— Никто не просил меня председателем выбирать! — наконец оправился от неожиданного натиска Коля. — Я как лучше хочу… А вы…
— Как лучше — это не значит все самому… Мы тоже люди! — продолжал Мухин. — Ты председатель. Ты давай задания и проверяй, как мы делаем. Правильно, ребята, я говорю?
— Что ты, Колька? Разве мы тебя не слушаем? Слушаем! — спросил и сам же ответил Вася.
Олег стал брать из рук Никифорова железки и складывать их на стол.
— Ты зря, Никифор, на меня за «общее руководство» обиделся, — сказал Зимин. — Ты председатель и должен руководить.
— Нужно мне твое «общее руководство». Мы с дядей Ваней за это время лучше пару лишних кирпичей смонтируем. А вы смотрите, чтоб доска по-настоящему, на совесть сделана была.
— Вот это, Никифор, другое дело. А за доску я ручаюсь, — заверил Мухин.
Ребята опять стали распределять работу. Олег заявил, что он будет паять и что если в гараже работать нельзя, он будет паять у себя дома.
— И вытурит тебя мамаша из дома, — заметил Птаха. — Кубарем с лестницы полетишь.
— И не вытурит. Пусть попробует.
— Посмотрим, — ухмыльнулся Миша. — Погоришь — приходи ко мне работать. У меня хоть шагающий экскаватор строй, никто не пикнет.
Птаха был прав. Попытка Олега устроить в квартире мастерскую кончилась скандалом. Ольга Константиновна начала кричать, швырять инструменты и материалы. Олегу едва удалось их спасти. И то только благодаря находчивости Веры. Когда поднялся скандал, она, воспользовавшись суматохой, быстро спрятала паяльник, медные полоски, кислоту и олово в кухонный шкаф.
Смастерить чертежную доску сложной конструкции, да такую, чтобы она была не хуже чем из мастерской, оказалось делом нелегким. Уже в первый день работы, когда Олег принес из дому спаянные медные полоски, ребятам стало ясно, что у Зимина пайка получается неважной.
— Да… — протянул Мухин, рассматривая грязную неровную пайку, а проверив угольником, добавил: — Кривота-косота, не работа — красота! Ладно, ребята, поправим, — сказал Женя, пряча раму под верстак. — Завтра опять приходите.
— Подожди, Муха. Куда же ты прячешь? Если плохо сделал, переделаю. Я же первый раз в жизни паял. Отдай!
Олег потянулся за своей работой, но Мухин отстранил его:
— Некогда нам опытами заниматься. Сам исправлю.
— А ну, отдай ему! — приказал Птаха.
Женя полез под верстак и покорно отдал медные полоски Зимину. Птаха подмигнул Олегу.
Когда ребята вышли на улицу, Миша предложил:
— Пойдем ко мне работать, Зимин! Мы им нос утрем.
…Дома у Птахи никого не было, и ребята сразу же принялись за работу. Наблюдая за ловкими движениями Птахи, Зимин восхищался: «Он и паять умеет! Да как здорово! А перед всеми, как Муха, не задается».
Когда пайка была закончена, Птаха легонько подтолкнул Олега:
— Скажи, мол, сам сделал. Понял?
Зимин шел домой и думал: «Какой все-таки хороший человек Птаха. А вот из школы выгнали! Бывает же такое в жизни!»
Весь следующий день ушел на обрамление доски. Женя Мухин, у которого дел было значительно больше, чем у Олега и Васи, вместе взятых, все же обогнал их. Приспособление, где нужно свинченное болтами, работало отлично. Оставалось присоединить его к нижней части, склепать которую взялся Птаха.
Миша работал дома и задерживался. Ребята начали уже беспокоиться, потому что через час с работы должен был вернуться Женин отец.
Мухин сбегал домой узнать, сколько времени, и, вернувшись, сказал:
— Надо уходить!
Прячась за сараи, ребята стали было по частям выносить готовую вещь, когда в дверях гаража появилась длинная как жердь Нинка Строева. Ни прогнать, ни обойти Нинку было невозможно. Как назойливая муха, юлила она около дверей:
— Вот скажу, скажу Виктору Андреевичу, что ты в гараж мальчишек водишь!
— Уйди, змея! — цыкнул на нее Женя.
Но Нинка не уходила. А когда заметила, что ребята тащат из гаража какой-то странный предмет, совсем восторжествовала:
— Ну и будет тебе, Муха, от отца! Ну и будет! Послушаем концертик.
Женя грубо оттолкнул ее, и ребята, унося доску, скрылись в проломе забора. Они не знали, куда деть недоделанную доску. Показывать ее Ивану Дмитриевичу было еще рано, а оставлять в гараже опасно.
— Пошли к Птахе, — предложил Олег.
Ребятам повезло. Когда они вошли во двор, где жил Птаха, Миша сидел на табуретке возле своего крыльца и зачищал напильником склепанные им медные пластинки.
— Не дождались? Примчались! — упрекнул Миша, подходя к ребятам. — А чего доску с собой тащите?
— Нельзя ее в гараже оставлять, — объяснил Женя. — Увидит отец — шум поднимет.
— Ну и папаша у тебя, Муха! — покачал головой Птаха. — А еще рабочий класс называется.
— Такой уж он… Все за свой гараж дрожит, — смущенно ответил Женя.
…Нинка осталась верной себе. Не успел Виктор Андреевич появиться во дворе, как она доложила ему о том, что в его гараже хозяйничали мальчишки.
Мухин пришел в негодование. Походкой, не предвещающей ничего доброго, он вошел в столовую и грозно спросил жену, где сын. Женя съежился от страха и дал себе слово расправиться с Нинкой.
— Кто тебе, паршивец, разрешал приводить мальчишек в гараж?! — закричал отец, вытаскивая из брюк ремень.
Напрасно Женя пытался рассказать отцу, что доску они делают для инвалида Фатеева.
— Скажи, кто тебе разрешал? Кто? — кричал отец, не слушая сына.
Просвистел ремень, но Женя, вскочив на стул, успел выпрыгнуть в окно и убежал в соседний двор.
Преследовать его отец не стал. Спустя полчаса он вывел машину из гаража и, бережно смахнув с нее пыль, уехал.
А Женька выследил Нину Строеву и отлупил ее.
Еще дрожащий от нервного возбуждения, Женя Мухин отправился к Фатеевым. Пройдя квартала три, он заметил во дворе одного из домов отцовскую машину. Какие-то люди складывали в нее чемоданы. Отец тоже нес к машине большой тюк.
«Все ясно. Подрабатывает», — решил Женя. И вспомнил об Иване Дмитриевиче, который работает в постели… И как работает! Женя искренне сейчас завидовал Васе Фатееву.
… И вот работа закончена. Доска получилась именно такой, какой ее хотел видеть Женя. Сверкал черный лак, и на нем особенно ярко выделялись начищенные шкуркой латунные зажимы.
Придирчиво осмотрев доску, Иван Дмитриевич похвалил ее внешнюю отделку, а пощупав и подавив ее, и прочность.
Ребята прикрепили доску к кровати. Фатеев помогал им в меру сил. Доска легко поднималась вверх, шла вниз, отодвигалась и приближалась.
Ни слова не говоря, Фатеев крепко, по-мужски пожал всем ребятам руки.
— Ребята! — вбежав в класс, закричала Наташа. — Мы идем на демонстрацию!
Подробностей Губина рассказать не успела, потому что звонок уж был и в класс вошла учительница литературы.
Идти вместе со старшеклассниками и учителями в праздничной колонне! Это было безусловным признанием того, что семиклассники уже взрослые. Но для Наташи эта новость имела несравненно большее значение.
Сколько раз там, в Домодедове, первого мая или седьмого ноября сидела она вместе с ребятами у радиоприемника и слушала праздничную Москву! «…Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Говорит Москва! Говорит Красная площадь Москвы!..»
Как в эти минуты и Наташе и всем домодедовским мальчишкам и девчонкам хотелось очутиться в Москве, в праздничной колонне пройти по Красной площади, знакомой пока только по фотографиям!
Наташа уже не раз побывала на Красной площади. Впервые она пришла туда, как только приехала в Москву ранним-ранним утром в сентябре.
Как была прекрасна площадь! Розоватые мягкие краски ложатся на брусчатку, на окружающие здания, на стены и башни. Нежатся, купаются в дымке ряды голубых елочек у Кремлевской стены. Утренние лучи, омывая предметы, забираются в самые темные уголки, в самые узкие щелки. На площади еще пустынно. Наташа идет по площади. Длинная, нескладная тень ее шагает рядом. Стоят у дверей Мавзолея, не шелохнутся солдаты.
Со стороны Спасской башни навстречу Наташе идет офицер-летчик. Поравнявшись с Мавзолеем, он подтягивается, шаг его становится тверже. Летчик отдает честь.
Волнение, благоговейный трепет от близости к великому охватывает Наташу. Она отдает пионерский салют…
Приходила Наташа на Красную площадь и поздним вечером и среди шумного московского дня. Но в праздничной колонне демонстрантов она будет идти по площади впервые.
Разрешением участвовать в демонстрации седьмой «А» был обязан Поликарпу Александровичу. Несмотря на все возражения Варвары Леонидовны, считавшей, что семиклассникам еще рано, он настоял на своем.
