— Может быть, это машина Теве?
— Вполне возможно!
Вышла официантка и протянула нам монету.
— Купите в киоске газету для Теве Шура, — она снова весело подмигнула.
Мы бросились бегом к киоску. Купили газету и, сложившись, приобрели на все имевшиеся у нас деньги четыре открытки с фотографией Теве Шура — для автографов. Потом помчались назад и, счастливые, взлетели вверх по лестнице. «Порядок», — подумал я. Но зелёный дух был уже тут как тут. Он остановил нас.
— Сейчас я, чёрт возьми, вызову полицию! Смотрите, не попадайтесь мне больше на глаза!
— Мы принесли газету в семнадцатый номер, — пробормотал я.
Он взял газету у меня из рук и, отогнав нас к лестнице, постучал в дверь № 17. Мы смотрели через перила — дверь приоткрылась. И через щёлку мы увидели человека, ради которого бросили дрова и всё утро топтались здесь, возле гостиницы, пережив столько злоключений.
Немного успокоившись, мы снова вернулись на свой пост перед входом. Теперь он скоро выйдет!
И наконец он вышел. Как истинный спортсмен, он прыгал через несколько ступенек, и на душе у нас стало радостно: всё-таки мы его увидели, нашего любимого чемпиона Теве!
— До свидания, Теве Шур! — крикнул ему зелёный дух дома.
Они кивнули друг другу и рассмеялись. Теве был, как видно, в отличном настроении.
Мы стояли возле машины, и Теве нас тут же заметил.
— Ты что — дровосек? — спросил он Гансика: тот держал топор на плече.
— Я… — пробормотал Гансик. — Мы уже три дня… дрова колем…
— Чёрт возьми! — рассмеялся Теве. — Небось целую гору накололи?
Мы смотрели друг на друга в растерянности. Гансик хотел было что-то ответить, но ничего такого не пришло ему в голову.
— Потихоньку-полегоньку… — пробормотал он.
Теве рывком открыл дверцу синей машины.
— Я еду в Шульценбург, к обеду вернусь. Хотите со мной? У вас ведь каникулы?
Ещё бы! Мы влезли в машину и расположились на сиденьях. Теве взялся за руль, машина тронулась. Зелёный дух дома вынырнул было из двери, но Гансик состроил ему рожу. Мы болтали, перебивая друг друга. Теве беседовал с нами про наши каникулы, а за стеклом машины мелькали улицы.
Мы подталкивали друг друга: «Ну давай, ребята!»
— Вы нам дадите автограф? — спросила Аннемари.
Каждый держал наготове фотографию. Ведь не зря же мы столько вытерпели!
— Да вы что! — хмуро сказал Теве. — Я не даю автографов.
Как же так? У Антона Байсера в нашем классе есть автограф Теве, и все ему завидуют. Почему же нам он не хочет дать автографа?
— А вот у Антона Байсера есть, — сказал Гансик, но Теве перебил его:
— Чепуха. Никаких автографов!
Мы умолкли. Машина летела вперёд.
Я поймал взгляд Аннемари, сидевшей впереди, рядом с водителем. Она делала мне какие-то странные знаки — показывала пальцем на фотографию, а головой кивала в сторону Теве, но так, чтобы он ничего не заметил.
Что бы это могло значить? Я поглядел на фотографию, которую держал в руке.
— Когда следующие велогонки? — спросил Гансик.
— Я не участвую в гонках, — ответил наш водитель. С улыбкой он глядел вперёд, на дорогу, — мы уже выехали на шоссе. Он переключил скорость на восемьдесят километров.
Мы внимательно смотрели на нашего водителя. Что хотела сказать мне Аннемари? Она и сейчас делала какие-то отчаянные знаки.
Тут Фриц толкнул меня в бок и шепнул:
— Это никакой не Теве Шур!
Мы здорово испугались. И в самом деле, Теве Шур выглядел на фотографии почти точно так же, как этот человек, только моложе. Это был не он! Гансик нагнулся за топором, лежавшим на полу машины, и показал нам на приоткрытый портфель, который стоял тут же. Бутылки с водкой!
У Теве Шура бутылки с водкой! Исключено! Может быть, этот человек обманщик, авантюрист?
Аннемари заметила, что мы наконец-то поняли её знаки.
— Стой! — крикнула она громко. — Стой!
Человек за рулём изумлённо поглядел на Аннемари и поехал медленнее.
— Что случилось? — спросил он хмуро.
— Остановитесь! — заорал Гансик, размахивая топором. — Остановитесь, а то я стёкла разобью!
Водитель резко затормозил и сердито раскрыл дверцу. Мы выпрыгнули из машины и вздохнули с облегчением.
— Вы обманщик! — крикнул я в бешенстве. — Никакой вы не Теве Шур! Сейчас же отвезите нас назад!
— Ах вы сопляки несчастные! Ещё хамят! Бегите, если хотите, домой, — ответил водитель и рванул вперёд с жуткой скоростью.
Мы с возмущением глядели ему вслед.
— Номер машины! — крикнул я. — Никто не заметил номер машины!
Нет, Гансик его запомнил: «ИА 14–56».
— Ну погоди, голубчик, — погрозила Аннемари кулаком скрывшейся из виду машине. — Скоро тебя изловят, «ИА 14–56»!
Мы стали обсуждать происшествие.
— Настоящий преступник, аферист!
— А почему он выдаёт себя за Теве Шура?
— Мошенник! Теперь он, точно, попадёт в тюрьму!
Мы стояли посреди шоссе, и нам не оставалось ничего другого, как идти пешком. Автостоп? Нет, не пойдёт. Если четверо ребят поднимут руку, чтобы остановить машину, наверняка никто не остановится. А как увидят наши лохмотья, и вообще решат, что мы бродяги с большой дороги. И мы двинулись пешком. Гансик первый начал скулить — топор отдавил ему плечо. Мы решили нести его по очереди. Трудно себе представить, каким тяжёлым становится топор, когда его тащишь десять минут. Потом стала жаловаться Аннемари. Она надела для работы старые шлёпанцы, да ещё не свои. Они болтались у неё на ногах и тёрли — она хромала.
Я тоже надел старые полуботинки, они были мне малы и жали. В кислом настроении мы плелись по дороге. Фриц попробовал было запеть «Мы, ребята, лесорубы», но все заорали, чтобы он заткнулся. Вскоре и сам он стал мрачнее тучи.
— В тюрьму! — сердито ворчал Гансик. — На каторгу — вот куда надо этого жулика! Смотрите! — он показал нам свои стёртые пятки. — Я ещё натравлю на него «Управление по делам молодёжи»! И вообще я падаю с ног от голода. А во всём проклятые дрова виноваты!..
Часа в два мы пришли на нашу улицу — усталые, голодные, злые как черти.
— Я помираю с голоду, — ворчал Гансик, — но сперва надо отправить этого бандита в тюрьму!
В участке нас встретили с удивлением. Там дядя Фрица работает — он в народной полиции.
— На кого вы похожи!
Мы рассказали, путаясь и перебивая друг друга, про наше столкновение с этим типом. А ещё выдавал себя за Теве Шура!
— Ну и дела! — сказал полицейский. — Что ж, надо в этом разобраться.
Он позвонил в «Золотой медведь» и попросил к телефону директора.
— У вас был постоялец, называвший себя Теве Шуром?
Он помолчал, слушая ответ. Потом что-то пробормотал, играя авторучкой. Мы от волнения глотали слюну.
— Эрвин Майер его настоящее имя? — спросил полицейский и поглядел на нас как-то чудно. — Спасибо!
Мы торжествовали.
Он положил трубку. На лице его играла улыбка.
— Ну, ребятки, вы промахнулись, — сказал он мягко, по-дружески. — Но такое и с нами случается. Бывает. Этого человека зовут Эрвин Майер, он разъезжает от спиртового завода, развозит образцы водки. Директор знает его давно…
— Но ведь он называет себя Теве Шуром! — перебили мы его с возмущением.
— В тюрьму его надо! — крикнул Гансик. — Поглядите вот на мои пятки!
Его пятки и в самом деле были стёрты до крови.
— Это его прозвище, — успокоил нас полицейский. — Все называют его Теве Шуром, потому что он очень похож на знаменитого велогонщика. Что он тут может поделать? А вы попались на удочку…
Гансик даже побледнел. Он не мог произнести ни слова.
— Уж придётся вам, как это говорят, делать хорошую мину при плохой игре, — посоветовал дядя Фрица. — Ничего вы такого не пропустили! У вас ведь каникулы.
— Ну да, не пропустили!.. — крикнул Гансик. — А дрова!
— Какие дрова?
Фриц рассказал своему дяде, что мы вот уже третий день подряд ввязываемся в какие-то приключения, вместо того чтобы колоть дрова. И всякий раз — пустой номер! Как заколдовано!
— А послезавтра в школу идти, — заключил Гансик. — И опять до самого рождества дома будут нудить, что на меня нельзя положиться. Отец меня вечно пилит…
— Но ведь у вас ещё целый день свободный!
— Да, а дров-то… Во-от такая гора! — простонал Гансик. — А тут ещё пятки!..
— А вы возьмите да покажите, на что вы способны!
Разочарованные, мы покинули полицейский участок.
— А если устроить ночную смену? — сказал Гансик с досадой. — Тогда, пожалуй, дровам непоздоровится!
— Золотые слова! — одобрил Фриц. — Когда начинаем?
— Прямо сегодня!
— Ладно, придём через час!
И мы захромали домой — подкрепиться.
До вечера, до самой темноты мы пилили, кололи, пилили, кололи — всё молча. Когда стемнело, большая гора дров заметно уменьшилась, а маленькая заметно увеличилась.
