Отработав четыре часа, Салабон спешил на базу и пропадал там безвылазно. Казалось, к вертолету нельзя было пробиться и взглядом, однако записка появилась вновь. В ней говорилось:
«В 1783 году братья Монгольфье запустили воздушный шар, в корзине которого находились баран, петух и утка. В отличие от шара Монгольфье в кабине вертолета «Птерикс» будут находиться только два барана… Вал нужно укрепить сильнее. Не обижаться на исторические факты!»
— Два барана. — Антон усмехнулся, складывая бумажку. — Нет, я не обижаюсь… Какое тут зло?.. Просто остроумный человек.
— Да? Ты не обижаешься?.. А я уже соль заменил дробью — шуточки кончились!..
— Ну, а с валом, как ты считаешь — прав он?
— Посмотрим… Может, прав.
Бухты разматывались рывками. От проволоки с пощелкиванием отлетала голубая окалина. Под желобами валялись проволочные финтифлюшки, загнутые и наверченные станками при неполадках. Пахло горелым железом. В глубине цеха, поперек его, какая-то машина развернула с треском павлиний хвост искр.
Проволока почти враз кончилась на обоих станках. Гошка отключил их, выгреб из лотков прутки, стукнул их о пол, выравнивая, и отнес на стеллаж.
— Все. Пошли умоемся… Кстати, в опалубочном я нашел кусок многослойной фанеры. Под упорный подложим, чтоб жестче… Не обижайтесь на исторические факты! Писатель нашелся… А про шар Монгольфье я слышал, только не знал, что на нем баран летал.
На мокрой доске Салабон поскользнулся, обрызгал Антона и чуть не упал, но схватился за бак.
— Гады, не могут пол вытереть, — проворчал он. — Ни уборщицы, ни сторожа… Тут не то что топоры, весь цех по брусу растащи — никто ухом не поведет… — Старая рана не затягивалась, и почти всякий раз при виде опалубочного Гошка припоминал ту кражу и язвил.
Антон понимающе глянул на каптерку, с которой все началось, и перевел взгляд на друга, уже сунувшего под кран голову, но тут же опять повернулся к каптерке.
— Гошк, — сказал он. — Слышишь! Я только что видел — дверца на чердак была закрыта на вертушку, а сейчас…
Салабон скосил голову, не убирая ее из-под струи и какое-то время раздумывая, потом быстро выпрямился.
— Открыта, — проговорил он медленно.
— Я точно помню. Я тут глаза промывал…
— Стой, стой! — Гошка направился к широкому верстаку, примыкавшему к каптерке. — Стой, стой, — еще раз прошептал он, не спуская глаз с дверцы, к которой была приставлена короткая лесенка.
Антон тоже насторожился.
Салабон запрыгнул на верстак, на полусогнутых ногах подкрался к лесенке и замер прислушиваясь. Стояла тишина, только постреливал пар в батареях. Но вдруг хлопнула чердачная дверь, и сверху скатился парень, в серой куртке нараспашку и в спортивных тапочках. На секунду задержавшись на верстаке, он прыгнул вниз. Но Салабон успел выставить ногу. Парень взмахнул руками и плашмя упал на узкоколейку. Охнув, он судорожно дернул головой и сел, зажав лоб ладонью, из-под которой вырвалась струйка крови. Почувствовав кровь, он рывком вскочил, схватил с тележки березовый кол и, крикнув «Ах ты, гад!», со всего плеча замахнулся на Салабона. Но Гошка юркнул за лестницу, на которую и обрушилась дубина, переломив одну из стоек.
Антону показалось, что это хрустнули кости Салабона и что следующий удар придется по нему, и он заорал:
— А-а-а!..
У дальних дверей, где был пожарный кран, послышались голоса, смех, хлюпнула положенная через воду доска. Парень отшвырнул кол и, пригнувшись, бросился к ближнему выходу, зажав ладонью разбитый лоб.
— Держите его! — закричал Гошка, оттолкнув лестницу. — Это вор! Держите! — Он соскочил с верстака, выдернул из вороха кольев на тележке коротыш и кинулся за незнакомцем.
Когда Антон выбежал из цеха, Салабон уже несся в лунном свете к камнедробильному заводу, чей громадный силуэт, отбрасывая не менее громадную тень, возвышался метрах в семидесяти от опалубочного. Поняв, что Гошка засек преступника и что одному ему с ним не справиться, Антон схватил с земли первую попавшуюся палку и помчался следом, спотыкаясь и распинывая щепки и гальку. Врезавшись в тень и ослепленный ею, он налетел на замершего Салабона, ойкнул и спросил испуганным шепотом:
— Что?
— Здесь он!
— Ты видел?
— Здесь, собака!.. Слышал — что-то звякнуло, железяка. Он туда шмыгнул… Вон дверь! Пошли!
— А он нас это… железякой-то не долбанет?
Рабочие, выскакивая из цеха, тыкались в разные стороны, возвращались, суетились возле ворот, спрашивая друг у друга, кого ловить, но поскольку никто ничего не знал, все остановились, ожидая, не раздастся ли откуда-нибудь шум или крик.
Ребята очутились в кромешной темноте. Сунувшись туда-сюда и стукнувшись обо что-то головой, Салабон напал на лестницу.
— Тамтам, сюда!.. Не треснись!.. Он здесь! Думает, что пронесло! Накося, выкуси!.. Из-за него меня два месяца мордовали!.. Всюду галдели, что я спер инструменты!
В адской темноте, ощупью, они взбирались все выше и выше. Лестница уже сделала несколько поворотов, а они все поднимались. Чернота дышала ржавым холодом. Сперва Гошка сыпал в темноту угрозы и проклятья, потом замолчал и слышалось только шорканье подошв по ступеням. Антон вдруг почувствовал опасную бесцельность этого восхождения и прошептал:
— Его, по-моему, тут нет.
— Тут он!.. Затырился, как крот. Мы могли и мимо пройти. Фонарь бы! — проворчал Салабон.
По инерции ребята одолели еще один марш.
— Ладно, — сказал Гошка, останавливаясь. — Как бы нам не загреметь без фонаря — завод еще не достроен… Эй ты, хлюст! Можешь не радоваться! Мы тебя из самой дробилки вытянем! — прокричал он во все горло, и мертвенный гул прокатился по неведомым отсекам.
Спустились быстро, но в дверях неожиданно столкнулись с человеком. Салабон, пихнув Антона, отпрыгнул и поднял дубинку.
— Свои! — раздался голос Леонида.
— A-а, это вы, — облегченно произнес Гошка.
— Кого ловите?.. Везде паника!
— Его! — ответил Салабон. — Этого шакала!.. Темно, но он здесь, собака, я чую.
— Ладно, успокойтесь и бросьте палицы… Может, он и был, да теперь нету — у завода десять дыр. — Леонид пропустил ребят вперед и повел их, подталкивая в спины, как арестованных, к цеху, возле которого толпился народ.
На ребят сразу же накинулись с вопросами, но Салабон важно прошел в цех, к верстаку, и только там рассказал, как все произошло, и показал даже березовый кол, на белой коре которого кроваво отпечаталась ладонь.
Рабочие зашумели.
— Серьезно, брат.
— Так из наших кто или нет?
— Не знаю, — ответил Гошка.
— Ну, если отметину на лбу оставили, то найти — плевое дело, — заверил кто-то. — За ночь-то не затянется.
— Надо только в табельной предупредить.
— Ну, слава богу, реабилитировали нашего Георгия, — сказал один арматурщик с очками на лбу, как у мотоциклиста. — А то вроде как всему цеху неудобно было. С тебя бутылка, Гошка.
— Что бутылка — ведро! — заявил сам Салабон радостно. Это ему было по душе, когда рабочий люд вокруг улыбался. — Жаль, что ушел… А плотников я сегодня нарочно дождусь, чтобы морды им начистить.
Гошка, Антон, Леонид и еще несколько человек полезли на чердак. При свете спичек они увидели разгребенный шлак, выломанные куски сухой штукатурки и небольшую темную дыру, через которую жулик хотел забраться в каптерку, где хранились плотницкие инструменты.
Жутью пахнуло на Антона из этого черного отверстия. Он вдруг представил того парня, сидящего возле дыры. Вот он прислушивается, отламывает с хрустом кусок штукатурки и опять прислушивается. Он знает, что его могут обнаружить, поймать, может быть, он даже боится, но преступный дух понуждает: давай, давай! Он отламывает еще кусок, и тут в цехе раздается чей-то голос — это Салабон ругнулся, поскользнувшись. А дальше — разговор о повернутой вертушке. И вот уже люди догадываются, что на чердаке вор, и приближаются… Ужасное должно быть состояние! Антон страшился, удивлялся и не понимал воровскую натуру. «Ну надо же!» — думал он, осторожно спускаясь по искалеченной лестнице.
Рабочие уже разбрелись по цеху. У каждого был тут свой закуток, свое место, где он, наскоро перекусив, заваливался спать. Одни укладывались, как придется, не мудрствуя, другие для удобства подстраивали доски и чурочки, и не было ночи, когда бы в тишине этого обеденно-мертвого сна кто-нибудь не падал, бормоча ругательства, однако тут же засыпал вновь, не печась более о комфорте.
— Ну что, Гош, — негромко сказал Леонид, коснувшись плеча Салабона. — Прости и меня за всякое такое…
— A-а, ерунда. — Гошка махнул рукой. — Я бы на вашем месте тоже… — проговорил он и вдруг живо обернулся. — Леонид Николаевич, а как этот… Степан-строповщик: в больнице или…
— Степан? Дома. С палкой ходит. А что?
