– Если тебя не будет через десять минут, я пойду на поиски, – предупредил я Катьку.
– И не думай! – ответила она на бегу.
Дверь пропустила Орлиноносого, и прямо за ним вошла Катька. Я посмотрел на часы: было без пятнадцати пять. Потом без десяти. Потом без пяти. Ровно в пять я нервно прохаживался по дорожке сквера и раздумывал: надо ли спешить на выручку? В пять минут пятого я увидел Катьку. Дверь ей услужливо открыл и придерживал Орлиноносый, продолжая о чем-то говорить. Наконец они расстались, Катька порхнула через улицу и устремилась мимо меня в переулок, а я за ней. Она шагала впереди чуть не до самого Большого проспекта, хотя из конторы нас уже не могли видеть, затем обернулась ко мне. Трудно передать, что было написано на ее лице, – удовлетворение и торжество. Она была похожа на холеного кота, которого до отвала накормили сметаной. Она только что не облизывалась.
– Он ко мне клеился! – выдохнула Катька.
– Поздравляю. Другой информации нет?
– Как сказать!
Она тянула время, переживая свою победу, она хотела, чтобы я взволнованно расспрашивал ее об этом замечательном факте, я же стоял как каменный, с запорным выражением на роже.
– Он президент фирмы. Зовут его Руслан Мусаевич Рахматуллин.
– И что дальше?
– Тебе этого мало? Можно узнать и побольше. Он мне свидание назначил.
– Ты сошла с ума! – взревел я. Люди на нас стали оглядываться, поэтому я подхватил ее под руку, поволок по Большому и орал шепотом в самое ухо: – Ты не ведаешь, что творишь! Забудь этого человека и этот дом! Ты не представляешь, насколько он опасен! – Слова застряли у меня в горле. Я ведь и сам не знал, насколько он опасен. Но я нутром чувствовал, что для Катьки он очень опасен. – Соблазнительный ты наш пончик, – сказал я со всем возможным сарказмом, – ты соображаешь, куда лезешь?
– А ты ревнуешь? – скромно опустив реснички, спросила она. – Я никуда не лезу. Я выполняю шпионское задание.
– Дура! – Кипение во мне внезапно прекратилось, и я сник. – Я же не шучу. Если бы ты знала то, что знаю я…
– Вот и расскажи, будет больше толку. Надо доверять своим помощникам.
– Сейчас! Уже рассказал! Я не могу это рассказать ни брату, ни матери, ни тетке. Никому! Это не моя тайна.
– А что ты один можешь? Придумываешь какие-то тайны испанского двора. Или французского. – Она обиженно поджала губы.
Я испортил праздник ее женской неотразимости, в чем ничуть не раскаивался. Но в последних ее словах был смысл. Она дежурила у конторы меньше меня, а узнала гораздо больше. Может, она сообразила бы, как распорядиться этим знанием? А еще я подумал, что, возможно, не посвящаю ее в тайну из боязни, что она не покажется ей серьезной, и пока Катька не знает ее, я выгляжу значительнее и загадочнее. Но, конечно, не стопроцентно поэтому.
– Не обижайся, – попросил я. – Я вообще-то рад, что ты приехала, и по городу с тобой очень здорово ходить. Ты мой очень хороший друг. Сейчас я не могу тебе все рассказать, пока не могу…
Нет, я не собирался ей рассказывать, но я видел, как теплеет ее взгляд, как она размягчается под действием моих слов. С женщинами все просто – разрядить напряженную ситуацию пара пустяков: попросить прощения и сказать что-нибудь приятное. Если, конечно, вопрос непринципиальный.
– Как ты узнала его имя?
– Когда вошла, секретарша ему говорит: «Руслан такой-то, вам факс от такого-то».
– Что значит «такой-то» и «от такого-то»?
– Ты меня не путай. Отчества я просто не расслышала. А от кого факс, нам не важно. Просто я рассказываю по порядку. Удалился Руслан в кабинет, а я – к секретарше, киваю на закрытую дверь – это та самая дверь в компьютерном зале – и говорю, что мне нужно к директору, но я забыла его отчество. Она тут же мне и сообщила, что он не директор, а президент фирмы, и сказала имя, отчество и фамилию. Ну, я и поперлась в кабинет.
– И что сказала?
– Во-первых, я назвала его по имени-отчеству, во-вторых, сказала, что мне нужен компьютер, но денег на новый родители не дадут. Не подскажет ли он, где можно купить списанный, старый. Я-де, мол, обращаюсь к нему как к знающему человеку, профессионалу, надеясь на его любезность, а кроме него, мне обратиться не к кому.
– Заранее придумала про списанный компьютер?
– По ходу. Я же не знала, как все сложится.
– Я вчера тоже спрашивал про старый компьютер. Но секретарша послала меня куда подальше.
– Не надо спрашивать у секретарш.
Нотки самодовольства снова промелькнули в ее голосе. Я с трудом удержал себя от язвительного замечания. Ведь она права. Она умеет лучше общаться с людьми, почему я должен заедаться по этому поводу? Тем более общается она по моей просьбе. Пусть гордится – решил позволить.
– И что дальше?
– Он сделал умный вид. Задумался будто бы. Потом предложил подождать его минут двадцать, пока он справится со своими делами, а тогда он отвезет меня в одно место, где, возможно, такой компьютер и найдется. Я сказала, что денег у меня с собой все равно нет, а он отвечает: главное – договориться. Вот и договорились: завтра в десять утра. Он угощал меня кофе с коньяком.
– Ты пила? – спросил я подозрительно.
– Отказалась, разумеется.
– Катька, – попросил я, – обещай мне, что ты с ним не встретишься.
– А что такого? – Она снова посмотрела на меня нарочито невинным взглядом и захлопала ресницами.
– А ничего, – попробовал я припугнуть. – Он с тобой так договорится, что потом тебя никакая милиция не найдет.
– Так уж и не найдет?
– Люсю не нашла.
– Это он? Я в общем-то догадывалась. У меня много разных догадок, зря ты скрытничаешь.
– Обещаешь, что не сунешься туда?
– Обещаю, – ответила она вяло. – Но если бы ты ввел меня в курс, я могла бы продолжить контакты и что-нибудь выведать.
– Опять двадцать пять! Я тебе уже сказал: может, ты и выведаешь, но никому уже не расскажешь.
– Ладно, держи сувенир. – Она протянула мне визитку Рахматуллина.
Молодец все-таки Катька!
На троллейбусе мы добрались до Невского, а там через Манежную площадь дошли до Моховой.
Здравствуй, Моховая! На торцевой глухой стене крайнего дома огромными буквами: «Я люблю Марину!» Здравствуй, церковь! Следующий раз я привезу тебе Люсину икону. Здравствуй, Театральная академия!
Мы смотрели на пыльную озерную гладь ее огромных окон, на дракончиков с собачьими мордами, и я в который уж раз думал: обидно, что я буду поступать в какой-нибудь заборостроительный институт. И вдруг Катька с сожалением заметила:
– Как жаль, что у меня нет никакого таланта!
Я наклонился и поцеловал ее в щеку, потом взял под руку, и мы двинулись к улице Пестеля. Она засмеялась и сказала:
– Мы с тобой как супруги, которые прожили вместе пятьдесят лет.
– На мой взгляд, здорово прожить пятьдесят лет вместе.
Мой отец говорил, что для мужчины важно два раза в жизни сделать правильный выбор. Выбрать профессию и жену. Сам он профессию не выбирал, надо было работать – пошел на завод, а в результате стал классным мастером. Не все от нас зависит, сказал он. Зато уж жену выбрал любимую и надежную. Тот разговор завершился приходом матери, которая начала орать, что раковина засорилась и второй день не функционирует, а он трепом занимается. Меня все это ужасно насмешило, и я сказал: «Не все от нас зависит». Отец засмеялся, обнял мать, а она отбивалась, продолжая кричать, но в конце концов тоже стала смеяться и беззлобно сказала: «Идите вы к черту!»
– Ты часто вспоминаешь свое детство? – спросил я Катьку, когда мы шли по Лебяжьей канавке.
– Нет, – отрезала она.
Тут я стал распространяться, что понятие «счастливое детство» всегда ассоциируется у меня с барской усадьбой и дворянским сынком, вроде Илюши Обломова, которого кормили с ложечки маринованными грибками, позволяли бездельничать и бегать по лугам на приволье. И только теперь я понимаю, что счастливое детство – это мои любящие родители и наш старый деревянный дом.
– Думаю, что многие даже и не подозревают, что у них было счастливое детство.
– У меня – нет, – сказала она. – Просто ты не все знаешь.
– А что я не знаю?
– У тебя своя тайна, у меня своя, – уклончиво ответила Катя.
Мужское любопытство по сравнению с женским весьма умеренное. Но она меня заинтриговала. Хотя, вероятнее всего, там и тайны никакой нет, намеренно напустила туману, чтобы отомстить за то, что я ей не доверяю.
– А я и не прошу ничего мне рассказывать. Живи со своей тайной.
Ди ждала нас с ужином, бутылкой кагора и пирожными. На Кирова был наброшен цветастый посадский платок, который я тут же снял. Когда мы с Ди оказались вдвоем в кухне, я спросил:
– Что это ты Кирова прикрыла?
– Ко мне женщины с работы заходили. И что, прикажешь объяснять им, что это кич? Ты меня ставишь в идиотское положение.
Грустный был прощальный ужин, а еще грустнее стало, когда провожал Катю на Чкаловский. Перед железной дверью, на темной и вонючей площадке, она сказала мне:
