Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

— Он отдыхал не потому, что устал.

— Да ну? По мне, так подумать о таком, и то устанешь.

— Конечно, нет. Он вовсе не устал.

— Ну да?

— Нет. Он просто сделал паузу.

— А. Да, правда?

— Да, и это было самое большое чудо. Отдых. Как ты думаешь, как оно все было до того, как мистер Бог начал творить в первый день?

— Была ужасная неразбериха, я думаю, — ответил я.

— Ага. А у тебя получится отдыхать, когда кругом ужасная неразбериха?

— Ну, наверное, нет. И что дальше?

— Ну, когда он стал творить разные вещи, путаницы стало немного меньше, так?

— Похоже на то, — кивнул я.

— Когда мистер Бог закончил делать всякие вещи, он покончил с неразберихой. После этого наступил покои, и вот почему покой и есть самое большое чудо. Неужели непонятно?

Если поглядеть с этой стороны, то все было понятно, и мне это чрезвычайно понравилось. Во всем этом был смысл. Иногда я чувствую себя двоечником с последней парты, и тогда с готовностью раскрываю рот, как только мне предоставляется шанс что-нибудь вставить.

— А я знаю, что он сделал со всей этой путаницей, — заявил я, чрезвычайно довольный собой.

— Что? — спросила Анна.

— Он набил ею наши черепные коробки!

Я хотел преподнести это как совершенно сногсшибательную новость, но не тут-то было. Они обе серьезно покивали в знак согласия, очень довольные, что я так быстро все схватил. Я тут же выполнил команду «кругом» и принял их одобрение так, будто имел на него полное право. Однако это повлекло за собой следующую проблему. Меня отчаянно интересовало, зачем он запихал всю эту дрянь нам в голову, но как было спросить об этом, не почувствовав себя снова двоечником?

— Эта путаница — очень забавная штука… — начал я издалека.

— Вовсе нет, — сказала Анна. — Тебе нужно сначала иметь кашу в голове, чтобы потом узнать, что же такое настоящий покой.

— О да. Да. Конечно. Наверное, в этом-то все и дело.

— Быть мертвым — это отдых. — продолжала она. — Когда ты мертвый, можно оглянуться назад и все привести в порядок, прежде чем идти дальше.

Суетиться по поводу смерти точно не стоило. Умирание, конечно, могло доставить некоторые хлопоты, но только если ты не жил понастоящему. К смерти нужно было хорошенько подготовиться, а единственной возможной подготовкой к смерти была настоящая жизнь — именно то, чем всю дорогу и занималась бабуля Хардинг. Когда она умирала, мы с Анной сидели подле кровати и держали ее за руки. Бабуля Хардинг была рада умереть не потому, что жизнь была ей слишком тяжела, но потому, что и жила она тоже с радостью. Она радовалась. что покои близок, но не потому что устала, а потому что хотела привести в порядок, разложить по полочкам девяносто три года прекрасной жизни, потому что хотела проиграть их еще разок заново. «Это как вывернуться наизнанку, мои дорогие», — сказала она нам. Бабуля Хардинг умерла с улыбкой посреди рассказа о том, как красив Эппинг-форест[47] ранним летним утром. Она умерла счастливой, потому что счастливой жила. Надо сказать, что после смерти бабуля отправилась в церковь во второй раз в жизни.

Прошло недели три, и мы снова оказались на похоронах. То были похороны Капитанши, и на них пришло более двух дюжин человек; стариков было человек шесть, остальные варьировались в размере и росте.

«До старости она не доживет», — говорили о ней, и были правы. Капитанша была та еще штучка и никогда не упускала случая посмеяться. Она бы просмеялась гораздо дольше, но от смеха начинала кашлять и кашляла потом очень много. Когда она умерла. ей как ран должно было исполниться пятнадцать. С льняными волосами и голубыми глазами, с кожей, почти прозрачной, будто папиросная бумага, Капитанша умудрилась прошутить и прокаламбурить все свои неполные пятнадцать лет. Несколько недель назад мы вдруг разговорились о смерти.

Беседу открыла Банти вопросом:

— А как это — умирать?

— Это просто. Останавливаешься, и все тут. Капитанша перекувырнулась назад через голову и сказала:

— Конечно, это легко. Просто-таки до смерти легко.

— Все так и грохнули.

Траурная служба получилась торжественная, пожалуй, даже чересчур торжественная для особы вроде Капитанши. Преподобный Касл разливался на тему невинности, присущей юности, и кому-то из паствы даже пришлось спрятать усмешку. Возведя очи горе, он сообщил собравшимся, что вот, Капитанша теперь на небесах. Аминь. Пара дюжин маленьких мордочек обратились к потолку, ротики широко раскрылись от осознания важности момента. Исключение составила малышка Дора. Она, в отличие от прочих, посмотрела вниз и тут же схлопотала тычок локтем под ребра. Чей-то голос сообщил громовым шепотом, как оно обычно бывает в таких случаях: «Туда, вверх надо смотреть, вверх». Дора резко подняла голову, но малость переусердствовала, потеряла равновесие и с грохотом рухнула со скамьи

— Я уронила конфету на пол, — объяснила она свои действия.

Преподобный Касл продолжал монотонно жужжать, выписывая нам словесный портрет Капитанши. Проблема в том, что говорил он отнюдь не о ней: по крайней мере, никто из нас ее не узнал. Здорово на самом деле, что мертвые не могут ответить. Могу себе представить, что сказала бы на это Капитанша: «Ну-ну, и какого хрена он тут несет? Вот ведь тупой старый козел». Какое счастье, что преподобный не мог этого услышать. Служба постепенно подошла к концу. Мы вышли на кладбище, чтобы сказать покойной наше последнее прости. Дети по очереди кидали в могилу всякие ценные вещицы и отходили в сторону. Мы стояли в нескольких ярдах и ждали, пока к нам присоединится Жужа, который все никак не мог отойти от края.

— Вы думаете, у Капитанши теперь выросли крылья? — начал кто-то.

— Наверное, да, — ответили ему.

— Не представляю себе, как это получится.

— Это почему?

— А как тогда рубашку снимать?

— Кончай тупить, у ангелов совсем нет никаких рубашек.

— А что у них тогда?

— Такое, типа дамских платьев.

— Не хочу я носить никакие платья, я ж не девчонка.

— Жизнь явно брала свое.

— Мэгги, — завопил вдруг кто-то, — а небеса где?

— Где-то, — авторитетно заявила Мэгги.

— Они вон там, наверху.

— Лучше бы нет.

— Это ты про что?

— Если они там, бьюсь об заклад, Капитанша нассыт тебе на голову.

— Какой ты все-таки гад!

— Жужа, а ты теперь жениться не будешь, раз Капитанша умерла?

— Глупая корова, — ностальгически сказал Жужа, — зачем она умерла?

— Чтобы годами не выкашливать кишки наружу.

— Ну да, что-то типа того.

— Мэтти, а есть разные небеса для протестантов, и католиков, и евреев, и всяких прочих?

— Нет, только одно.

— А зачем тогда нужны всякие разные церкви и синагоги?

— Откуда я знаю?

— Это Старый Ник сделал. Старый Ник все может засрать.

— Ты думаешь, Капитанша отправилась к Старому Нику?

— Лучше бы нет. Старый Ник выгонит ее из ада через пару дней.

— Бедный Старый Ник. Вот смеху-то будет.

— Он так не может, ему от него плохо.

— От чего плохо?

— От смеха. Он от смеха на стенку лезет.

— А чего Капитанша теперь делает?

— Псалмы поет, вот чего.

— Чего она вам. жаворонок, петь все время? Это был Мэт. Он задрал голову к небу и начал петь. Через мгновение к нему присоединилась вся детвора:

— Бьюсь об заклад, Капитанша там всех ангелов хорошему научит.

— Ага, а еще «Старику из Ланкашира».

— Да ну, тупица, ей нельзя, она же грязная.

— Ни фига. Зуб даю, бог оборжется.

— А вот и нет.

— А на что он сделал нам жопы, если про них нельзя сказать?

— Это все грязно, вот.

— Почему у всех бог получается такой несчастный? Если бы я был бог. я бы все время ржал.

— А Иисус что?

— А что Иисус?

— Он на всех картинках выглядит точь-в-точь как пидор.

— Он на самом деле был совсем не такой.

— Его папан был столяр.

— И Иисус тоже.

— Если ты будешь целыми днями пилить такие хреновы кучи деревяшек, то у тебя будут такие хреновы большие мускулы, да.

— Ага. да у него с этим все было в порядке

— Точно. Он был не дурак устроить такую ба-а-альшую попойку.

— Это тебе кто сказал?

— Это в Библии написано. Он там всю воду в вино превратил.

— Здорово. А мой старик так не могет

— Твой старик вообще ничего не могет.

— А почему нельзя говорить «жопа»?

— Потому что нельзя.

— У Иисуса тоже была жопа.

— Зато он про нее не говорил.

— Ты откуда знаешь?

— Он точно говорил «попа».

— А вот и не говорил. Он говорил на идише

— Ты козел.