Ознакомительная версия.
Да и родители, собравшиеся в классе, смотрели на него и не верили своим глазам. Вот уже девять лет подряд он терроризировал каждое собрание. Такой умный, такой компетентный во всех вопросах, он объяснял, как надо жить, как воспитывать, чем помогать школе. С каким же облегчением вздыхали все, когда вдруг на собрание приходил не он, а кроткая Димкина мама. Правда, муженёк своими поучениями вбил её в землю по самые ушки, так что она обычно молчала и старалась ни на кого не смотреть – и её было очень жалко. А вот мужа её, который сейчас получал такие щелчки по носу, не хотелось жалеть никому.
– Ну как же… – бормотал он, извиваясь под пристальным взглядом мамы Гликерии. – Я же просто… Я же ничего такого…
– Ох, голубчик… Тогда совсем не так нужно было начинать. – Писательница смотрела всё так же насмешливо и спокойно. Она размазывала умного папашу по стенке – но при этом не обижала. А просто подтверждала своё право на независимость – независимость от таких вот пупков земли. – Вот если бы вы пришли с моей книгой, которую уже прочитали, попросили бы, например, на память автограф – тогда другое дело. А так… Уж извините.
Её слова смыли отца Савиных под стол. И о нём забыли.
Родители поднялись с мест, забыв, что идёт собрание. Марина Сергеевна не знала, что им ещё предложить – кроме сбора денег на новогодний праздник; ведь проблема, которая должна была стать лейтмотивом собрания, рассосалась сама собой. Так что со сбором денег разобрались быстро. И Марине Сергеевне пришлось сказать, что собрание на этом окончено.
Строгая завуч, крайне удивлённая таким поворотом событий, не нашлась, что возразить – да и вообще, как реагировать. Переваривая увиденное и услышанное, она медленно прошла по коридору и, усевшись за стол в учительской, крепко задумалась.
А в кабинете физики несколько оживлённых родительниц предложили продолжить общение в кафе.
Вместе с ними в кафе отправилась и Марина Сергеевна. За всю её практику такого нестандартного завершения собрания ещё не было. Она не знала, что ждёт её от руководства за такое, но не переживала! Ведь не происходило ничего страшного. Наоборот – было весело. Мамы её детей оказались интересными, умными, а совсем не скучными тётками, которые приходили на собрание как на зачитывание приговора, ждали только плохой информации и очередного сбора денег. А уж появление матери новенькой – декаданс, книжки, чёрные кружева – ну здорово же!
…Весёлая компания долго сидела в кафе – том самом, из которого когда-то Гликерия утащила Олю и Сашку в поисках романтизма. Там было малолюдно в этот вечер – и столики удобно придвигались друг к другу.
Оля Соколова с папой приехали туда забирать маму, которая была довольна и счастлива. Всю дорогу повторяла, что такой интересной и независимой женщины, как мама Гликерии, никогда не встречала и что вот бы ей такую подружку.
– Вот ведь мозг! Вот личность! – восхищалась она. – А такие мамы получаются из таких же девочек. Так что ты дружи с её дочкой, Оля!
Школьная новогодняя дискотека называлась, конечно, балом. И пусть бал проходил на этот раз не в просторном спортзале, а в тесном актовом, атмосфера была самая праздничная. Только что закончился концерт, основу которого снова составляли перешученные шутки телевизионных шутников и развлекальщиков, а разбавляли песни и танцы, перепетые и перетанцованные оттуда же, никого это не обидело. Вот-вот мальчишки должны были убрать из зала кресла и стулья, так что в ожидании танцев девочки бродили по школе.
Оля Соколова сидела на подоконнике и болтала ногами. Рядом с ней стояла Гликерия и, прислонившись лбом к стеклу, смотрела в темноту за окном. Ей, как обычно, хотелось сбежать. Наверное, хотелось – потому что Оля так до сих пор и не знала, понимает ли она свою подругу. На бал она пришла потому, что, как сама сказала, очень любит Новый год и все варианты его празднования. Но на концерте откровенно мучилась. Оля понимала: глупо заставлять себя любить то, что никогда не понравится. Зато искусно собранная экологически полезная деревянная ёлка возле сцены привела Гликерию в восхищение – и она планировала пробраться к ней поближе и рассмотреть как следует.
…В гладких волосах Гликерии матово блестели жемчужины, их было много и на её белом платье. Платье являлось вроде бы вечерним, но в нём не виделось даже намёка на соблазнительность. Скорее, оно напоминало наряд инфанты – тяжеловесный, парадный, необходимый. В нём, наверное, было даже не очень удобно, но Гликерию, кажется, оно вполне устраивало. Оля Соколова смотрела на неё и прикидывала, как бы этот наряд улучшить – не меняя стилистики, но улучшить. Рядом с ней Оля в коротком голубом платьице на тонких бретельках казалась себе особенно лёгкой, изящной. Так что подруга выгодно оттеняла сейчас её красоту. Оле было даже немножечко неловко из-за этого. Одно было хорошо – что Гликерия не переживала по этому поводу.
– Оля, а давай попробуем сплавать на развалины маяка? – спросила вдруг Гликерия, отрываясь от стекла. – Я узнала: его подмыло водой, и в один момент он вдруг рухнул. Такие у вас тут почвы… Это на мысе, километров пятнадцать от города. Надо только найти лодку – и по морю гораздо ближе получится. Там должно быть очень красиво. Согласна?
Повернувшись к Гликерии и пристально глядя на неё, Оля спросила:
– Ты мне тогда так и не ответила: неужели ты правда бродишь по всем этим заброшенным и страшным местам только для того, чтобы полюбоваться красотами, погрустить и порадоваться стихии?
Конечно, Оля не надеялась уже на правдивый ответ – потому что давно поняла: Гликерия не любит говорить о себе, а тем более раскрывать тайны. Того, что она поведала до этого, видимо, и так было больше чем достаточно. Но Гликерия покачала головой и тихо проговорила:
– Правда. Люблю бродить, смотреть… Но не только.
– Ты ведь что-то ищешь? Или мне кажется?
Гликерия нахмурила брови, взгляд её устремился в пространство. Затем опустила глаза, посмотрела на край платья – это уже было Оле хорошо знакомо. С таким взглядом Гликерия думала о всяком личном. И, уже глядя Оле в лицо, она сказала:
– Да. Ищу. Я хочу найти самое романтическое место на свете. Такое, где это сразу – просто сразу станет понятно! Не знаю: может, это будет какой-то суровый и грозный пейзаж или просто здание. Или поле, на котором когда-то проходила какая-нибудь битва. Или ничего не проходило. Или маяк, откуда освещался путь к покою и дому, или тундра, или горы. Правда – не знаю. Я пойму это, когда там окажусь. Будет это зима, или осень, или особенно счастливое лето. Окажусь – и всё сразу станет понятно…
– Найдёшь такое место – и что?
Как раз в это время началась дискотека. Грянула музыка. Гликерия дёрнула плечом, молча сняла с запястья цепочку – ту свою единственную, которую обычно носила на шее, взяла в руки кулон, развинтила его. На ладонь ей выпала маленькая стеклянная ампула. Гликерия подняла её повыше и показала Оле.
– Ещё недавно жил на свете один человек, – глухо проговорила Гликерия. – Очень хороший, просто прекрасный человек.
– Твой любимый? – торопливо поинтересовалась Оля. И испугалась: Гликерия сейчас подумает, что она просто из любопытства, и…
Но Гликерия отрицательно качнула головой и продолжала:
– Нет. Мой друг. Он был очень благородным, образованным и умным. Никто не видел его слёз – с младенчества. А за несколько мгновений до смерти он заплакал: когда говорил мне, что хорошо бы отыскать его – самое романтическое место на свете. Так сильно ему хотелось жить, так мало он всего увидел и успел… Его слезу мне запаяли в стекло. И как только я найду такое место, которое мне покажется самым романтическим из всех, я разобью флакон и вылью эту слезу там. Понимаешь?
– Да.
Слёзы Соколовой Оли, может, и не были так ценны, зато их оказалось много. Девочка сама не знала, отчего рыдала – то ли из-за того, что сопереживала потерявшей друга Гликерии, то ли потому, что узнала причину её скитаний по дебрям и пустошам. Так или иначе, но Оля обливалась слезами, и казалось ей, что это плачет её душа. И слёзы души, думалось почему-то девочке, были похожи на жемчужины с платья Гликерии. Такие же светлые.
– Оля, Оля, ну что ты?.. – слышала она под ухом взволнованный голос своей подруги. – Прости, это я зря…
– Нет, нет! – мотала головой Оля.
Не совсем понимая, кому она говорит «нет» – Гликерии или…
К девочкам, расположившимся на окне в тупике коридора, шагал Сашка.
– Пойдём танцевать, – произнёс он и протянул руку. Но кому – Оле или Гликерии? Пелена слёз – светлых, но обильных, смешавшихся с тушью для ресниц, мешала Оле это определить. Ведь если Гликерии – то это одно, а если ей, Оле, то, конечно, другое…
– Ой, да что ж это такое-то… – раздался голос Гликерии.
Всё понятно. Сашка – к ней. Да и как могло быть иначе? Оля вскинула голову, чтобы придать себе самый независимый вид. И увидела, что возле Гликерии материализовался Костик Комков. И приглашал в зал её… Значит, Сашка, всё-таки к ней, к Оле. А Оля к такому повороту событий оказалась не готова…
Ознакомительная версия.
