— Как ты спешишь, — грустно проговорил Маттиа.
— Мне кажется, и тебе следовало бы спешить, — сказал я. — Ведь моя семья будет и твоей семьей.
— Нет, — возразил он. — Твои родные богаты, а я беден.
— Ну, что же из этого?
— А то, что мы будем жить по-разному. Тебя отошлют учиться, а я останусь один.
— Как можешь ты говорить так, Маттиа?
— Я говорю то, что я думаю. Я надеялся, что мы всегда будем жить вместе и никогда не расстанемся.
— Так оно и будет, — сказал я. — Если мои родные богаты, то и ты будешь богат. Если меня отправят в школу, и ты поступишь в нее. Мы станем учиться вместе, будем всегда жить вместе и никогда не расстанемся. И я буду очень рад, если мои родные богаты. Тогда я попрошу их помочь всем, кто был добр ко мне.
— А я лучше бы желал, чтобы они были бедны. Теперь мы свободны, — идем, куда хотим, заботимся только о том, чтобы заслужить одобрение «почтенной публики». А с богатыми родными будет уже не то. И Кали будет хуже. Его посадят на цепь и, как бы она дорога и красива ни была, это все-таки будет цепь.
Этот спор часто повторялся во время долгого пути в Париж.
Снова стали мы играть и петь на улицах городов и деревень, попадавшихся нам на пути.
Когда мы вошли в Париж, Маттиа заволновался по поводу того, что, может быть, Гарофоли уже на свободе, и мы встретимся с ним. Мы решили, что я один пойду на улицу Лурсина, а Маттиа проведет день в Ботаническом саду, а затем в семь часов вечера мы встретимся около собора Парижской богоматери.
У меня были записаны адреса трех знакомых Барберена, у которых он мог остановиться в Париже. В двух местах, куда я явился с этими справками, мне ничего не могли сказать о Барберене, а в третьем месте мне указали, что последнее время Барберен жил в меблированных комнатах на Аустерлицкой площади.
Прежде, чем итти по указанному адресу, я решил зайти на улицу Лурсин и узнать, что сталось с Гарофоли. Это нужно было для Маттиа.
Старый тряпичник, копавшийся в мусоре на заднем дворе, сообщил мне, что Гарофоли еще сидит в тюрьме и будет выпущен не раньше, чем через три месяца.
Успокоившись, таким образом, относительно Маттиа, я направился на Аустерлицкую площадь. Здесь я отыскал отель «Канталь», или, вернее, жалкие меблированные комнаты. Хозяйкой их была дряхлая, глухая старуха с трясущейся головой.
Я спросил у нее: тут ли живет Барберен?
— Что такое? — прошамкала старуха и, согнув кисть руки, приложила ее к уху. — Я не очень хорошо слышу, — прибавила она.
— Я желал бы видеть Барберена из Шаванона, — крикнул я. — Он живет здесь?
Она в отчаянии всплеснула руками, и голова ее затряслась еще сильнее.
— Ты, должно быть, тот мальчик, которого он искал? — спросила она.
— Да, Барберен искал меня.
— Нужно говорить «покойный Барберен». Он умер!
— Умер?
Я был ошеломлен. Барберен умер! Как же найду я теперь свою семью?
— Так, значит, ты тот мальчик, которого он хотел отдать богатым родным?
— Вы знаете это? — спросил я, надеясь, что она может рассказать мне что-нибудь о моей семье.
— Да, он говорил мне, что нашел и вырастил ребенка, что семья этого ребенка разыскивает его и что сам он пришел для этого в Париж.
— Но где же живет эта семья — моя семья? — спросил я.
«— Я желал бы видеть Барберена из Шаванона. Он живет здесь?»
— Ну, вот этого я уж не знаю. Я рассказала вам все, что слышала от покойного. Больше он ничего мне не говорил.
Я схватился за голову. Я был так поражен, так взволнован, что совсем растерялся. Несколько минут стоял я молча. Больше спрашивать было нечего. Старуха рассказала мне все, что знала.
Я поблагодарил ее и простился с нею.
— Куда же вы теперь пойдете? — спросила она.
— К товарищу.
— Он живет в Париже?
— Нет, он пришел в Париж вместе со много только сегодня утром.
— Так не хотите ли вы остановиться у меня? Скажу, — не хвастая, что здесь вам будет хорошо. К тому же ваши родные, не получая никаких известий Барберена, наверное, приедут справиться о нем сюда. А вы как раз тут и будете.
Хотя комнаты этой старухи были грязнее и отвратительнее всех, какие когда-либо приходилось мне видеть, я согласился на ее предложение. Жизнь в этих меблированных комнатах обойдется нам дешево, а это было самое главное.
— Хорошо, мы придем вечером, — сказал я.
До семи часов было еще много времени. Не зная, что делать, я пошел в Ботанический сад и, забравшись в уединенный уголок, сел на скамейку и долго раздумывал о своей судьбе.
Наконец, я встал и, выйдя из сада, отправился к собору Парижской богоматери, где мы с Маттиа сговорились встретиться.
Стемнело. Стали зажигать фонари. В этом громадном Париже, полном света, шума и движения, я чувствовал себя более покинутым и одиноким, чем если бы заблудился в глухом лесу. Наконец, пробило семь часов. В ту же минуту я услыхал лай и прежде, чем успел опомниться, Капи вскочил ко мне на колени и лизнул мне щеку. Вскоре показался и Маттиа.
«Не зная, что делать, я пошел в Ботанический сад, сел на скамейку и долго раздумывал о своей судьбе».
— Ну, что? — крикнул он еще издали.
— Барберен умер!
Он подбежал ко мне, и я рассказал ему вкратце все, что узнал. Мои известия огорчили Маттиа почти так же, как и меня самого, и он старался всячески ободрить и утешить меня.
— Твои родные, — сказал он, — не получая никаких известии о Барберене, наверное, приедут сами в меблированные комнаты «Канталь». Ты увидишься с ними, но только немного позднее, чем думал, — вот и все.
То же самое говорила мне старуха, но слова Маттиа показались мне гораздо убедительнее, и я немного ободрился. Ведь и в самом деле это только отсрочка и больше ничего. Успокоившись, я рассказал Маттиа о судьбе Гарофоли.
— Еще три месяца! — воскликнул он, прыгая от радости.
Мы дошли по набережной до Аустерлицкой площади и вошли в меблированные комнаты. Переночевав там, я на следующее утро принялся, прежде всего, за письмо к матушке Барберен.
Я сообщил ей о внезапной смерти Барберена и уверял ее в своей любви. На случай, если бы мои родные написали ей, чтобы справиться о Барберене, я просил ее переслать это письмо мне немедленно.
Нам пришлось оставаться в меблированных комнатах и выжидать какого-нибудь благоприятного случая. Конечно, мы не сидели, сложа руки, а, как всегда, пели и играли на улицах, добывая необходимые для жизни средства.
Мне удалось навестить в тюрьме огородника, который приютил меня после смерти Витали. Мне очень хотелось дать ему надежду, что если я найду своих родителей, то прежде всего постараюсь выкупить его из долговой тюрьмы.
В продолжение трех дней не случилось ничего особенного. Никто не справлялся о Барберене и не приходило письма ни на мое имя, ни на его имя. Наконец, на четвертый день подали мне письмо. Оно было от матушки Барберен. Она писала, что знает о смерти мужа и посылает мне письмо, которое получила от него незадолго до его смерти. Оно может пригодиться мне, так как в нем говорится о моих родных.
Я дрожащими руками развернул это письмо и прочитал вслух:
«Моя дорогая жена!
Я лежу в больнице и так болен, что едва ли встану. Будь у меня побольше сил, я написал бы тебе, как и почему я заболел, но так как я очень слаб, то скажу тебе лучше о самом главном. Если я умру, напиши в контору Грета и Галлея, которым поручено разыскивать Рене. Вот их адрес: Лондон, Грин-сквер, Линкольс-Ин. Напиши им, что только ты одна можешь указать им, где найти Рене, и постарайся получить от них побольше денег. Тогда тебе можно будет прожить без нужды до самой смерти. А узнать, где Рене, ты можешь у Аксена, бывшего садовника, который теперь сидит в долговой тюрьме Клиши, в Париже. Целую тебя в последний раз.
Барберен».
— В Лондон! — воскликнул Маттиа, как только я прочитал письмо.
Оно так взволновало меня, что в первую минуту я не мог сообразить, что такое говорит Маттиа, и с недоумением смотрел на него.
— Так как искать тебя поручили английской конторе, — продолжал он, — то, значит, твои родные — англичане. Если бы твои родители были французы, они, конечно, не поручили бы англичанам разыскивать тебя во Франции. Нам нужно ехать в Англию. У нас сейчас есть сорок три франка. Это даже больше, чем нам понадобится на дорогу в Лондон. В Булони мы сядем на пароход, который привезет нас туда. Это обойдется недорого.
— Едем, — сказал я.
Мы живо уложились, взвалили мешки на спину и, приготовившись в путь, сошли вниз.
Восемь дней шли мы из Парижа в Булонь, останавливаясь по дороге в больших городах и давая представления, чтобы увеличить наш капитал. Маттиа, который до того времени, как попал к Гарофоли, жил одно время в цирке, выучился от английских клоунов английскому языку и теперь старался научить меня хотя бы наиболее употребляемым английским словам.
