Ильмар прикидывает, стоит ли ему вдаваться в подробности. Чтобы выиграть время, он приносит бутылку с длинным горлышком, наливает вина. А приняв наконец решение, довольно неприязненно пресекает дальнейшие расспросы:
— Как-нибудь в другой раз поговорим.
Сегодня Ильмар держится солидно, неприступно. Сегодня в нем трудно признать вчерашнего паникера.
Рейн изучает Длинного внимательным взглядом. Прихлебнет между делом вина и все смотрит. Что-то в Рейне изменилось. Это уже не любопытный мальчишка, которому во что бы то ни стало хочется быть не хуже других. Тут, возле окна, стоит юноша достаточно уверенный в себе. За вчерашнюю ночь и сегодняшний день в нем совершился переворот. Еще и суток не прошло с тех пор, как он, ничего не видя и не слыша, примчался домой, запер дверь на ключ и затаился в темной комнате, как будто эти меры предосторожности могут спасти от страха. Как будто страх не проникнет в закрытую дверь.
Постепенно страх прошел. Родные стены словно поглотили его. Но вместо страха появилось неприятное чувство пустоты и безнадежности. Что-то похожее ему пришлось пережить в прошлом году, когда они всем классом поехали на экскурсию. Слово за слово, ребята стали хвастать, кто смелее, и дернуло же его поспорить, что он залезет на стену старой крепости и сфотографирует оттуда город. Взобравшись наконец с немалым трудом на стену, он стал наводить аппарат на резкость, и тут неожиданно мелькнула мысль: а как же я спущусь вниз?! Вниз-то спускаться всегда труднее, чем лезть наверх. Вот тогда он и ощутил это странное чувство пустоты и безнадежности. На мгновенье ему показалось, что так он и останется навсегда стоять над бездной, на этом каменном пятачке, а ветер вот-вот свалит его с ног, и голова закружится, и он упадет… Упадет с этой высоты туда, вниз, где среди камней поблескивает в крепостном рву мутная вода.
«Дурак, нечего было лезть!» — подумал он тогда про себя.
Рейн так ясно представил себе, как он залез на крепостную стену и как там, между небом и землей, натерпелся страху, что ему даже почудилось во тьме комнаты завывание ветра.
«Дурак, нечего было лезть!», — сказал он себе и зажег свет.
Но чувство пустоты и безнадежности не проходило, как будто Рейн все еще стоит на крепостной стене и, еле держась на ногах от ветра, смотрит вниз, в пропасть.
Вдруг он совершенно явственно представил себе Ильмара, освещенного бледным светом уличного фонаря. Деревья отбрасывали на него расплывчатые тени, придавая его лицу незнакомое выражение — перед ним стоял злобный трус, он смалодушничал настолько, что перестал отдавать себе отчет в своих словах. Да и дубинка в его руках авторитета не прибавила.
Рейну, охваченному приступом опустошенности и безнадежности, было приятно увидеть этот моментальный портрет Длинного. Он внушил ему своего рода уверенность в себе, даже чувство какого-то превосходства, помог избавиться от неприятного наваждения.
Да, с тех пор и суток еще не прошло…
— Как-нибудь в другой раз поговорим… — передразнивает Рейн.
— Да что говорить! Сам знаю! — бросает он в лицо Ильмару с насмешливой улыбкой.
— Чего ж спрашивать, раз знаешь! — Ильмар уже готов сорваться, но тут же, хлопнув себя по лбу, восклицает: — Господи, совсем забыл! Конечно же… Мамаша, небось, рассказала…
— Я еще много чего знаю… — Рейн подражает интонациям Ильмара.
— Например? — Ильмар спрашивает подчеркнуто равнодушно, однако почему-то начинает нервно крутить в руке бокал. Тон Рейна насторожил Ильмара.
— Дежурную медсестру, когда она спустилась в аптеку, тюкнули по голове какой-то железякой, и еще неизвестно, останется ли она жить, — отвечает Рейн, в голосе его звучит как бы угроза, как бы вызов.
Длинный поднимает бокал. Оба пьют.
— Кто знает слишком много и треплется об этом, запросто может, так сказать, пропасть без вести! — многозначительно произносит Ильмар и, немного погодя, с гнусной ухмылкой добавляет: — Читал в газете — опять какой-то парень пропал…
Этот откровенный недвусмысленный намек выбивает Рейна из колеи. Его туз побит козырем, и ходить ему больше нечем. Как тут не спасуешь перед такой угрозой? Да и насколько умно было его намерение, если честно? Глупая, смехотворная надежда, будто ему удастся пугнуть Длинного! Длинного, перед которым он чувствует себя должником, и который, благодаря этому, втравил его теперь в эту историю… Будто стоит ему только повысить голос, стоит лишь намекнуть на более чем серьезные обстоятельства, как Длинный струсит. По своей наивности он верил, что сообщение о тяжелом состоянии медсестры настолько испугает Ильмара, что заставит его просить Рейна держать язык за зубами. И тогда самолюбие Рейна было бы удовлетворено, и он сказал бы холодно: «Ограбление и покушение на убийство — об этом молчать нельзя…». А Ильмар, потеряв всякую гордость, стал бы его умолять…
«Дурак! Сосунок несчастный! — думает про себя Рейн. — Да здесь же не больничный парк… Запросто можно исчезнуть бесследно… Пропасть… Навсегда! И никто не узнает обо мне ничего…».
Угрюмо, и уже без вызова, Рейн спрашивает:
— Ты зачем мне угрожаешь?
Комната вся — от стены до стены, от пола до потолка — полна музыки. Бизнес и Толстый танцуют с девушками. Медленно и расслабленно переминаются они с ноги на ногу. А здесь, у приоткрытого окна, все напряжено до предела, здесь происходит своего рода поединок.
Длинный не сводит глаз с Рейна. Он обдумывает следующий шаг, следующий тактический удар. Он снова наполняет бокал Рейна и неожиданно по-свойски, беззаботно говорит ему:
— Не бери в голову! Ты угрожал мне, я — тебе… Квиты!.. И к тому же не забывай, нас там было четверо! Четверо! И ты в том числе! Вот так… Пей хорошее вино, танцуй себе с красивыми девочками… Может быть, и удастся выкроить тебе десятку-другую… Вино, танцы — остальное тебя не касается! Ясно?
Кто-то стучит в окно. Это Рийна. Наверное, она звонила, но в этом адском шуме даже собственного голоса не слышно, где уж тут услышать звонок.
Ильмар идет открывать.
Как только они входят в комнату, Рейн сейчас же отмечает про себя, что Рийна опять какая-то усталая, безразличная ко всему. В ней и намека нет на ту, другую Рийну — веселую и бесшабашную.
Собравшиеся встречают Рийну громкими возгласами.
— Смотрите, кто пришел! Внимание, внимание! Танцевальная пара мирового класса! Граф Толстый и леди Рийна! — вопит толстяк и тянет Рийну танцевать.
Но Рийна, безучастно отмахнувшись от Толстого, не сводит глаз с Ильмара. Дотрагивается до его руки. В глазах ее мольба, настойчивая мольба. Похоже на то, что она попросила его о чем-то еще в прихожей, как только вошла в дом, однако почему-то Ильмар до сих пор не счел нужным выполнить ее просьбу. Или решил исполнить ее потом, в присутствии всей компании.
На лице Ильмара появляется хорошо знакомое всем присутствующим жесткое неприятное выражение. Можно подумать, что у него созрел какой-то план, и он заранее предвкушает, как осуществит его. Рот Ильмара искривляется в усмешке, но он тут же придает лицу суровое выражение.
Неторопливо, с достоинством, подходит Длинный к письменному столу, приглушает звук магнитофона, собираясь сообщить что-то. Но еще до этого он вместе со стулом придвинулся к Рейну, и шепнул так, что только он и услышал:
— Сейчас супершоу будет!
Ильмар шепнул это так доверительно, так по-свойски, как будто свое особое расположение Рейну выказал. Но сможет ли это сгладить то напряжение, ту враждебность, которая всего минуту-другую назад вклинилась между ними? Ильмар, во всяком случае, на это рассчитывает. Иначе бы он не шептал так доверительно, не одарил бы его своим вниманием.
Длинный снова принимает суровый вид и говорит:
— Прошу спокойствия и внимания.
Кто садится поскорее, кто просто устраивается поудобнее. Иные торопятся выпить вина. Все эти приготовления говорят о том, что компания готовится смотреть какое-то представление, и оно ей не в новинку.
Рийна тоже оглядывается, куда бы сесть, но Длинный бросает ей коротко:
