На тротуарах и мостовой давно сухо, а во дворах кое-где еще пока грязь. И на стройках тоже очень грязно. Там и вовсе без резиновых сапог не обойтись.
А сядет солнце, и все покрывает тонкий хрусткий ледок. По ночам заморозки. Не морозы, а так себе — легкие весенние заморозки. Но чуть глянет солнце и весь ледок распустит сразу, будто его и не бывало.
Дни становятся длиннее и длиннее. По утрам, когда Марина отправляется в школу, солнце стоит уже высоко.
И до лета осталось немного. Месяц да еще полмесяца — и будет конец учебного года. А там гуляй себе напропалую! Хоть по целым дням носись по двору и прыгай через веревочку!
Сегодня по дороге из бассейна домой Маринка и сама расчирикалась, будто воробей. Идет трещит без умолку. Трещит не переставая. И все о бассейне. И только про бассейн.
«Зоя Ивановна сказала!.. Зоя Ивановна велела!.. Зоя Ивановна посоветовала нам… Зоя Ивановна этого не разрешает» Зоя Ивановна… Зоя Ивановна… Опять Зоя Ивановна…
Дедушке и словечка вставить невозможно. Ему остается только слушать, улыбаться и молча кивать головой.
Но все-таки, когда Маринка на секунду приумолкла, дедушка ее спросил:
— Ты мне толком скажи: значит, и тебя Зоя Ивановна решила выпустить на соревнование?
— Да, дедушка, она решила!
Голос у Маринки ликующий.
— Не побоишься?
— Да что ты, дедушка! Ведь это простые учебные соревнования! Курсовки называются. Они у нас бывают каждый месяц!
Пока они шли из бассейна, пока дошли до своего подъезда и поднялись на шестой этаж, дедушка уже все узнал про предстоящее соревнование, про «курсовку», к которой будет допущена вся Маринкина группа.
Но ведь это дедушка все знает. А бабушка?
И, придя домой, Маринка начинает сначала. Хоть это будет лишь обычная курсовка, но на курсовке все бывает по-настоящему, как на большом соревновании. Каждому отведут водную дорожку. Каждому совершенно отдельную. Никто тебе не станет мешать! И у нее, Маринки, тоже будет своя дорожка, своя стартовая тумбочка. И судьи будут засекать время по секундомеру. А как же? И будет стартовый пистолет…
— Что-что? — настораживается бабушка. — Какой еще пистолет? Стрелять будут?
— Да стартовый же, бабушка! — объясняет Маринка. — Ты не бойся. Никого не убьют. Из него только — бах! — и уж тогда не зевай, вмиг прыгай в воду и плыви…
Бабушка успокаивается:
— Уж чего не знала, того не знала! Первый раз слышу про такие пистолеты.
Да, теперь есть уже такие вещи, которые бабушка не знает, и Маринке приходится ей объяснять.
— А если я хорошо проплыву дистанцию, — продолжает Маринка, — то получу значок «Умею плавать».
Сказав это, Маринка выжидательно смотрит на бабушку: а что такое дистанция (тоже ведь трудное слово!), бабушка знает?
Наверно, все-таки знает, потому что спрашивает правильно:
— Какую же дистанцию тебе надо будет проплыть?
— Какую?
Маринка небрежно пожимает плечами:
— Так себе дистанция… Кролем пятьдесят метров. Ничего особенного.
Ничего особенного? А у самой глаза блестят. А сама напыжилась от гордости. А сама ждет не дождется маму и папу, чтобы начать рассказывать все по порядку, с самого начала! Ну и Маринка! Ну и чудеса! Ведь совсем недавно, несколько месяцев назад, она понятия не имела, что это за слово «кроль». А сейчас сама собирается плыть этим самым кролем. И ничего особенного ей — пятьдесят метров.
Вдруг бабушка, пристально поглядев на внучку, улыбнулась.
— Веснушек-то, веснушек у ней… Весь нос в конопаточках! Да где ты их столько набрала, Мариночка?..
Где? Не мудрено набрать, когда весна пришла. А где весна, там и веснушки!
Антон собирается уезжать, а Галя встречает Тусю
Они сидели вдвоем на балконе, Антон и Маринка. Отсюда, с шестого этажа, им хорошо был виден и слышен Ленинградский проспект. Оттуда доносилось много разных звуков: и шелест автомобильных шин по асфальту, и вдруг лязг тормоза, и неясный гул человеческих голосов, и редкие звонки трамваев.
Уже стояла жаркая весна. Май близился к концу. Всюду продавали пучки ландышей и душистые ветки сирени — белой, темно-лиловой, розоватой. Ландыши были прохладными и пахли свежестью леса. А от букетов сирени в комнатах стоял весенний сладкий аромат.
Пройдет еще несколько дней, и в школе кончится учебный год. И в спортивной школе бассейна тоже скоро будет перерыв в занятиях — до осени.
Вместе с Антоном и Маринкой на балконе сидел и старый плюшевый медведь. Он примостился у Марины на коленях, доверчиво прижав к ее плечу свою разлохмаченную и потертую, но очень умную плюшевую морду.
Антон, покосившись на медведя, спросил:
— Все-таки играешь в игрушки?
Маринка запротестовала:
— Что ты! Почти все свои игрушки я отнесла в мой прежний детский сад. Как начала учиться в школе, так взяла и отнесла.
— А он?
Антон кивнул на медведя.
— Он? Он — да это же другое дело! Ну разве он игрушка? Он… — Маринка запнулась, подыскивая, как бы ей Антону сказать, и, не найдя подходящего слова, протянула своего мишку.
— Нет, ты послушай только. Он умеет даже разговаривать.
Она опрокинула медведя на спину и тотчас подняла его. Мишка заурчал веселым добродушным баском. Черные бусинки его глаз лукаво посмотрели на Антона: «С чего это ты взял, что я игрушечный?»
Антон оживился и, взяв у Маринки мишку, заставил его тоже несколько раз поурчать. Потом сказал:
— Хороший он у тебя.
— Вот видишь!
— Вижу, — согласился Антон. И вдруг, отдавая медведя Маринке, он как-то задумчиво проговорил — А я, знаешь, скоро уеду из Москвы.
Маринка сказала:
— И я уеду скоро. Вот перейду во второй класс, и мы на лето поедем в деревню. С бабушкой. До осени.
— Да нет, — сказал Антон, — я-то не до осени. Я совсем уеду из Москвы. Навсегда, быть может.
— Как это — навсегда? — не поняла Маринка. — Как? Значит, на всю жизнь?
— А что ж — может статься, и на всю жизнь.
У Маринки на лице недоумение: как это возможно уехать из Москвы на всю жизнь? И не ходить по Ленинградскому проспекту? И не бывать на Красной площади? И не ездить в метро? И Маринка его не увидит больше, и он Маринку — тоже никогда? Что за непонятное такое говорит Антон?..
Она изумленно, широко открытыми глазами смотрела на него. Антон глядел через балконную решетку на зеленые верхушки деревьев. Говорил словно самому себе:
— Знаешь, папа теперь будет постоянно работать в Барнауле. Это лучше. А нам с мамой как же? Не хочется все время жить без папы да без папы… И ему без нас, наверно, не очень-то хорошо. Вот вчера вечером мы втроем все обсудили. Решили всей семьей перебраться на Алтай. И маме там очень понравилось.
Маринка молчала. Антон глянул на нее и увидел, что уголки рта у нее опускаются. Ну точь-в-точь как бывает, когда человек собирается заплакать.
— Ты что? Ты не плакать ли вздумала? — притронувшись к ее руке, спросил Антон.
— Ничего я не вздумала плакать, — глотая слезы, сердито ответила Маринка. — Просто я не хочу, чтобы ты уезжал на всю жизнь.
— Но если надо?
— Почему это обязательно надо?
— Ведь папе нужно работать на Алтае, а как же нам с мамой без папы? Думаешь, очень хорошо нам без папы?
— Значит, ты и плавать не будешь теперь?
Антон улыбнулся. Он словно утешал Маринку:
— Еще как буду! Знаешь, какие реки на Алтае?
И он принялся рассказывать, какие голубые и быстрые там реки, и горы какие… И озера среди гор. А цветы — ого! — каждый чуть ли не с арбуз величиной. Красота там. Люди сильные. Рудники огромные, заводы.
— А Москва?
— Москва-то, ясно, что и говорить, — Москва! Но все-таки папа очень любит Алтай! И маме там понравилось. А я тебе оттуда напишу.
— Напишешь? Мне? Письмо? — подавшись вперед, спросила Маринка.
— Напишу. Почему же не написать? Обязательно напишу!
— Мне?
— Да. Тебе.
— А я тебе в ответ — тоже письмо. А ты мне — опять письмо. Так?
— Конечно, так.
Тут Маринка окончательно успокоилась и даже развеселилась: конечно, жаль, что он уедет. Но зато как будет интересно получать все время от Антона письма и писать ему.
— А все-таки завтра ты придешь в бассейн к нам на курсовку?
— Приду непременно. Мы же не завтра уезжаем. Еще собраться надо. А у вас вся ваша группа на курсовку пойдет?
— Да, Зоя Ивановна всех нас выпускает.
— Конечно, приду, — сказал Антон. И вдруг, помедлив, спросил — А та девочка? Ну, как ее там… Забыл, как зовут.
— Туся? — догадавшись, подсказала Маринка. — Ты про Тусю спрашиваешь?
— Она тоже будет на курсовке?
— Она уже давно в бассейн не ходит. Давно-давно.
— А почему?
Маринка, чуть нахмурив светлые бровки, задумалась. Потом ответила:
— Не знаю, куда она делась. А может, она тоже на всю жизнь уехала из Москвы.
