— Сначала с мылом отмойте, а потом уж протягивайте. — Вовка отстранился от мазутной руки и двинулся к выходу.
Степан побледнел, суетливо полез в карман за сигаретами:
— Ну, знаете ли… Молод еще… — Он похлопал себя по штанинам — спички отозвались в правом кармане.
Микулин встал, выплюнул изо рта травину, что держал в зубах, и легонько подтолкнул Вовку к выходу:
— Володя, на улице меня подожди.
Вовка, не оглядываясь, переступил порог. Через плечо он услышал еще в дверях, как Микулин, будто выбивая из мундштука окурок, ударил ладонь о ладонь:
— Круто берешь, Степан. Разгонишь пацанов, с кем в следующей пятилетке работать станешь?
— А потакать не собираюсь, как ты. Он в тринадцать лет зубы волчонком скалит, так что с ним будет, когда в силу войдет?
Вовка невольно замедлил шаг.
— Верно, с характером парень. Так этот характер надо на дело направить, а не против тебя или меня…
— Ну, я-то, положим, не боюсь с молокососом поссориться, — самодовольно усмехнулся Степан.
Микулин помолчал и вздохнул:
— Эх, Степан, Степан… — Он вдруг спохватился и крикнул: — Володя, прикрой дверь!
Вовка не отозвался на зов, прошел к скамеечке, установленной у стены мастерских. Она была залоснена механизаторскими штанами, будто воском натерта. Любят, видать, мужички покурить на завалинке: ветер в спину не дует — стена прикрывает, дождь сверху не мочит — крыша над головой есть. Для окурков вкопан в землю обрезок металлической бочки. Микулин, видно, сам прикрыл дверь, но она прилегла к косякам неплотно, оставляла широкие щели и запазухи: голоса все равно были слышны.
— У меня, видишь, все по полочкам разложено… — горячился за дверями Степан. — Тут — подшипники, там — болты и гайки…
— Да что он у тебя, этот порядок нарушит?
— А как же! — искренне удивился Степан. — Пацанов запусти сюда, так не только кавардак здесь устроят, а и половину запчастей на игрушки растащат.
— Ну, это ты зря, — снова вздохнул Микулин. — Хочешь, я тебе расписку дам… Пусти под мою ответственность.
Степан вроде засомневался.
— А циркуляр? — вдруг встрепенулся он. — Ведь его умные головы сочиняли, не нашим чета.
— Законы и то устаревают…
— Нет, Матвей, ты меня не уговоришь. Твоя расписка противозаконна, ее в расчет никто не возьмет. Сказано в положении, что на тракторе разрешается работать с семнадцати лет, вот пусть и терпят.
— Терпят… А он видишь какой терпеливый… Ему семнадцать-то стукнет, он уже школу закончит. Ты ему: «Садись, Володя, на трактор». А он тебе что ответит? «Нет, — скажет, — дядя Степан, у меня душа к трактору не лежит». Ты понял? Если ты сейчас его душу нашим делом не займешь, потом поздно будет. Упустим время.
— Ну, Матвей, тебе бы министром работать, а не трактористом, — опять засмеялся Степан.
— Значит, не уговорить тебя?
— Да я же тебе сразу сказал.
— Ну, а если председатель прикажет?
— Не прикажет, Матвей. Нет у него таких полномочий, государственные директивы ломать. А прикажет — я и ему не подчинюсь. Я тебя-то, Матвей, не понимаю: разве можно мальчонку на ремонт трактора ставить? Там же какая тяжесть! Не по его плечам.
— Неужели я его тяжести таскать заставлю? Ключи нужные будет подавать — и то помощь. Смотришь, и его кой-чему научу.
— Да чему ты его научишь?.. Везде бы с тринадцати лет и учили на механизатора. Ан нет, почему-то постановили права выдавать с семнадцати. Не дурнее же нас кругом.
— Ой, Степан, с тобой каши, видать, не сваришь…
— Да уж такую, какую ты затеял варить, это точно, со мной не сваришь. Ты что, увечить пацанов хочешь? Они же соображают чего? Левый рычаг на себя потянул — трактор пошел налево, правый — направо… А вот у тебя фрикцион вышел из строя — не окажись ты на месте, что было бы? Он бы, помощник твой, с трактором вместе в овраг свалился — и технику бы угробил, и от самого косточек было бы не собрать… Ну, чего молчишь? Не так, что ли?
— Зачем крайности брать…
— Ага, крайности… А кто от них застрахован? Или представь: не в овраг бы он угодил, а в автомашину с людьми врезался. Тогда кому отвечать? Министру? Или нам с тобой?
— Я ответственности не боюсь.
— А я жертв боюсь… Вот тебя, может, бог спас, что ты на тракторе оказался, когда фрикцион…
— Да что ты с этим фрикционом заладил? И Володька бы не растерялся. Уж если бы и не привел трактор в мастерские, так заглушил бы в поле.
— Это он на словах герой: кукиш пожилому человеку показать, язык высунуть, нагрубить… А посмотрел бы я, как он с неисправным фрикционом трактор повел… Я не то что машины, разводного ключа ему не доверю. Не потеряет, так стырит… Есть, есть у них такая привычка — тащить все, что плохо лежит… Ты и не спорь, я пацанву знаю! Они ведь то самокат мастерят, то подводную лодку, а строительного материала нет… Приходится, так сказать, экспроприировать у государства или колхоза.
Вовку аж передернуло от этих слов.
«Ах, вон оно что! — изумился он. — Заведующий мастерскими боится, как бы его не ограбили». Да Володьке чужого гвоздя без спросу не взять.
— Значит, опасаешься, что мальчонка у тебя коленчатый вал умыкнет, чтобы самокат построить, а на подводную лодку утянет планетарный механизм от трактора?
— Ну, планетарный механизм, положим, не утянуть, — усмехнулся Степан. — Он для него неподъемен, все-таки в нем шестьдесят два килограмма весу… хотя… ватагу собьет пацанов из шести… могут и за планетарный взяться. А уж о запчастях и говорить нечего. Половину растащат.
Вовка вскочил со скамеечки, толкнул дверь ногой.
— Я, Степан Сергеевич, о ваши запчасти рук марать не собираюсь! — закричал он с сердцем.
Микулин поднял на Вовку усталый, расстроенный взгляд:
— Володя, я же говорил, подожди меня немного на улице.
— А я и ждал… Но вы же не говорили мне, чтоб я и уши там, на улице, затыкал…
Степан поучающе покачал головой:
— Вот я читал в газетах недавно, что для школьников не худо бы изготовить на заводе специальные, ребячьи, машины. Ну, значит, вроде игрушек. Игрушечный трактор, игрушечную автомашину, игрушечные плуги и бороны… Чтобы, значит, учились пахать и сеять, а безопасно было и для окружающих и для самих школьников…
— Вы сами на игрушечных и работайте! — обиделся Вовка.
Не поймешь мужиков: один призывает всему учиться, другой заставляет в игрушки играть до совершеннолетия.
— А что? На игрушечных неохота ездить? — засмеялся Степан. — Охота искалечить такую машину, что подороже стоит? А ведь игрушечную-то и с неисправным фрикционом води сколько хочешь…
Вовка смерил Степана презрительным взглядом и вышел.
«Водите сами!» — распалял он себя. — Подумаешь, фрикцион, фрикцион… Да не так уж и велика премудрость — с неисправным фрикционом привести трактор с поля в ремонт. Ну, собьется он у тебя с дороги немного вбок — так ты сдай назад, выруливая гусеницей нужное направление, а потом дуй себе дальше. Скосит он через какое-то время снова в сторону — так ты снова спяться, работая исправным фрикционом. Сколь ни подергаешься взад-вперед, а куда надо приедешь. Микулин и сам не на крыльях летел, а таким же образом дергался. Что, Вовка уж совсем полоротый: тринадцать лет, так и не сообразит ничего? Нет, Вовка вам не грудной ребенок, разбирается кое в чем.
Вовка, конечно, не стал дожидаться Микулина. Да и зачем его дожидаться, и так видно, со Степаном они споются: один кричит — не приведет Вовка трактор; другой утверждает — не приведет, так заглушит в поле. А вот и не заглушу!
Ворота в деревню были закрыты, и Вовка с разбегу переметнулся через изгородь на руках. У подворотней колодины грелись на солнышке куры — рассыпались сразу в разные стороны. Один лишь петух — гребень красный, будто мороженая калина, — драчливо склонил голову и — боком-боком — пошел на Вовку.
— А, иди ты, — Вовка отлягнулся от него левой ногой.
Гребень у петуха был в крови — уже от кого-то, видать, досталось, — а вот поди ж ты: характер не переломить. Петух подпрыгнул, взлетел на уровень Вовкиного плеча и, хлопая тяжелыми крыльями, со стукотком опустился на голенастые ноги. Вовка опять отлягнулся от него, но петух не намерен был отступать — угрожающе клонил к земле голову, распускал шпоры, разворачивался снова боком.
Вовке показалось, что на него из-за ворот смотрит Микулин. Подошел будто бы к самым воротам и стоит улыбается, ждет, чей верх будет — петуха или Вовки. Вовке хотелось обернуться к Микулину, удостовериться, что это действительно он, а не кто-либо иной. Но петух словно гипнотизировал его. Он следил за каждым движением Вовки, не давал ему выключиться из поединка даже на долю секунды, подпрыгивал, норовя уцепиться шпорами за Вовкину рубаху.
