— Зря, что ль, мы геологи?
Оттого что воды не было, сохла трава в саду и Бабтонины розы. Укроп без полива превратился в сухие узорчатые заросли («Икебана», — грустно шутила Женька), а трава на улице стала жесткой, колючей желтой соломой. Улица вообще вся потрескалась, будто сухая корка, и была похожа теперь на пустыню Сахару.
— Конец света идет, — говорила вечером на лавочке Старуха Ватаулиха проходящей мимо Бабтоне, а та парировала:
— И не надейтесь даже…
Дед Толик приносил от пруда целые ведра — и наполнял железные бочки, стоящие под пересохшими водостоками. Оттуда брали воду, чтобы мыть голову и посуду. Потом в бочках завелись личинки коретры, но воду взять было больше неоткуда — дожди не шли, — поэтому мыли голову личинками. Иногда Ринке казалось, что они потом, когда волосы уже высыхали, шевелились в голове. «Не болтай глупостей, Ирина», — говорила тогда Бабтоня.
Когда на улице появлялся сторож-председатель Тимофей Игнатьевич, к нему все бросались, как утопающие к спасательному кругу.
«Ушла вода, ушла», — коротко, будто отстреливаясь от надоедливых дачников, бросал он и спешно ковылял прочь, опираясь на палку с резным набалдашником в виде орлиной головы.
Тимофей Игнатьевич был в дачном поселке и председателем правления, и бухгалтером, и сторожем заодно. Он отвечал и за воду, и за свет, и вообще за все дачи. Словно они были его собственные — все до единой.
По улицам Тимофей Игнатьевич ходил степенно, тяжело неся впереди себя гладкий большой живот, прихрамывал, опирался на резную палку, чтоб удобно было идти. А инспектируя дачные участки и озеро, он становился похожим на сказочного генерала. И лицо у него было важное, глаза по-разному прищурены — точнее, один прищурен, а другой нет. От этого было непонятно, то ли Тимофей Игнатьевич смеется, то ли сердится.
— Что вы такое говорите? — кипятилась Бабтоня. — Как это ушла? На какую глубину бурили для водокачки?
Тимофей Игнатьевич бормотал, что у него дела и сбегал — куда-то в сторону сторожки…
Женька вихрем ворвалась в сумрачную кухоньку, в которой Ринка и Рудик укрывались от жары.
— Он все врет! — Глаза у Женьки стали круглые и большие, на пол-лица. — И про воду, что она ушла — все неправда!
— А ты откуда знаешь? — недоуменно прищурился Рудик.
— Видела. Пойдем, покажу, — Женька аж пританцовывала от нетерпения — так ей хотелось поскорее показать все Рудику и Ринке.
Тимофей Игнатьевич жил у самой водокачки, на улице, которая с одной стороны притулилась к лесу, а с другой — полого сбегала к озеру, так, что видно было и запруды, и длинные мостки, и лодочки, покойно лежащие на воде у берега. Другой такой красивой улицы в поселке не было — поэтому-то сторож-председатель и жил здесь, думала всегда Ринка.
— Видите, видите?! — Женька раскраснелась и даже волосы у нее растрепались воинственно.
А они видели — и Ринка, и Рудик, и, наверное, любой забредший на улицу у водокачки. Она была совершенно не похожа на весь дачный поселок, иссушенный жарой. Ноги ступали по зеленой траве, а не по сухому ковылю, деревья стояли сочные и зеленые, грядки колосились свежей пушистой петрушкой, молочным горошком и ароматной поздней земляникой. Улица Тимофея Игнатьевича была настоящим оазисом.
Ринка вытаращилась. «Как же это, что ж тут такое-то?..» — бормотал Рудик, ничего не понимая.
— Он себе включает воду, — страшным шепотом сообщила Женька. — Мне папа говорил, теперь так можно. Они какие-то рычажки там сделали, и надо только нажать на нужные — и у целой улицы не будет воды. А можно наоборот — у всех выключить, а на своей улице включить. Это он так экономит.
— А у нас все сохнет! — задохнулся Рудик.
Они подобрались совсем близко к участку Тимофея Игнатьевича. Все бочки у него были полны до краев — прозрачной колодезной водой.
«Небось без коретры», — прошептала Ринка и поежилась.
Зашуршало гравием, взревел мотор. Женька потянула всех в кусты смородины между участками, и они упали во влажную канаву. «Чтобы никто не увидел», — пояснила она.
По улице ехала машина — настоящий танк: угловатая, почти квадратная, с блестящей бульдожьей мордой и затемненными стеклами, на высоких колесах. Остановилась около участка Тимофея Игнатьевича — громко хлопнула дверь, и в калитку прошел мужчина, одетый совсем не по-дачному: в новенький блестящий светло-серый костюм, белую, хрустящую от чистоты рубашку, при галстуке и в начищенных до блеска модных ботинках. Казалось, он только что приехал из города, а может быть, из дорогого театра — или собирался туда. Казалось, ему в его машине страшная жара нипочем.
Сторож-председатель вышел встречать его на дорожку, он очень-очень спешил, будто важным было подойти к нему как можно быстрее. По сравнению со своим франтоватым посетителем Тимофей Игнатьевич уже не казался генералом, а больше походил на деревенского мужичка. Он чуть наклонялся вперед как официанты в ресторанах, словно стараясь угодить гостю.
— Я ничего не слышу, — прошептала Женька, у который был самый лучший слух во всем классе и во всем дачном поселке, — вот черт!
— А я могу по губам прочитать, — предложила вдруг Ринка, — я умею.
— Третья улица, там, где участок сто шесть, — понял, дед? — Ринка переводила с немого на человеческий как заправский переводчик. — Теперь сторож-председатель: «Понял, конечно, все запомнил. Будет вода, не беспокойтесь, днем и ночью, как по часам».
— Ну ты даешь, — с восхищением сказал Рудик. — Тебе в следователи надо — или в частные детективы идти!
Нарядный мужчина достал из кармана бумажки и сунул их в руку Тимофею Игнатьевичу — Женька аж подпрыгнула: деньги! — уверенным шагом пошел к своей машине, изо всех сил хлопнул. Машина рыкнула сердитой собакой и покатилась задом — прочь с улицы.
— Все ясно, — яростно сказал Рудик, — он, типтого, заплатил ему за воду. Теперь на их улице будет вода.
— Это несправедливо, — прошептала Женька так, чтоб Тимофей Игнатьевич ничего не услышал.
А Ринка, неожиданно для самой себя, предложила:
— Надо устроить диверсию. Пустить воду на все улицы.
Тимофей Игнатьевич поковылял к водокачке. Он шел медленно, и поэтому Ринка, Рудик и Женька тихонечко перебегали из смородиновых кустов в заросли ветлы, по-пластунски ползли в густой подлесок из высокого мышиного горошка — чтобы ничего не пропустить.
Через открытую дверь водокачки было видно, как сторож-председатель наклонился и с силой открутил вентиль. Вышел, отдышался — и, прихрамывая, просто ушел к себе в дом.
А дверь водокачки не закрыл. Он, кажется, ее вообще не закрывал.
«Пошли», — шепнул Рудик, и они юркнули в темный проем. Внутри водокачки было странно — как в брюхе у железного великана. Почти у пола на серых трубах бабочками сидели железные вентили, помеченные красной краской: «1 улица», «2 улица». Вентиль с пометкой «3 улица» был самым высоким — таким же, как тот, что обозначал улицу Тимофея Игнатьевича.
«Давайте откроем все», — решила Ринка, помолчав. Женька и Рудик кивнули в сумраке водокачки — казалось, она могла бы обойтись и без слов, и каждый понял бы и так, будто все они принадлежали к тайному братству.
Они потели и пыхтели, висели на вентилях, откручивая их — улицу за улицей, почти чувствуя, как по венам дачного водопровода снова струится вода.
— Вот так, — довольно подытожил Рудик, — вот так.
Потом они бежали по поселку до дома и вопили как резаные: «Воду дали! Воду дали!» — и хохотали, а Рудик даже прошелся по обочине колесом, чуть не потеряв в дорожной пыли очки. Дачники выглядывали из домов, где спасались от жары, спешили к водопроводу, включали брызгалки на газонах и набирали полные бочки.
Они бежали, а за ними — из-за горизонта — бежали непонятно откуда вдруг взявшиеся тучи, сливово-свинцовые, тяжелые, грозовые. Но они ведь могут и обойти дачи стороной — как уже не раз было в эти дни, да и прогнозы погоды всегда теперь одинаковые: «Жара. Жара. Температурный рекорд. Еще один».
Хохоча, добежали они до своей улицы — и сразу стало понятно, что нет, не обойдут на этот раз стороной их тучи, что скоро хлынет дождь — настоящий, летний ливень.
Потому что Бабтоня мыла окна на террасе.
А рядом стоял дед Толик — держал наготове тряпки, воду в тазике, подавал Бабтоне бумагу, чтобы до блеска натирать чистое стекло, будто она была хирургом, проводящим очень сложную операцию. Мыть-то все-таки должна была она сама.
— Привет от старых штиблет! — кивнула им Бабтоня с таким видом, словно она выполняет какой-то только ей известный долг.
И тут начался дождь.
Сначала точно раздумывая — полить, нет, — крупными, с орех, каплями, шлепаясь в траву тяжело и устало, поднимая пыль, потом разгоняясь все быстрее. Небо потемнело, стало почти черным, дождь превратился в мощный, густой водопад — но никого это не пугало, все так соскучились по нему. Ринка прыгала по траве — босиком, раскинув руки, задрав голову, а дождь лил ей прямо в лицо, и можно было его пить, как сок или чай.
