— Это Миронов! — крикнули все ребята в один голос. — Миронов!
Миронов заерзал у себя на скамейке, и от этого парта загрохотала, как телега на мостовой.
— Послушай, — сказала Екатерина Ивановна, — ведь тебе очень неудобно сидеть здесь. Зачем ты втиснулся в самую низкую парту?
— Больше нигде места нет, — сказал Миронов.
— Нет? А вот!
Новая учительница повернулась к высокой парте, на которой, как воробей на заборе, сидел Киссель.
— Смотрите, на такой большой парте сидит такой маленький. Ногами до полу даже не достает. Переменитесь-ка местами, ребята.
Киссель соскользнул со своей скамейки и встал на ноги.
— Софья Федоровна, — сказал он, — ой, нет, Екатерина Ивановна! Миронова на первую парту посадили потому, что он всегда балуется. И на переменах он тоже балуется и дерется. — Киссель всхлипнул и заговорил дрожащим голосом: — Он мне на перемене так дал, что еще и сейчас больно. Софья Федоровна его свечкой поставила, а он не стоит свечкой, а дерется.
Миронов еще больше заворочался на парте, потом с шумом и треском поднялся и сказал, глядя в стол:
— Я долго стоял. Что же, мне до самого вечера стоять? А они еще ко мне лезут!
Екатерина Ивановна подошла к Миронову, посмотрела на него, чуть улыбаясь, а потом спросила негромко:
— А за что тебя поставили?
— Да не знаю, — сказал Миронов и отвернулся.
— Он всегда озорничает! — крикнул со своей парты Киссель.
— Что ты все жалуешься? — сказала Екатерина Ивановна. — Брось жалобы, бери свои книжки да пересаживайся на эту парту. Она тебе будет как раз по росту. Вот и ноги на полу стоят. Смотри, как хорошо!
Ребята тихонько засмеялись. Даже Миронов улыбнулся. Он сидел теперь на четвертой парте, никого не заслоняя и не задевая плечом соседа. С непривычки даже ему было как-то слишком просторно.
Только Киссель сидел насупившись перед самым столом Екатерины Ивановны.
Вдруг он опять вскочил с места.
— Софья Федоровна! — крикнул он плаксиво. — Я не могу на первой парте сидеть. Я близорукий!
Новая учительница засмеялась.
— Я не Софья Федоровна, а Екатерина Ивановна. А если ты близорукий, так тебе и полагается сидеть поближе к доске. Вот дальнозоркие — те могут сидеть и подальше.
Киссель запыхтел и недовольный уселся на место.
А Екатерина Ивановна раскрыла журнал и стала вызывать ребят по фамилиям. Вызовет, спросит что-нибудь и посадит на место.
Всех успела вызвать. А когда дошла до последнего — до Шурука, — зазвенел звонок.
Сначала прозвенел внизу — еле слышно. Потом звон поднялся выше, прокатился по всему верхнему коридору и вдруг загремел у самых дверей класса.
В коридоре затопали ногами.
— Ну вот, — сказала Екатерина Ивановна. — С завтрашнего дня мы начнем учиться. А пока складывайте книжки и бегите домой.
Ребята, поглядывая сбоку на новую учительницу, стали выходить из класса. А учительница не спеша открыла форточку, а потом заглянула в классный шкаф, где глобус и оскалившийся суслик на подставке. И только когда последний из ребят вышел в коридор, она взяла со стола коричневый портфель и пошла в учительскую.
— Киссель, а Киссель, — сказал Соколов, когда ребята выбежали на улицу. — Ты что — близорукий или дальнозоркий?
— А ну ее! — сказал Киссель. — Сама-то она уж больно дальнозоркая!
Дом, где живет Миронов, стоит на высоких буграх, недалеко от спуска к реке. Из-за некрашеного забора выглядывает его крутая крыша, в два ската, покрытая дранкой, как чешуей.
Доски забора сколочены плотно. А калитка всегда заперта. Каждый раз, возвращаясь из школы, Миронов бросает сумку на землю и лезет на забор, чтобы дотянуться до железного крючка с той стороны.
Вот и сегодня Миронов перевесился через забор, откинул крючок и вошел в калитку.
Двора у Мироновых нет — дом стоит посреди огорода. До самых окон все грядки, грядки, и на них — сухие торчки. Это мать Миронова тяжелой лопатой разрыла весь двор под огород. Только и осталась от двора узкая дорожка к сараям.
Каждую весну перекапывает она так всю землю от забора до забора. А летом, когда на грядках вырастает пышная зелень, мать выкатывает из сарая сорокаведерную бочку на солнцепек. Эту бочку она с утра заливает водой, чтобы к вечеру вода нагрелась для поливки грядок. Воду Мироновы берут с той стороны улицы, с андреевского двора. Мать сама носит.
Большая, плечистая, переходит она улицу медленным, ровным шагом, сгибая под коромыслом голову, как бык под ярмом.
Вся Гражданская удивляется, какая у Миронова мать сильная.
Миронов поднимается по ступенькам крыльца, шарит в темных сенях и открывает дверь на кухню.
На кухне топится плита. Пол только что вымыт — еще сырой. Парно, жарко.
Мать Миронова и Горчица сидят за столом. На столе кастрюля с горячими щами, сковородка жареного картофеля, молочная каша.
— Пришел? — спрашивает Горчица.
Миронов кидает шапку, сбрасывает жар-жакет — и скорей руки мыть. Плеснул в таз воды из полного ведра, засучил рукава.
— Когда умываться, так полный таз наливаешь, — говорит мать, — а хоть бы раз собрался воды принести. У Соколовых ребята маленькие, а носят.
— Принесу, — бурчит Миронов, — дайте поесть сначала.
Жестким полотенцем вытирает он руки и садится к столу.
Мать наклонилась к тарелке, быстро хлебает щи, ложку за ложкой.
А Горчица ест нехотя, подносит ко рту собственную серебряную ложку и дует.
— Вот вырастили каланчу этакую, — говорит она, поглядывая на Миронова, — а никакой от него радости, одно беспокойство.
Голос у тетки Миронова густой, низкий, как у мужчины. Прозвали ее на Гражданской улице Горчицей, и крепко пристало к ней это прозвание. Миронов хоть и называет ее в глаза тетя Саша, а сам про себя всегда думает: Горчица.
Кончили есть щи. Принялись за второе.
Мать раскладывает по тарелкам картошку и спрашивает:
— В школе был или по улицам гонял?
— В школе, — отвечает Миронов. — У нас там новая учительница.
— Как? А Софья Федоровна где?
— Верно, уволили, — отзывается басом Горчица.
— Она старинная учительница, — говорит мать, — она еще в прогимназии учила.
— Ну вот, за то и уволили. И уж, конечно, какую-нибудь комсомолку взяли, — гудит Горчица.
— Раньше из одной школы уволили, — говорит мать, — а вот теперь из другой. И куда она, несчастная, денется!
— И жить не дают, и не умерщвляют, — басит Горчица.
Мать покачала головой.
— По правде сказать, не очень-то она годится в учительницы. В голове у нее что-то повредилось.
— От тяжелой жизни, не перенесла революции, — бухает Горчица.
И все умолкают до конца обеда.
Как только встали из-за стола. Миронов схватил пустое ведро и как был, без шапки и без жакета, выбежал за ворота.
На улице он остановился на минутку, вдохнул полной грудью прохладный и свежий воздух и побежал с бугров вниз, на андреевский двор.
Это широкий мощеный двор. Дом в два этажа — выше его нет на всей Гражданской улице. Со всех сторон облеплен он разной высоты пристройками и крылечками, весь набит жильцами. И никак не запомнить, у кого какое крылечко, кто в какую дверь входит и выходит.
Перед самым большим крыльцом врыта в землю железная колонка с ручкой и краном. Если раскачать ручку как следует, из крана потечет вода.
По двору носятся андреевские ребята — катают обручи, обстреливают из рогаток крыши сараев. Маня Карасева стоит у колодца. Ватное пальтишко ее застегнуто на все пуговицы. Голова повязана белым пуховым платком.
Стоит она у колодца — и ни с места. Насупившись, глядит на ребят. Видно, никак не придумает, что ей делать.
А в игру ребята ее не берут, матери ее боятся.
Миронов поставил ведро под кран и начал качать ручку. Туго поддается ручка. В трубе что-то пищит, посапывает, а вода не идет.
Наконец забулькало внутри колодца, и в ведре зазвенела тоненькая струйка воды.
— Ты зачем к нашему колодцу пришел? — крикнула вдруг Маня Карасева.
Миронов ничего ей не ответил. Некогда ему было отвечать.
— К нашему колодцу мы скоро замок привесим, — опять говорит Маня Карасева.
— Не имеете права вешать. Колодец не ваш, а общий, — крикнул Миронов.
— Нет, наш.
— Нет, не ваш.
— Нет, наш, раз наша ручка привинчена.
— Можете свою ручку отвинтить, мы другую приделаем.
Посмотрела на Миронова Маня Карасева и не знает, что сказать.
Вдруг кто-то наверху часто застучал в окно. Миронов поднял голову.
Во втором этаже у окна стоит Киссель. Он прижался лицом к стеклу, приплюснул нос и показывает Миронову язык. Миронов только нахмурился и стал еще сильнее качать ручку.
Скорей бы с этого двора! Да ведро еще и наполовину не наполнилось.
Миронов качает, покраснев от натуги. А ребята андреевские собрались все в одну кучу около сараев. Перешептываются, перемигиваются, то на Миронова показывают, то на окно во втором этаже.
