Ознакомительная версия.
Бруно не встречался с бабушкой с тех пор, как уехал из Берлина, но думал о ней каждый день. Чаще всего он вспоминал спектакли, которые бабушка с Бруно и Гретель разыгрывала на Рождество и дни рождения, и великолепные костюмы, которые она ему мастерила для каждой роли. При мысли, что больше этого никогда не повторится, Бруно становилось очень горько.
Те два дня, что семья провела в Берлине, вообще выдались очень грустными. На похоронах в церкви Бруно, Гретель, мама, папа и дедушка сидели в первом ряду. Отец надел свою самую красивую парадную форму, отутюженную и сверкающую наградами. Папа был печальнее всех. Это потому, объяснила мама Бруно, что отец поссорился с бабушкой и они так и не помирились до ее смерти.
В церковь привезли множество венков, и папа очень гордился тем, что один из них послан Фурором, но мама заявила, что бабушка, узнай она об этом, перевернулась бы в гробу.
Возвращению в Аж-Высь Бруно чуть ли не радовался. Это место превратилось в его родной дом, и его уже не волновало то обстоятельство, что в доме всего три этажа вместо пяти, и на военных, постоянно разгуливающих по дому с хозяйским видом, он тоже больше не обращал внимания. Постепенно до него дошло, что здесь в общем не так уж и плохо, особенно с тех пор, как он подружился со Шмуэлем. Он понимал, что ему есть чему радоваться в этой жизни. Например, тому, что папа и мама в последнее время веселы и спокойны и мама уже не укладывается отдохнуть каждый день и не принимает по любому поводу лечебные ликеры. Гретель же, вступившая, по словам мамы, в переходный возраст, старалась брата избегать.
А кроме того, лейтенанта Котлера перевели из Аж-Выси, и некому стало злить и расстраивать Бруно. (Перевод Котлера случился довольно неожиданно. Накануне ночью мама с папой долго кричали друг на друга, тем не менее лейтенант уехал, чтобы больше никогда не вернуться; Гретель была безутешна.) Как же такому не радоваться: никто больше не называл Бруно «большим человеком».
Но счастливее всего он был оттого, что у него появился друг по имени Шмуэль.
Каждый день с легким сердцем он пускался в путь вдоль ограды и с удовольствием отмечал, что и Шмуэль немного повеселел. Глаза его уже не были такими ввалившимися; правда, тело оставалось удручающе тощим, а лицо неприятно серым.
Однажды, сидя напротив Шмуэля на их обычном месте, Бруно задумчиво обронил:
— Такой странной дружбы у меня еще никогда не было.
— Что ты имеешь в виду?
— Со всеми мальчиками, с которыми я дружил, я мог поиграть. А с тобой не получается. Все, что мы можем, сидеть тут и разговаривать.
— А мне нравится сидеть и разговаривать, — сказал Шмуэль.
— Ну конечно, мне тоже, — подхватил Бруно. — Но иногда хочется чего-нибудь более увлекательного. Например, организовать экспедицию с исследовательскими целями. Или сыграть в футбол. У нас даже не получается по-настоящему быть вместе, между нами всегда этот проволочный забор.
Бруно часто отпускал замечания такого рода, старательно притворяясь, что катастрофы на кухне, когда он отрекся от дружбы со Шмуэлем, словно никогда и не было. Он до сих пор не оправился от потрясения и продолжал корить себя, хотя Шмуэль, к его чести, казалось, напрочь позабыл об том случае.
— Может быть, когда-нибудь и поиграем, — сказал Шмуэль. — Если нас отсюда выпустят.
Бруно все чаще размышлял об ограде. О том, что происходит по обе ее стороны и зачем ее вообще здесь протянули. Не спросить ли папу с мамой, прикидывал Бруно, но в конце концов отказался от этой затеи, подозревая, что они либо рассердятся на него за подобный вопрос, либо наговорят каких-нибудь гадостей про Шмуэля и его семью. Поэтому он решился на неординарный поступок — обратиться к «безнадежному случаю».
Комната Гретель радикально изменилась с тех пор, как он в последний раз туда заходил. Начнем с того, что там не было ни одной куклы. С месяц назад, примерно в то же время, когда лейтенант Котлер уехал из Аж-Выси, Гретель вдруг постановила, что куклы ее больше не интересуют, и, сложив их в четыре большие сумки, выбросила вон. Там, где прежде были куклы, теперь висели карты Европы, подаренные ей отцом и утыканные маленькими булавками. Ежедневно Гретель передвигала булавки, предварительно справившись со свежей газетой. Бруно иногда казалось, что она сходит с ума. Но если даже и так, она почти прекратила дразнить брата и приставать к нему, вот он и подумал, что от разговора с сестрой вреда не будет.
Он вежливо постучал в дверь, зная, как она бесится, когда он входит без стука.
— Привет.
— Зачем явился? — Гретель сидела за туалетным столиком, экспериментируя с волосами.
— Просто так.
— Тогда убирайся.
Бруно кивнул, но в комнату, однако, вошел и присел на край кровати. Сестра наблюдала за ним краем глаза, но не произносила ни слова.
— Гретель, — нарушил молчание Бруно, — можно тебя спросить кое о чем?
— Только побыстрее.
— Все здесь, в Аж-Выси… — начал он, но она сразу же его перебила:
— Бруно, прекрати называть это место Аж-Высью! — Гретель рассердилась так, будто более грубой ошибки в истории человечества никто не совершал. — Почему ты не можешь выговорить название правильно?
— Но я и говорю правильно, Аж-Высь, — возразил Бруно.
— Нет. — Сестра произнесла название лагеря как полагается, попытавшись научить брата.
Бруно нахмурился, но тут же пожал плечами:
— А я разве не так сказал?
— Не так… Ай, ладно, не желаю с тобой спорить, — фыркнула Гретель, теряя терпение, которого у нее в запасе и без того было немного. — Выкладывай, зачем пришел. Чего тебе надо?
— Я хотел узнать об ограде. — Бруно решил, что начинать надо с самого важного вопроса. — Зачем она здесь?
Гретель резко повернулась лицом к брату и пристально уставилась на него:
— Ты что, не знаешь?
— Нет. Я не понимаю, почему нас не пускают за ограду. Почему мы не можем пойти туда и поиграть? Чем мы так плохи?
Гретель удивленно помолчала, а потом расхохоталась. Смеяться она прекратила, только когда поняла, что Бруно и не думал шутить.
— Бруно, — заговорила она детским голоском, будто речь шла о самых элементарных вещах, — забор поставили не для того, чтобы мы туда не ходили, а для того, чтобы они не являлись к нам.
Бруно обдумал ее слова, но особой ясности в ситуацию они не внесли.
— Но почему?
— Потому что их нужно держать вместе, — пояснила Гретель.
— Вместе с их родными то есть?
— Ну да, вместе с родными. И с людьми их породы.
— Что значит — «их породы»?
Гретель устало вздохнула:
— С другими евреями, Бруно. Неужели ты не знал? Поэтому их и держат всех вместе, чтобы они не смешивались с нами.
— Евреи. — Бруно опробовал слово на языке. Ему понравилось, как оно звучит. — Евреи, — повторил он. — Значит, все люди на той стороне ограды — евреи?
— Совершенно верно, — подтвердила Гретель.
— А мы евреи?
Гретель выпучила глаза и открыла рот, будто ей отвесили пощечину.
— Нет, Бруно. Это абсолютно не так. И не вздумай заводить с кем-нибудь подобные разговоры.
— Но почему? И кто же мы тогда?
— Мы… — отозвалась Гретель и умолкла, засомневавшись, как следует отвечать на этот вопрос. — Мы… — начала она снова, но верного ответа так и не нашла. — Мы — не евреи, — сказала она наконец.
— Да знаю я, — отмахнулся Бруно, которого тупость сестры стала раздражать. — Я спрашиваю, если мы не евреи, то кто же мы?
— Мы — их противоположность, — нашлась Гретель. К ней постепенно возвращалась уверенность в себе. — Да, именно так, мы — их противоположность.
— Хорошо, — обрадовался Бруно: хотя бы один вопрос удалось разрешить. — Противоположность живет по эту сторону ограды, а евреи живут по другую.
— Именно, Бруно.
— Выходит, евреи не любят свою противоположность?
— Нет, это мы их не любим, дурачок.
Бруно помрачнел. Гретель постоянно твердят, что нельзя обзывать брата дураком, но она никак не уймется.
— Ну и почему же мы их не любим? — спросил Бруно.
— Потому что они евреи.
— Понятно. Противоположность и евреи не могут ужиться рядом.
— Нет, Бруно, — несколько рассеянно ответила Гретель. Заметив нечто необычное в своих волосах, она теперь тщательно изучала находку.
— Так почему же всем не собраться вместе и…
Речь Бруно прервал пронзительный визг Гретель. Она визжала так громко, что мама, отдыхавшая после обеда, проснулась и прибежала в спальню дочери, чтобы выяснить, кто из ее детей кого убил.
Экспериментируя с волосами, Гретель обнаружила крошечное яичко, размером не больше булавочной головки. Она показала его маме. После чего мама покопалась в ее волосах, приподнимая прядь за прядью. Затем настал черед Бруно.
— Возмутительно, — рассердилась мама. — Я так и знала, что-нибудь в этом роде здесь обязательно случится. В таком-то месте!
Ознакомительная версия.
