Голуб облегченно вздохнул и потянулся к молодой траве. Васка быстро перекусил, отстегнул с одной стороны повод и намотал свободный конец на руку. Стараясь не смотреть по сторонам, надвинул шапку на глаза и упал в пыльное, гнильцой припахивающее сено.
Среди ночи Голуб натянул повод. Васка мгновенно проснулся. Недалеко от поляны, в версте, не больше, выли волки.
Глава двадцать первая, а из неё можно узнать о приключениях Васки в Березани
Полдень застал Васку на лесной дороге невдалеке от Березани. Сразу за Борисполем он повстречал слепого бандуриста с поводырем, от которого узнал, что местечко набито жолнерами. Оставалось надеяться, что они успели уйти. Обойти Березань, как обходил он до этого все села и местечки, что встречаюсь на пути, было бы чересчур обидно. Поэтому Васка и решил, времени не жалея, вначале разведать все досконально.
Ветер прокатился по верхушкам сосен, и вдруг почудилось в этом шорохе лишнее, лесу чужое: невнятный голос, треск сучка под копытом. Васка оглянулся, проехал вперёд, пока не увидел, что перед ним просветлело. Тотчас остановил Голубка, завёл его в чащу и привязал к сосне. Сам же продрался через кусты на опушку. Оттуда видно было немногое: местечко закрывал курган, а его огибал выходящий из лесу просёлок. На песке рассмотрел Васка четкие следы подков: два всадника пересекли недавно дорогу и проехали вдоль опушки.
Малый метнулся было назад, в чащу, потом передумал, стащил сапоги и босиком, прижимаясь щекой к пахучему, в ясной твердой смоле, стволу, принялся взбираться на высокую сосну.
Теперь уже возможно стало разглядеть вожделённую Березань: оказалась она совсем маленьким местечком. Рынок и деревянная темная церковь посредине, от небольшой площади лучами расходились улочки.
Сердце Васки сжалось, когда понял он, что его деду, прадеду и прапрадеду суждено было провести свой век на этих сонных улицах. Каково потом пришлось бате в шумной, огромной Москве? За местечком белели большие палатки, а ещё дальше, со стороны Переяслава, чернели свежей землею окопы, возле них суетились темные фигурки. За рекой (Недра — так называл её отец) пасся большой табун. Возле церкви толпился народ, оттуда доносился глухой гул. Малый подтянулся повыше…
— Слазь, серденько, до мене, — услышал он снизу хриплый голос, — та расскажи, что там, у Березани, побачив.
Под сосною стоял, широко раскинув руки, усатый детина в гайдуцкой одежде, с топориком за поясом. Его товарищ, с тремя конями в поводу, неторопливо спешивался.
— Чего страшишься, попёнок, серденько мое? — спросил, по-прежнему улыбаясь, усатый гайдук. — Слазь, не серди мене.
Он ещё круче запрокинул голову, круглая венгерская шапка соскользнула с нее, и до смерти перепуганный Васка увидел бритое темя с прилипшим к нему длинным узким чубом — оселедцем. Это были запорожцы, переодетые гайдуками. Руки у Васки разжались, он пролетел сквозь ветки и глухо, мешком свалился в песок.
— Здоров ты прыгать, хлопче, — прохрипел переодетый запорожец, легко подняв его на ноги. — Поведай нам, кто ты и что в Березани высмотрел.
Васка, почти совсем уже опомнившийся, рассказал, зачем идет в Березань и о том, что увидел в местечке.
— Ото бида! От самой Москвы прийшол, а там — кляти ляхи! Чи багато их? Говоришь, не считал…
Разговорчивый запорожец переглянулся с товарищем, сплюнул в песок и, сопя, принялся сам взбираться на дерево. Спустившись, поманил к себе пальцем товарища и Васку.
— Поганое дело. Ляшки стережуться справно, якраз по-над лесом перед нами дозорцы проехали. Один ляшок, тот даже на курган выскочил, обдывляючись. Треба нам узнаты, скилькы их тут, что за рота, где сбиралась, кто полковник? А ты глазастый, — похвалил он малого. — Ляхи, схоже на то, церкву божу грабуют. Дороше, не спи! Скажи краще, что надумал робыты?
Дорош, задремавший уже, плечом привалившись к сосне, открыл один глаз:
— Из хворостиною, Явтуше.
— Хлопчик? Нехай збигае до мистечка?
— Эге ж.
Дорош снова закрыл глаза, а Явтух повернулся к Васке озабоченно.
— Сможешь, Васильку? Ляхам за потребы скажешь, что бегал до леса искать корову. Тилькы выйты из лесу и зайты до мистечка тоби доведется не тут, а в стороне. То ж як — сможешь?
Васка, давно понявший, что наткнулся на казацких разведчиков, согласно кивнул. Тотчас же поинтересовался:
— А чего ж вы сами не съездите? Вы ж в гайдуцком убранстве…
— Убранство тое разве что тебе тепер сможе в оману ввесть. У какого гайдука ты побачив бы такие переметные сумы?
И говорливый Явтух гордо улыбнулся. В самом деле, переметные сумы на всех четырех казацких конях были набиты, как мешки с сеном.
— То такая казацкая выдумка, фортель, як ляхи кажуть. Едет шляхтич до войска, бачить — гайдукы, и не боится ничого. А мы его, куроеда, — в сабли!
Со страхом и отвращением посмотрел теперь Васка на сумы: в них барахло, снятое с зарубленных шляхтичей.
— Нехай помацает, — буркнул Дорош и снова закрыл глаза.
— От-от, пощупай! Что, a? То-то, братчику… Не дрантя в сумах, а оружие. Зараз до войска в Переяслав люд селянский идет с топорами, с косами. А тут оружие — и доброе.
— И жупан — не соромно.
— Правда твоя, Дороше! Что с бою взято, то свято. Жупан теж… Сыдит наш товариш на Сечи, всю зиму из куреня не виходячи, бо не має на соби ничого, окрим штанив. Так что же — ему з ляшка жупан сняты сором — чтоб тело свое голое рыцерское прикрыть? Мы не забойцы, а казаки!
— Не вбывалы, — вымолвил Дорош, показав на свою гайдуцкую шапку.
— Эге ж! То русины булы, из листами до гетмана посланные. Мы же с Дорошем, вбрання, оружие да листы забравши, их крест целовать примусыли, что додому пидуть.
На разведку Васка отправился, почти уж убёжденный в казацкой добродетельности, однако, мимо лошадей проходя, ещё раз провел рукою по одному из вьюков. Да, набит не одним только тряпьем: твёрдое дуло самопала оказалось под его ладонью. Тут он стукнул себя по лбу.
— Господа запорожцы!
— Чего-то забув?
— Конь ведь мой в лесу привязанный стоит!
— То приведи его до наших, хлопче.
— Не треба. Скориш.
— Чуешь, не треба за конем. Давай повертайся скорише. Пойидешь разом с нами, бо мы тепер прямиком у Переяслав, до Тараса.
Малый не спросил, кто такой Тарас. Он вернулся к дороге, пересёк её и пробирался через кусты до тех пор, пока не решил, что отошёл достаточно далеко. Оглядевшись, выломал длинную лозину и вышел из лесу.
Солнце начинало уже опускаться. Васка благополучно добрался до крайней хаты, прошёл через распахнутую калитку и постучал в дверь. На стук выглянула баба средних лет, бледная, заплаканная.
— Чого тоби, хлопчику?
Васка, поздоровавшись, рассказал, что ищет родичей. Баба пригласила его в хату, пошарила на печи, поставила перед малым полумиску галушек и, забыв дать ложку, запричитала:
— Та что ж то за лыхо от тиих жолнерив! Муку забрали, коровку за рога увели, Трохима сусидского ни за что убыли вчора. Ой, лышенько!
Она бросила на стол облезлую расписную ложку и зарыдала в голос. Со скамьи сползли трое ребяток мал мала меньше, уцепились за мамкин подол и тоже заревели.
Не чувствуя вкуса, Васка доел галушки и подождал, пока баба успокоилась. Потом спросил про своих родичей.
— Батько твий на якой улице жил?… Кажешь, Иванком звали?… А дида як?… А по-уличному не помнишь, як дида?… Так то ж були старые Харченки, правда ж, Ивасику?
Ивасик, старший и одетый поэтому в рубашку, кивнул, исподлобья разглядывая Васку. Баба снова скривилась, готовая заплакать.
— Не маеш вже тут родичив, хлопчику. Дед твой и баба померли в моровое поветрие, як прибежал из Варшавы от мора пан Банковский, и у него померли два пахолка, а вид того учинился мор у Березани. Тогда багато людей у нас померло. Три сыны у твого дида булы, уси на войне побыти, хоча, тепер выходить, що твий батько и не на вийни… У дворе ихнем пришлые люди живут. Де вин, той двор? Ото сразу за церквою улица, по тий же стороне третий двор. Ещё, коли память мне не отшибло, то воны були, дид та баба твои, не березанськие сами: прийшли молодыми откуда-то из Подолии, от татар спасаясь.
Васка давно предчувствовал, что никого из родных тут не найдёт. Теперь ему хотелось только на ту хату посмотреть, где отец его родился.
— Жолнеров на селе много ли?
— Ой, много их, клятых!
— С две сотни будет?
— Их у местечку тьма тьмущая!
— А кто полковник у них, где собиралась… ну, откуда жолнеры?
— Наши песиголовцы сказали, что воны з Кракова.
Васку прямо подбросило.
— Так у вас жолнери стоят?
— Три ирода. Пахолки, а пан их, товариш пан Красносельский, у сусида. Вон и добро их награбованое, оставили в хате.
— А где же они сами?
— Узялы ружья свои и поихали. На службу якусь.
