обрадовался, но радость моя тут же сменилась страхом, что полиция уже нашла печатный станок. Между тем одного взгляда отца и беззаботной улыбки матери было достаточно, чтоб весь мой страх как рукой сняло.
— Значит, всё семейство в сборе! — сказал человек за столом и, опустив газету, пронзил меня долгим испытующим взглядом, на который я ответил полным равнодушием.
Наконец он встал, улыбнулся и подошёл ко мне.
— Кажется, ты меня забыл. — И повернулся к отцу: — А вы, сударь?
Отец пожал плечами и вдруг изумлённо воскликнул:
— Так это были вы?..
— Значит, вспомнили?
— Да. Вы тот самый жандармский лейтенант, который тонул на Паличе!
— Теперь я капитан! — гордо объявил жандарм и снова воззрился на отца: — Вы, господин Малович, спасли мне жизнь.
— Что ж, — усмехнулся отец. — Человеку свойственно ошибаться!
— А вы шутник, — с кислой улыбкой заметил капитан. — Впрочем, это неважно. Я хочу вернуть вам долг. Вы свободны.
— Хорошо, господин капитан, мы уходим, — сказал отец. — Теперь мы квиты, однако позвольте надеяться, что наша любовь на том не кончится.
— Прощайте! Прощайте, сударь!
Как только мы вышли на улицу, я рассказал отцу всё, что сообщил мне дядя Тибор. Мы поспешили домой.
Дома родители поговорили с бабушкой, а потом мы разобрали станок, разложили его по маленьким ящикам и ночью, с помощью мастера Милана, перенесли в дом на улице Обилича. А на следующий день перебрались на новую квартиру.
Как-то в погожий день отец отдыхал во дворе.
— Гм, просто невероятно! — воскликнул он вдруг. — Раз в жизни дал промашку, и та пошла на пользу! А капитану надо зарубить на носу: не зная броду, не суйся в воду!
Моя мать часто говорила:
— Только бы ещё Лазарь подрос, тогда я буду самая счастливая женщина на свете. Только бы Лазарь подрос…
Она любила грезить вслух. Вот Лазарь подрастёт, пойдёт в школу, она не будет привязана к дому, как теперь, сможет, скажем, сходить в театр. У неё будет белое платье до пят, а у папы — фрак. Слушая её, мы всегда дружно хохотали. Мама не сердилась и, дождавшись, пока мы угомонимся, продолжала свои фантазии. Но мы обычно прерывали её и просили ещё разок рассказать, как она пойдёт в театр. Уж очень смешным и забавным казался нам её рассказ, а посмеяться мы любили. Мама печально улыбалась и, не обращая внимания на наш хохот, с полной серьёзностью повторяла:
— У меня будет белое платье до пят, а у папы — фрак.
Шло время, и мы всё чаще с грустью думали о том, что мама никогда не пойдёт в театр в таком наряде. Мы были очень бедны, а с приездом бабушки Милицы из Пивы жить стало ещё труднее. Вместо миллиона, который мы по своей наивности надеялись от неё получить, она привезла одну швейную машинку марки «Зингер», которая стояла в углу и только собирала пыль, так как ни мама, ни бабушка не умели шить. Да и шить было не из чего. Большой коричневый колпак поднимался лишь в тех случаях, когда Даша с Миленой шили из лоскутов платья своим куклам или когда бабушка, вооружившись маленькой жестяной маслёнкой, смазывала машинку.
Вид «Зингера» вызывал у всех нас неприятное и мучительное чувство. Как-то раз, взглянув на неё, Лазарь сказал маме:
— Когда я вырасту, я подарю тебе белое платье до пят!
Мама долго смотрела на него влажными от слёз глазами. Все мы сникли и пригорюнились. Каждый думал про себя, как это он сам не догадался пообещать ей такой подарок.
— Ну, а что подарят мне остальные? — спросила вдруг мама с наигранной весёлостью.
Ни одна мать в мире не получала столько подарков, сколько их получила в тот день наша мама. Подарки сыпались на неё как из рога изобилия. Вита посулил ей виллу, я — автомобиль, Даша — самолёт, а Милена — сто шёлковых платьев, двести из парчи, триста тюлевых и…
— Постой! — перебила её мама. — А что я буду с ними делать?
Мы продолжали дарить ей драгоценности, о которых знали только понаслышке. Мама смеялась, благодарила нас, «брала» подарки в руки, рассматривала, восхищалась, но я чувствовал, что в душу ей запал лишь подарок Лазаря — белое платье до пят, в котором она пойдёт в театр, когда он подрастёт.
И вот долгожданный день настал. Мама поднялась чуть свет и затеяла в доме такую возню, что все мы проснулись. Я вошёл в кухню, где она готовила завтрак, и застыл от изумления — передо мной стояла незнакомая красивая женщина без единой морщинки на удивительно молодом лице. Горькая улыбка, придававшая ей какое-то печальное, пожалуй, даже трагическое выражение, куда-то исчезла.
— Что уставился на меня, как телёнок? — спросила мама, как бы прочтя мои мысли. — Не узнал родную мать?
— Я ещё не видел тебя такой весёлой, — сказал я, не скрывая своего восхищения.
— А знаешь ли, мудрец, почему? Мог бы догадаться, умная головушка. Сегодня лучший день в моей жизни… — Она чуть понизила голос, чтобы не услышали дети за стенкой. — Так знай же — я уже несколько лет коплю на белое платье, длинное белое платье… Ах, какая я буду в нём красивая! После обеда пойдём с папой покупать платье, а вечером — в театр! Будем смотреть «Госпожу министершу» [11] и билеты возьмём не на галёрку, под облака, а в первый ряд партера! Ну, что ты на это скажешь, шут гороховый?
— Думаю, что в белом платье ты будешь очень красивая.
— Дурачок! — Она громко рассмеялась. — Я буду прекрасна, божественно прекрасна!
Оставив маму наедине с её радостью, я вышел во двор умыться. А после завтрака взял Лазаря за руку и повёл в школу.
У ворот мама давала Лазарю последние наставления:
— Сиди на уроках смирно, не вертись, как на иголках, не смотри по сторонам… Понял? И внимательно слушай учителя. Он для тебя бог! Сегодня Драган тебя отведёт, а потом будешь ходить сам. А сейчас ступайте, не то опоздаете. И запомни: слушайся брата!
— Не беспокойся, мама! — сказал я. — Он будет меня слушаться. Правда, Лазица?
— Правда, — подтвердил Лазарь. — Я буду слушаться.
После уроков я ждал Лазаря у школы. Вид у него был унылый и потерянный.
— Никакой он не бог, наш учитель, а самый обыкновенный старикашка. И ещё шепелявый. «Ваши лодители пливели вас ко мне. И холошо сделали. Я сделаю из вас людей». И так всё время. Голова трещит от его болтовни. Давай хоть погуляем немножко!
Я
