— Пишу, пишу, девяносто пять…
Наконец матрос записал все, что нужно; я положил трубку на аппарат и стал свертывать папиросу.
У меня дрожали руки и колени: шутка сказать — проползти этакий косяк открытым местом, по полю! Но тревоги бессонной ночи теперь остались позади. Я замечал уже не раз: какой бы тяжелый бой ни предстоял, но если к нему изготовишься вовремя и на бронепоезде у тебя все в порядке, сразу делается легко и спокойно.
Прислонившись головой к столбу и покуривая, я стал наблюдать за молодым сосняком под горой. Там, собрав ударную группу из лучших бойцов, красноармейцев и рабочих, находился сам комбриг. Он должен был дать перед атакой ракету.
Никифор, проверив в последний раз телефон, растянулся около меня на спине и глядел на пробегавшие облака.
— Так, значит… — сказал он и, пошарив рукой вокруг себя, сорвал травинку. — Станцию, значит, Жмеринку обороняем. Никак уж нам эту станцию отдавать не приходится… Магистральная!
Он повернулся со спины на живот и поправил на себе фуражку.
— А что, товарищ командир, правду говорят, что к нам на поддержку курсанты из Киева идут?
— Разное, Никифор, говорят…
— А хорошо бы, чтоб пришли. У меня там братишка. Год уже как не видались…
— Ну, верно? У тебя брат курсант?
— Курсант, — кивнул Никифор. — Первой роты и первого взвода! Он у нас кузнец, во — в плечах! Однажды в деревне немцы стояли, так он с одним ручником — молоточек такой легонький — на самого обера вышел. Вот ребята наши в поезде не верят, а какой же мне интерес врать?
Я смотрел не спуская глаз на сосняк, чтобы не пропустить ракету, старался подавить в себе волнение, которое всегда мучительно перед боем. А Никифор не спеша продолжал говорить.
Он рассказал, что их в семье три брата и все в Красной Армии. Старший брат, кавалерист, служит в отряде Григория Ивановича Котовского (Котовский действовал где-то от нас неподалеку). Второй брат, курсант, в Киеве.
— А я вот при вас, — сказал Никифор, задумчиво перекусывая травинку. Матушка теперь сама одна и пашет и косит… Чудная она! «У меня, говорит, — три сына, и все на одну букву: Микола, Митрий и Микифор». Поправишь ее: матушка, вы грамматических упражнений не знаете, глядите, как в книжке-то имена пишутся. А она в ответ: «Я, — говорит, — в книжки не глядела, когда вас ростила. Убирай за пазуху свою книжку!» Так и стоит на своем, никак на грамоту не поддается!
Никифор помолчал.
— А что же, товарищ командир, ведь если разобраться, то и верно — все мы на одну букву: красноармейцы…
— Ракета, Никифор. Сигнал!
Мы оба, застыв, следили за полетом ракеты.
Словно червячок протачивал небо — все выше, выше…
И не успела еще ракета погаснуть, как обе наши батареи, загрохотав, скрестили огонь на высоте «46,3». В воздухе забелели облачка шрапнелей…
— Вот ловко ударили батарейцы, а? — в восторге крикнул Никифор и бросился к аппарату.
— Давай, Никиша, давай! — заторопил я телефониста. — Цель номер один, огонь!
Сердито урча, прошел верхом наш двухпудовик. Рраз! Словно фонтан ударил из горы.
— Хорош! — крикнул я, глядя в бинокль. — Еще снарядик… Есть, хорош, прямо по горке! Так, Никифор, так. Удлинить прицел на десять делений… Есть, за горку пошел снаряд! Еще парочку туда же… Есть. Теперь вправо снарядик, на два деления угломера! Теперь влево… Передай: так бить, с рассеиванием. Ишь, гады, где запрятались — на обратном скате! Ладно, и с той стороны горку подметем. Беглый огонь!
Никифор глотнул из фляжки воды и опять припал к телефону.
Вся гора уже дымилась от тяжелых гаубичных разрывов. Как молотилка, вымолачивала ее наша гаубица. Недаром сегодня в команде аврал: всех я поставил к орудию — и артиллеристов, и пулеметчиков. Вон как у них дело пошло!
Били по горе, но я присматривал и за окрестностями. Противник мог появиться отовсюду. И действительно, в самый разгар артиллерийской подготовки вдруг на горизонте запылил транспорт белых, потом, через несколько минут, показались змейки резервной пехоты. Пришлось подбросить снарядов и туда. Трехдюймовки с наших батарей сразу же переняли у меня обе эти цели, а я, освободившись, вернулся к цели номер один — продолжал месить своими двухпудовиками обратный скат горы.
Застигнутые врасплох, петлюровцы почти не отстреливались, так на дурачка, пошвыряли снаряды в ответ. Два или три раза с горы начинали бить пулеметы, но мы живо их угомонили.
Никифор подсунул мне трубку — вызывали меня.
— Ну как там? Ну что? — загремел в телефоне голос матроса. — Выкурили их? Или все еще сидят за горой?
— Навались, — кричу, — наддай жару! Не жалей рук!
— Выходят! — вдруг гаркнул Никифор. — Вот они, глядите!
— Где? — Я бросил трубку. — Да, да, выходят… Ух ты, сколько их!… Прямо стадом повалили. Постой-постой, куда же это они?… В сосняк бросились! Гляди, прямо на комбрига!
Я затаил дыхание, прислушиваясь.
— А-а-а-а! — донеслось оттуда.
— Есть, наши в штыки ударили! Ура-а-а!… — подхватили мы с Никифором в две глотки.
А через поле, наперерез наступавшим, несся уже наш эскадрон. Будто клубок покатился, все разматываясь, разматываясь… Блеснули шашки… Взмах справа, слева — пошла рубка!
— Знамя их срубили, знамя! — взвизгнул от восторга Никифор. — Глядите, раз-два — и нету желто-блакитной тряпки!
И вдруг меня с ног до головы окатило дымом. Я закашлялся и присел… Что такое?
Дым валил снизу от железной дороги.
Я сделал Никифору знак, чтобы молчал, а сам, нырнув в траву, осторожно пополз к обрыву. Глянул с обрыва вниз и обомлел. Башни, серые вагоны… Прямо передо мной стоял петлюровский бронепоезд. «Цель номер два… Как же это я прозевал?… Да ведь он сейчас на Жмеринку прорвется!» При этой мысли я даже похолодел весь.
В эту минуту в броневой стене вагона открылась потайная дверца. Я совсем припал к земле, чтобы как-нибудь не выдать себя… Чья-то нога в сапоге вытолкнула наружу веревочную лестницу, и по ней один за другим спустились два офицера в английских, табачного цвета, костюмах. Один сунул в рот трубку и подбоченился, прокаркав что-то на незнакомом языке. Другому подали через дверцу маузер и гранату, он отошел от вагона и…
Богуш!… Я чуть не вскрикнул от изумления. Приподнявшись на локтях, я посмотрел еще раз. Он, конечно он! Сытая, разъевшаяся рожа… Вот ты где, подлая душонка, вот ты как… Я осторожно, упершись лбом в землю, вытянул из кобуры наган.
Богуш что-то сказал англичанину и пошел крадучись осматривать путь за поворотом.
— Стой, бандит! — взревел я, вскочив на ноги, и выстрелил.
Он отпрянул назад и закрылся локтем.
— Куда, шкура, предатель! Жмеринку захотел?
Я стрелял, сгоряча не попадая.
Богуш вдруг оскалил зубы и, размахнувшись, метнул в меня гранату. Я успел отскочить за телеграфный столб, граната пролетела мимо и грохнула в стороне.
Что делать? Я, прячась за столбом, начал наводить наган, чтобы сразу выстрелить. Привстал на цыпочки и увидел фуражку Богуша: он стоит, не шелохнется, — видно, потерял меня. Я осторожно подвернул под ногу камень и стал целиться — прицелился в самую белую офицерскую кокарду. Плавно спустил курок… Осечка! Ах ты черт!… Я готов был разбить наган о столб. Начал взводить снова курок — и тут только увидел, что в барабане семь пустых гильз: все патроны выстрелены. Прихватив наган зубами, я стал шарить по карманам. «Хоть бы патрончик мне, хоть бы один только…» Ни патрона для нагана! Все ружейные.
А Богуш уже увидел меня и теперь стрелял размеренно, не торопясь, выпуская из своего маузера пулю за пулей. Пули щелкали в столб или со свистом пролетали мимо самых моих ушей.
Вдруг загремела и стала поворачиваться башня на бронепоезде. «Пушку на меня наводят!» Я припал к земле и быстро отполз к Никифору.
Никифор лежал в траве ни жив ни мертв.
Я рванул его за рукав:
— Бежим!
Он начал торопливо отключать аппарат.
— Стой, обожди! — Я оттолкнул его, схватил трубку: — Федорчук, эй, Федорчук!…
В это время с бронепоезда стегнул пулемет. Мы оба прижались к земле, и пули веером пошли поверху, не доставая нас. Ха-ха, ничего у них не выходит!
— Ослы, дурачье! — закричал я, чтобы подразнить английских наймитов. Ау, мы здесь, за откосом! Ай да башенный бронепоезд, двоих безоружных людей не взять!
В ответ послышались ругательства.
Никифор схватил меня за руку:
— Они сюда лезут!
— Лезут? Хорошо! Федорчук! — крикнул я в телефонную трубку. — Живо, беглый огонь, прицел — пятьдесят девять…
— Девяносто пять у меня записано, — забормотал матрос, — цель номер два. Ты наоборот говоришь! Ведь так по наблюдательному…
— Без разговоров! Цель номер два здесь. Десять снарядов, огонь! — Я подхватил аппарат, оборвал провода. — Бежим, Никифор!
И мы без оглядки бросились бежать.
