— И за это книжку? — усмехнулась мать.
Мишку эта усмешка обидела:
— Александр Петрович, должно быть, чуть-чуть больше твоего понимает…
И чтоб ей можно было представить, каков Александр Петрович, Мишка, ложась спать, восторженно рассказывал:
— Он знаешь какой? Такого другого нет во всем свете. Нет спору, Клавдия Сергеевна, что учит первых и вторых, тоже простая. Но Клавдии Сергеевне не дойти до него. Он, как равный товарищ, на больших переменах играет со школьниками и в лапту, и в городки, и в чижика. А зимой не брезгает скатиться с ребятами на салазках… А когда Александр Петрович играет в лапту, ребята уходят в поле чуть не за версту — так далеко он бьет мяч. И мяч, не тряпочный, а настоящий резиновый, черный, он купил за свои деньги. Не меньше как полтинник отвалил… И девочки любят Александра Петровича. Вот, к примеру, Александр Петрович играет с ребятами в лапту, а девчонка подбежит к нему, тронет рукой и крикнет: «Пятно!» А он сейчас же палку бросит наземь, догонит девчонку и отдает «пятно» обратно. За то у мальчишек с девчонками всегда раздор.
И мужики любят Александра Петровича. Мужиков он по воскресеньям скликает в школу и о чем-то им читает и рассказывает. И мужики, Мишка слышал, говорили: «С ним поговоришь, как меду попьешь».
Только бабы говорят:
— Какой это учитель, когда он, как маленький, с ребятами играет!
Но что бабы понимают! Ведь они все поголовно и в Рвановке, и в Осинном, и на Боковке неграмотные.
— Ты слышишь? — спрашивает Мишка у матери.
— Слышу, слышу… Хороший учитель, — говорит из кухни мать, громыхая посудой.
— А задачи, — продолжает рассказывать Мишка, — все в уме решает. А один раз, должно быть, целый час читал стихотворение Пушкина «Полтава». А стихотворение это — целая книжка. А читал он напамять.
Мишка остановился, выжидая, что скажет мать.
— Такого учителя у вас еще не было, — сказала мать.
— И не будет, — подтвердил Мишка.
Он остался доволен, что мать наконец-то поняла, каков есть Александр Петрович.
…Есть у Мишки любимая рябая курочка. Курочка эта несет хоть мелкие, но крепкие яйца. В прошлом году на пасху яйцом от этой курочки Мишка выбил одиннадцать яиц и еще, может быть, выбил бы, да ребята не стали с ним биться. «У тебя, — говорят, — яйцо, должно быть, алебастровое».
Тогда Мишка, чтоб доказать, что яйцо неподдельное, разбил его о камень. Ребята удивились и пожалели яйцо.
Чтоб в этом году яйца были еще крепче, Мишка уже давно подкармливает рябенькую курочку мелом. А первое яйцо, которое бывает самым крепким, Мишка окрасит в темносинюю краску и на пасху подарит его Александру Петровичу. Не потому, что он голубенькую книжку Мишке подарил, а потому, что Мишка давно любит Александра Петровича. Подарит и скажет: «С любым бейся этим яйцом — не подведет».
Другие ребята, может быть, по десятку принесут, да только эти десятки и одного Мишкиного яйца не будут стоить.
— Ведь правда ж? — спрашивает Мишка у матери.
Мать не ответила. Мишка свесил с печи голову и увидел, что мать стоит на коленях перед густо облепившими угол иконами и шепчет молитву. Вот она подняла голову от земли, жалобно-просительно посмотрела на иконы, медленно перекрестилась и зашептала:
— Благодарю тебя, боже, что печешься об нас, сиротах грешных, что ты не забываешь моего Мишку, что ты памятью его вразумил…
Мишке стало досадно. Выходит, что она его не слушала, что все это говорил он стенкам.
— Так ей и рассказывай… — пробурчал он.
Но потом успокоился и шопотом начал разговор сам с собой:
«Неужто взаправду будет голубенькая книжечка и на ней «М. Яшкин»?..»
Однако на другой же день вихрем налетели совсем неожиданные события и впрах разнесли Мишкины планы о голубенькой книжечке.
* * *
Во время занятий сторожиха Акулина приоткрыла дверь в класс и таинственно поманила пальцем Александра Петровича. Он о чем-то поговорил с ней и, кинув ребятам: «Посидите тихо, я сейчас», ушел.
Больше его школьники не видели. Вместо Александра Петровича в класс вошел высокий, сутулый, скособоченный отец Петр. Одной рукой он пощипывал сивую, похожую на обтрепанный веник бороду, другая рука, державшая желтенькую тетрадочку, была заброшена за спину. Походив некоторое время, как будто в раздумье, около передних парт, отец Петр вдруг остановился против Мишки, вперил в него свои маленькие, злые светлозеленые глаза и спросил:
— Человек смертен… А душа?
— Бессмертна, — сказал Ванька Федотов.
Мишка покраснел, потупился и ничего не сказал.
— Я тебя спрашиваю, скотина паршивая: бессмертна душа? — повторил свой вопрос поп и так близко нагнулся к Мишке, что тот ощутил запах перегоревшей махорки.
Мишка не знал, смертна или бессмертна душа, но по грозному тону попа чувствовал, что душа бессмертна.
— Бессмертна, — тихо сказал он.
— А ты что ж, скотина паршивая, над бессмертием души решил издеваться?
Мишка не помнил, чтобы он когда-либо над душой издевался.
— Я не издевался, — сказал он.
— А вот это что? — потряс отец Петр перед самым Мишкиным носом желтенькой тетрадкой.
Мишка молчал. Отец Петр снова у самого Мишкиного носа прогнусавил:
— Со-чи-ни-тель… Сейчас же, скотина поганая, забирай книжки, и чтоб твоего духу здесь больше не было… Отец острожник, и ты будешь острожник.
Мишка трясущимися руками выбрал из парты книги и пошел к двери, чувствуя, как его провожают злобнорадостные глаза Ваньки Федотова.
Не обмотав платком шею, как это обычно он делал, и даже не застегнув пиджак, Мишка по привычке свернул на свою когда-то любимую дорогу вдоль Гнилого ручья. В том месте, где ручей делал крутой поворот, Мишка забрался в густой ольховник, сел на снегу, слепил комок снега и, будто сахар, начал сосать его.
Недалеко от Мишки на заиндевевший, словно серебряный, стебель бурьяна сел красногрудый снегирь и, покачавшись, начал оклевывать семена. Мишке давно хотелось поймать снегиря, но сейчас он равнодушно посмотрел на него и продолжал вслух свои мысли: «Что я ему сделал? Про душу написал — все правда. Богу каждый день молюсь… А отец… Ни у кого такого отца нет… И Александр Петрович сказал».
При воспоминании об отце у Мишки выступили на глазах слезы. «Это все Ванька, — продолжал Мишка, беседуя с самим собою. — Ладно… Пойду в разбойники, я ему покажу… и его отцу… и попу…»
Вдруг снегирь вздрогнул, насторожился. Со стороны Гнилого ручья раздался скрип шагов. Сквозь ольшанник Мишка увидел рваный, серый от времени полушубок Митьки. Мишка кашлянул. Снегирь крикнул звонкое «кю» и улетел.
«Может быть, бежит, чтоб я вернулся?» подумал Мишка и еще кашлянул.
Митька заметил его.
— А я аж запыхался, все догонял тебя! — сказал он, подходя к другу. — Меня тоже выгнали… сейчас все расскажу… Потешно было… Да, — сплюнув, начал рассказывать Митька, — поп после тебя еще долго по классу ходил, все гнусавил: «Безбожники, — говорит, — растете, разбойниками будете». Раз он отошел к окну, а Косой обернулся ко мне и говорит: «Это я, — говорит, — вашему сочинителю — тебе, значит — подстроил. А Александр Петрович, — говорит, — крамольник, его, как Мишкина отца, в тюрьму отвезут». У меня загорелось сердце, и я как хрясну его кулаком в переносицу — он так красной юшкой и умылся. Поп подскочил ко мне да как гаркнет: «Забирай, скотина поганая, книжки, и чтоб духу твоего не было!» Только я сумку вытащил, а он как замахнет ладонью, а я пригнулся, а он по парте как трахнет, а ребята как прыснут от смеха… Я прямо, как был раздетый, — во двор. А потом вижу — не гонится, потихоньку прошел в коридор, оделся, приоткрыл немного дверь в класс, показал Ваньке кулак — и тебя догонять… Теперь поп долго на ладонь, должно, будет дуть, — закончил Митька и расхохотался.
Мишка сидел мрачный.
— Это он брешет, что Александра Петровича в тюрьму, — сказал Мишка.
— А я, думаешь, поверил?.. Вставай, пойдем, а то еще остынешь, — взял Митька друга за рукав. — Ты об ученье горюешь? — весело говорил дорогой Митька. — А на чорта оно, ученье? Все равно с весны в пастухи итти. Расписаться умеем — и хватит. Нам книжки читать некогда, не господа. Ну, мать, может, раз побьет, тем дело и кончится… А попу, как перед пасхой будет ездить по Вареновке с молитвой, обязательно подсуну в воз дохлую курицу либо кошку… Не горюй: скоро снег потает, в мяч будем играть. А боковцев как-нибудь переймем в ольховнике и будем бить, пока не уморимся… А летом все боковские хлеба пообтравим стадом…
Веселость не покидала Митьку до самого дома. Мишка же с каждым шагом мрачнел. Что он скажет матери? Вся Боковка и Вареновка, не говоря уже о Кобыльих выселках, знала, что Мишка — первый ученик в школе. Мишкина мать перед бабами похвалялась: «Мой Мишка на псаломщика, а потом на попа выучится. У него даже волосы сзади косичкой сходятся».
