приговаривая:
— Нам бы только попасть в Салоники, а там все пойдет как по маслу! Вот увидите, какой это прекрасный, замечательный город…
По словам бывшего матроса, эти Салоники были чем-то вроде земли обетованной.
В деревнях и городишках, через которые пролегал путь бродячей цирковой труппы, обитала сплошная беднота. Выручка от представлений была настолько мизерной, что ее не хватало даже на то, чтобы поужинать в захудалой харчевне.
Деревни точь-в-точь походили одна на другую: всюду жалкие лачуги, напоминавшие конюшни, где хозяева ютились вместе с домашним скотом. Городишки тоже не отличались разнообразием. Как правило, они состояли из нескольких кривых и грязных улочек, а на городских окраинах находились постройки казарменного типа, занятые воинскими частями. Вокруг лениво слонялись турецкие солдаты — неряшливые, в прохудившейся форменной одежонке, с голодным блеском в глазах.
— Неудивительно, что здесь, в горах, так плодятся разбойники, — сказал Виктор, — ведь у этих несчастных вояк нет даже нормального оружия.
— Ничего у них нет, — усмехнулся бывший матрос. — Да и откуда может что-нибудь взяться? Я слышал такой анекдот, как получилось, что у турецких пехотинцев нет солдатских ботинок. Однажды султан распорядился выдать из казны мешок денег на приобретение новых ботинок для своих доблестных воинов, стоявших гарнизоном в крепости Монастир. А когда казначей отправился с этим мешком в путь, ему пришло в голову, что у солдат есть еще старые ботинки, которые можно залатать, а на это вполне хватит полмешка денег. Поэтому половину он взял себе.
Доехав на дилижансе до первой же почтовой станции, он подумал, что наверняка не у всех солдат прохудились ботинки и некоторые не требуют ремонта. И отобрал себе половину оставшихся денег. А потом на каждой следующей станции брал под новыми предлогами половину того, что оставалось. Короче говоря, когда казначей добрался до Монастира — а путь был неблизкий, — в мешке уже едва что-то позвякивало. Местный паша швырнул этот мешок на землю и яростно воскликнул: «Черт побери! Здесь не хватит даже на то, чтобы сшить мне новые сапоги».
Вот так турецкие солдаты остались без обуви, — закончил свой рассказ бывший матрос. — Я уж не говорю о том, что им не платят жалованья. Поэтому они якшаются с местными разбойниками, и им иногда кое-что перепадает из награбленного.
— А кто ж тогда следит за порядком? — спросил Миклош.
— Жандармерия, кто же еще, — уверенно ответил Пал Чайко. — Это совсем другая публика. Они не имеют никакого отношения к казне султана.
В воздухе уже пахло весной, и в горах заметно потеплело.
Миклошу и Виктору, ходившим на охоту, все чаще сопутствовала удача. Однажды им удалось подстрелить такого огромного кабана, что пришлось звать на помощь Громобоя Ивановича и Пала Чайко, чтобы спустить его со склона горы в долину, где остановились кибитки.
— Ребята, будьте осторожны, — с беспокойством говорил бывший матрос. — Не заходите больше так далеко! В этих краях полно хищников.
— Волков бояться — в лес не ходить! — усмехнулся Виктор.
— Этак мы скоро будем вздрагивать при виде собственной тени, — поддержал приятеля Миклош.
— Молодо-зелено! — вздохнул Пал Чайко. — Чтоб вы знали, волк не опасен, когда он сыт. А вот с медведем шутки плохи, если его потревожить.
Но молодые люди не придали значения словам бывшего матроса, о чем вскоре сильно пожалели.
Однажды вечером Мари-Мари обнаружила, что из съестных припасов осталась только одна тощая куропатка.
— Как же я разделю ее на всех? — запричитала она. — Тут и есть-то нечего!
— Не беда! — успокоил ее господин Барберри. — Сейчас мои парни настреляют еще дюжину… Действуйте, дети мои!
Молодые люди взяли ружья и отправились в небольшую рощицу, раскинувшуюся на горном склоне. Они шли, внимательно глядя по сторонам в поисках достойной добычи. Внезапно неподалеку зашуршали кусты — и оттуда выпрыгнула молодая косуля. Виктор вскинул ружье, прогремел выстрел. Косуля резко остановилась, припав на передние ноги, но тут же сорвалась с места и стремительно бросилась в чащу.
Виктор не раздумывая ринулся за ней, крича на бегу:
— Эй, а как же наш ужин?
Миклош невольно залюбовался живописным пейзажем, открывшимся перед ним. Вдалеке ослепительно сверкали и искрились снежные вершины, окрашенные лучами заходящего солнца, а внизу серебристой лентой струился горный ручей. Казалось, вся природа наслаждается тишиной и покоем.
Неожиданно это величественное безмолвие разорвал леденящий душу стон, Миклош тотчас бросился в ту сторону, яростно продираясь сквозь кустарники, и через несколько мгновений увидел Виктора, с трудом ковылявшего ему навстречу. Рубаха юноши была разодрана в клочья, а из раны на плече струилась кровь.
— Миклош, помоги! — простонал он.
Ломая кусты, вслед за ним из чащи вышел огромный бурый медведь. Еще немного — и грозный хищник настиг бы свою жертву.
Ружье Миклоша было заряжено дробью, но раздумывать было некогда, и ему ничего не оставалось, как выстрелить из обоих стволов прямо в морду хищника.
Медведь замахал передней лапой перед носом, как будто прогоняя назойливую осу. Из носа у него потекла кровь, взгляд затуманился, и он на какие-то секунды потерял из виду своего противника. Этих мгновений Миклошу хватило, чтобы зарядить ружье патронами, которые заставил его взять Пал Чайко.
А медведь уже поднялся на задние лапы и, грозно рыча, надвигался на него, словно какой-то мифический великан. Миклош крепко прижал приклад ружья к плечу и, когда между ними осталось всего несколько шагов, произвел почти одновременно два выстрела. Медведь пошатнулся и тяжело рухнул на землю. Миклош вытащил из-за пояса охотничий нож и приготовился отразить новое нападение.
Однако медведь и не думал больше нападать. Он поднялся и с глухим урчанием потрусил в чащу.
— Ну нет, ты так просто не отделаешься! — в азарте крикнул Миклош, снова заряжая двустволку, и двинулся вслед за медведем.
И вскоре он наткнулся на медвежью берлогу. Там было пусто, но возле берлоги лежала бездыханная косуля. По всей видимости, как раз здесь она наткнулась на медведя, который счел ее своей добычей и не пожелал делиться с Виктором.
Миклош взвалил ее на плечо и вернулся к тому месту, где оставил приятеля.
Виктор постепенно приходил в себя. Он стоял, прислонившись к дереву, и на его лице, хоть и сохранявшем смертельную бледность, уже появилось слабое подобие улыбки.
— Этот зверюга так огрел меня своей лапищей, как будто железным прутом, — еле вымолвил Виктор. — Просто удивительно, как он не вышиб из меня дух.
— Ничего удивительного, — отозвался Миклош. — Он ведь не был готов к тому, что столкнется с выдающимся гимнастом Виктором Барберри, а не с каким-нибудь чахлым македонским охотником.
Миклош перевязал рану Виктора своим шейным платком, и они условились никому не говорить
