня нужно обязательно ещё один стих выучить. Я такую задачу перед собой поставил.
Ну, не удивительный человек?
Я взял да ему всё про замок и выложил. Он подумал и говорит:
— Один выход. Свистнуть. Они завтра выставку к открытию приготовят. Прийти вечером — и свистнуть. Я днём задвижку в окне нашего класса открою. Залезем и свистнем.
— А сторож?
— Да, верно, сторож… — Он опять немного подумал. — Вот что. Будешь ему зубы заговаривать. А я тем временем залезу и свистну.
А у сторожа этого — его все Кузьмичом зовут — есть одна слабинка: голуби. Здоровый, бородатый дядька, а носится по крышам, как какой-нибудь второклашка, — голубей гоняет. Смешно, правда? И сколько их у него — туча!..
Вот мы с Петькой и решили его на этот крючок поймать.
На другой день вечером пришёл я в пятнадцатую школу. Кузьмич сидит у входа на стуле. Ужинает. Перед ним термос, тарелка с пирожками.
— Здравствуйте.
— Ну, здравствуй. — Пирожки к себе пододвинул, точно я их у него уворую.
— Вы меня помните? Я здесь в первом классе учился.
— А сейчас зачем пришёл? Во второй поступать?
— Что вы! Я уже давным-давно в другой школе учусь… Голубей вот хочу завести. К вам послали. Посоветоваться.
— Небось Колька Сизов?
— Во-во! — обрадовался я. Наверное, Колька Сизов этот ему уже не одного посылал на голубиную консультацию.
— Ты ему, чертяке, передай, чтобы мой дом за квартал обходил. Я ему ещё клинтуха припомню, пусть не думает.
Я посчитал, клинтух — это фамилия такая. Пацан, которого тот самый Колька Сизов обидел. А оказалось всё совсем не так. Колька Сизов — бригадир с котельного завода. Тоже голубятник. И он у Кузьмича голубя какого-то важного сманил. Вернее, не он сам, а его стая, но это всё равно — считается, что он. А клинтух никакой не пацан, а просто голубиный сорт.
Рассказывает всё это мне Кузьмич, я одним ухом его слушаю, а сам думаю, как там Петька? Всё ли у него в порядке?
Напрасно я беспокоился. Не прошло и десяти минут — вижу, Петька с другой стороны улицы подаёт мне знаки: давай, мол, сюда!
Но не так-то легко было уйти от Кузьмича! Голубиных сортов, оказывается, не сосчитать: сизый, витютень, турман, кружастый, дутыш, хохлатый, трубастый, бородавчатый… А Петька мне всё рукой машет с улицы.
Наконец я вырвался, весь в поту. Бегу к Петьке:
— Ну?
— Есть, — улыбается он и хлопает себя по карману.
— Давай! Сейчас отнесу Анне Петровне: я от неё сегодня весь день, как заяц, бегал.
А он так не отдаёт. Ещё плясать заставил. Посреди улицы. Пацанята откуда-то понабежали, смеются, в ладоши хлопают. Неловко. И, главное, напрасно… Замок-то не тот. Самый обыкновенный висячий замок. Ни дырки сбоку, ни инициалов.
Я сделался такой белый, что Петька перепугался.
— Ты что?
— Не мой замок.
— Как?!
— Не мой — и всё!
Поругались мы. Я ему: «Надо было фамилию на бумажке смотреть». Он мне: «Надо было про замок рассказать, какой он. А так висячий — и всё. Откуда я знал».
Ну, что теперь? Не лезть же за ним второй раз.
Может, телик у Анны Петровны испортить? Или влезть на крышу и антенну отсоединить?..
Толку что! Прибежит к нам смотреть.
А если и у нас испортить? Вытащить лампу или там проводок порвать… Пойдёт ещё к кому-нибудь.
Так я ничего и не придумал…
Когда выставку открыли, я стоял возле своего замка. Загораживал его своим телом от телевизионной камеры. Не слышал, что говорили, не видел, кто говорил, — стоял у витрины спиной к объективу, и всё. Лицом я не хотел: ребята завтра в классе засмеют, скажут, позировал, артист…
Оператор ко мне раза три подбегал:
— Мальчик, отойди, ты мешаешь показывать.
Я отойду на шаг. Он к камере. Я опять к замку.
Потом, когда я домой пришёл, мама говорит:
— Что это твоя спина всё время маячила перед глазами? Не мог лицом повернуться, чтобы мы на тебя посмотрели. Прямо обидно!
А мне не обидно? За всю свою жизнь впервые в телик попал — и то со спины.
Утром бабушка влетает в спальню с газетой в руке:
— Ну, Васек, поздравляю тебя! Счастье-то какое!
Целует меня, обнимает, а у самой слёзы в глазах. Они от радости тоже текут, не только от горя. Особенно у бабушек.
Схватил я газету. Что там? Отчего бабуся так обрадовалась?
— Вот!
Она показывает пальцем на заголовок: «Творчество юных. Репортаж с выставки изделий школьников».
Ищу, шарю глазами по строчкам. А сердце: тук-тук, тук-тук… Недоброе чует. Вот! «Обращает на себя внимание оригинальный замок с инициалами работы ученика В. Гордеева. Жюри решило направить его на краевую выставку в числе других пяти лучших экспонатов».
Мамочки! Уже и на краевую! Чёрт бы взял этого Витьку Гринько! Не мог сделать что-нибудь похуже.
Я быстро оделся, выбежал на лестницу. Анна Петровна ведь тоже городскую газету получает.
К счастью, она вниз ещё не спускалась — газета преспокойно лежала в ящике. Я её подцепил палочкой, выудил, а туда бросил другую, «Известия». Пусть Анна Петровна подумает, что почтальон перепутал.
Фу-у!..
В школе на первом уроке я всё подробненько продумал и пришёл к выводу, что ничего страшного не случилось, зря паниковал. Главное, замок уедет из нашего города. А Анне Петровне я что-нибудь наплету. Пойду к Петьке, и вместе мы такое придумаем, что она просто не сможет не поверить. Что был пожар и замок сгорел. Или что пришли люди в чёрных масках и его украли. Или ещё что-нибудь почище…
Нет, ничего страшного! Даже наоборот. Честное слово, на краевую выставку меня пошлют. В прошлом году кого-то посылали, я точно помню. А вдруг там дадут премию? Вот было бы здорово! Радиолу. Или магнитофон. Нет, лучше магнитофон. Сам наговоришь и сам себя слушаешь. Смех!
И тут я слышу:
— Гордеев, к директору.
Пожалуйста! Наверное, насчёт поездки на краевую выставку.
Стучу в дверь кабинета. Захожу, улыбаюсь. Там директор и Иван Петрович, наш школьный завхоз. В войну он партизаном был. Прямо не верится: маленький, лысенький, вечно с портфелем…
И ещё в кабинете Игорь Владимирович. Нога на ногу, пальцем по коленке постукивает, на меня не смотрит. Плохо дело!
А на столе — замок. Мой! «ВОГ».
Знают! Всё знают! Анна Петровна! Прочитала всё-таки газету. Может, даже ей бабушка нашу принесла. Похвастать: «Вот у меня какой внучек!»
— Твой замок? — спрашивает директор.
— М-мой.
— Сам делал?
Что сказать?
— Да… То есть нет…
— Ага! — Директор посмотрел на Игоря Владимировича, Игорь Владимирович — на меня.
Но я уже придумал, что сказать.
— Мы… Вместе проектировали, когда он ещё здесь был. И делать начали вместе. Я вот, например, скобу сделал. А он…
— Кто? — перебил директор.
— Как — кто? Витька… Витя Гринько, конечно.
— Значит, с ним замок делал?
— С ним.
Тут завхоз открывает свой портфель и кладёт на письменный стол к директору ещё один замок. Точно такой же! С инициалами «ВОГ».
У меня глаза на лоб. А директор спрашивает:
— И этот с ним делал?
— А?.. И этот… Я… Я забыл, мы два сделали. Он один, я другой.
— А который твой?
— Вот этот… Нет, тот… Да, да, тот, который со щербинкой. Я точно помню. Напильник отскочил и…
Я говорю, завхоз вытаскивает из портфеля ещё один замок:
— А-этот?
И ещё! И ещё! И все с инициалами!
— А этот? А этот? А этот?
Я молчу. Что скажешь, когда на твоих глазах происходит чудо. Рот открыт, а я молчу.
И директор вдруг как поднимется из-за стола:
— Во-он!..
Вот и всё.
