В глубине подвала отец нашел выход электропроводки. Померили — провода хватало.
— Присоедините патрон. Только заизолируйте как следует.
К столу, где лежали патрон, шнур и лента, никто не бросился — мы нерешительно переминались с ноги на ногу.
— Интересно! — ядовито засмеялся отец. — Корсары… бронзовый век… Давай, Тима, мы ж с тобой электротехнику проходили…
— Так то — в машине, а патроны я не собирал, — уклонился я от почетного поручения.
Кто его знает, еще подсоединишь не там, где надо…
— Ученье — свет, а неученых тьма, — вздохнул отец. — Эх вы, братики-матросики. Смотрите, здесь же делать нечего…
Мы посмотрели: действительно, нечего делать!.. М-да…
Отец продернул второй конец шнура под верхний наличник двери и вытащил в проход. Возле разводной коробки стал на табурет.
— Тим, посвети.
На плоскогубцы были натянуты толстые резиновые трубки. Я знал, что это — изоляторы, они не пропускают тока, но все-таки, когда отец начал сдирать с концов провода старую изоляционную ленту и голубые искры посыпались у него из-под рук, у меня по коже мурашки поползли — а вдруг трахнет! Я светил ему фонариком, тонкий луч вырывал из темноты лишь его длинные крепкие пальцы, желтые от сигарет, и тоненькие концы проводов, а ребята стояли у меня за спиной и дышали мне в затылок. Было жарко и щекотно.
Потом, взгромоздившись на кухонный столик, я, Витька и Ростик по очереди долбили дырки, а Жека выстругивал из деревяшки пробки для роликов. Зубило неохотно вгрызалось в железобетон, в глаза сыпалась цементная крошка, и мы вытягивали шеи и крутили головами, как гусаки. А отец стоял сбоку и спокойно покуривал.
Свеча догорела. Свет от фонарика был совсем слабым, мы посбивали пальцы. А ведь достаточно было ввинтить лампочку, и стало бы светло, как днем. Но отец об этом даже слышать не хотел.
— Успеется, — посмеивался он. — Могли же вы при таком свете составлять заговоры и чесать языки, умейте и поработать. Это так, времянка, внутреннюю проводку заделаем, вот тут вы у меня поработаете!
Я уж не знаю, сколько времени прошло: наверно, с полдня, потому что, когда мы наконец закончили работу, у Казика уже не осталось ничего съестного, и он только чмокал губами. Пробки были поставлены на алебастре, ролики — на шурупах, натянут шнур. В хлипком свете фонарика с потолка сползала белая витая змея с черной головкой — патроном.
Грязные, измученные, мы молча столпились вокруг стола. Отец достал из кармана лампочку и выключил фонарик. Стало темно и тихо, только в проходе, в канализационных трубах, булькала вода.
— Слушайте меня, флибустьеры и мушкетеры! — тихо и торжественно сказал отец. У меня под ложечкой засосало от его голоса. — Слушайте своего командора. Сейчас я зажгу электрический свет. Люди шли к нему многие тысячелетия через муки и страдания, и чего только не было у них на пути… Рабство, нагайка надсмотрщиков и костры инквизиции, эпидемии и страх перед таинственной и непонятной природой… Они шли через героические восстания и величайшие открытия, когда человек учился познавать себя и окружающий мир. Одно поколение сменяло другое, а люди шли и шли к свету. Потому что люди не могут в темноте, в темноте себя хорошо чувствуют только кроты.
Слушайте меня, члены «Черной стрелы», слушайте своего командора, а вы уже имели возможность убедиться, что я слов на ветер не бросаю. Сейчас я зажгу электрический свет. И в то мгновение, когда цоколь лампочки коснется щеток патрона, произойдет огромное историческое событие: закончится эпоха «плаща и кинжала», оскаленных черепов и мусорной свалки, клятв, скрепленных кровью, и балахонов, разрисованных фосфорными красками. Все это казалось интересным и таинственным при свете стеариновой свечи, при свете двухсотваттной электрической лампочки это так же нелепо, как, например, космический корабль, построенный из досок и фанеры, — он никогда не взлетит.
Но не думайте, что электрический свет убивает романтику, и тайну, и приключения. Если бы это было так, люди никогда не стремились бы к свету. Ведь каждому хочется прожить жизнь ярко и интересно, и не только детям снятся алые паруса бригантин… Мы с вами придумаем сотни по-настоящему интересных дел, от нас будут трепетать все подлизы и ябеды, трусы и лжецы. Мы не назовем благородным словом «операция» какую-нибудь ерунду, вроде уборки мусора во дворе: если понадобится, мы будем просто убирать свой двор, потому что это действительно нужное дело, но операция — это совсем другое. Это риск и опасность, хитрость, смелость и находчивость.
Я все сказал. Выбирайте сами: свет или тьма? Если тьма — я снимаю с себя звание командора «Черной стрелы»: мне неинтересно командовать людьми, которые хотят загнать жизнь под обложки старых книг, я хочу, чтобы книги делались по жизни. Этот подвал останется за вами — я никогда не нарушаю своих обещаний. Собирайтесь, напяливайте свои балахоны, занимайтесь чепухой. А я соберу других ребят, и точно в таком же помещении, например в первом подъезде, мы оборудуем новую штаб-квартиру. И вы жестоко позавидуете нам, потому что вам очень скоро осточертеют деревянные кинжалы и охота на лягушек, — клянусь плавниками акулы, шпагой д’Артаньяна и картой Острова сокровищ, которую составил капитан Флинт!
Вы выбрали, флибустьеры? Свет или тьма?!
Мы молчали. Мы понимали, что сейчас, в эти мгновения, от нас уходит что-то большое и важное, и очень светлое, несмотря на тусклые свечи… Это «что-то» сдружило нас и как-то отличало от других ребят в нашем дворе. Нам до боли жалко было «эпохи плаща и кинжала, оскаленных черепов и мусорной свалки», как сказал отец, и в то же время мы понимали, что вырастаем из всего этого, как вырастаем из старых штанов и курток.
Я верил отцу. Конечно, он может напридумывать столько всякой всячины, что нам и не снилось, и это будет действительно интересно, но ребята не знали его так, как я, а главные здесь были они — ребята. И я решил: как они, так и я.
Вот когда я впервые понял Витьку с его вечным голосованием, которое порой смешило, а порой раздражало меня: хотелось просто услышать приказ командора! Но Витька знал, что на одних приказах далеко не уедешь, что стоит нам хоть разок расколоться — и пропала вся игра. Он знал, он чувствовал это, наш славный экс-командор!
И он же первый сказал:
— Я — за свет.
— Свет!
— Свет!!
— Свет!!! — заорали мы на весь подвал: видно, все ждали Витькиного решения.
Отца, наверно, тоже поволновали эти бесконечные минуты в густой чернильной тьме: он с облегчением вздохнул и засмеялся:
— Да будет свет!
И ввинтил лампочку.
Будто само солнце вспыхнуло и разорвалось под потолком на тысячи кусочков, и я зажмурился, потому что свет таким тугим полотнищем хлестнул по глазам, что, казалось, можно ослепнуть.
— Да здравствует солнце, да скроется тьма! — завопила Лера.
Я открыл глаза.
Для ликования не было никаких причин.
При мне мы собирались в штаб-квартире три раза, но только сейчас я смог ее по-настоящему рассмотреть. Это было довольно просторное, вытянутое в длину помещение с низким нависающим потолком из железобетонных перекрытий. Толстые, источенные раковинами плиты ограничивали его с трех сторон, четвертая стена, внутренняя, была выложена из красного кирпича, дверная коробка сколочена из неоструганных досок. Отец не зря назвал наш штаб грязной конурой — не один, наверно, год служил он свалкой для отживших свой век, ненужных вещей. Собственно, мы и раньше знали, что это — не Голубой зал Дворца пионеров, но тусклый свет свечей и фонариков не позволял нам увидеть все помещение целиком. Двухсотваттная лампочка беспощадно высветила даже самые дальние углы, затянутые лохмотьями серой паутины, и открывшаяся картина не наполнила наши сердца восторгом и энтузиазмом.
На земляном полу валялись выдранные ржавые пружины, битый кафель, кирпич, осколки стекла, клепки от рассохшихся бочонков, у стен, в глубине, было настоящее кладбище припудренных пылью старых диванов, железных кроватей, кособоких шкафов и прочей рухляди.
— Мерзость запустения… — оглядевшись, пробормотал отец и потер подбородок. — Авгиевы конюшни… Вот что, мушкетеры, ступайте-ка домой обедать и переодеваться. Захватите с собой всех ребят, какие только встретятся, — сами мы тут слишком долго провозимся. Задача ясна?
— Ясна, — вразнобой ответили мы.
В это время в подвале послышался громкий мужской голос:
— Эй, кто тут старшóй? Идите материалы принимать!
— Иду, иду! — повеселел отец.
И ШТУКАТУРЫ МЫ, И ПЛОТНИКИ…
На пустыре за домом мы разожгли костер и кидаем в него весь хлам, который вытащили из подвала. Огонь жадно лижет сухое дерево, жарко трещит, плюется искрами, а мы стоим вокруг, чумазые, только зубы блестят, и довольно улыбаемся.
