Он шел по ущелью, пробирался в кустарниках барбариса, смородины, малины и шиповника. Изредка он останавливался, чтобы сорвать с ветки дикое яблочко или грушу, пил воду из ручья, терся боком о ржавые валуны — и брел все дальше и дальше по ущелью. В небе пролетели орлы и альпийские галки, раза два он вспугивал выводок кекликов, на скале показался однажды архар — огромный баран с витыми рогами. Они постояли, глядя друг на друга. Орко двинулся навстречу, приняв его за старого знакомца, но архар свернул с тропы и сгинул, куда-то провалившись, так же беззвучно, как и возник. Ближе к полудню в ущелье скопилась жара, пропитанная пряными и душными запахами трав — от них стала кружиться голова. Орко побрел на тенистую сторону ущелья, попил воды из ручья и, прижавшись боком к скале, задремал. Надо было передремать жару.
Он проснулся от подозрительного шороха. В кустарнике кто-то двигался. Хотя и не было ветра, Орко почуял знакомый запах аила и хлева. Орко насторожился, готовый даже драться в случае нужды, и вдруг нос к носу столкнулся с крохотной ишачкой. Она жалобно смотрела на него своими большими мохнатыми глазами, и Орко сразу узнал её — это была Элька, жившая неподалеку, у соседа Мустафы. Орко обнюхал её морду, бока и доверчиво положил ей голову на шею. Вдвоем грустить было не так тяжело.
Весь день они бродили вместе, и Элька, почуяв в нем старшего, отдалась его попечению, паслась, не оглядываясь, зато Орко часто настораживал уши и зорко поглядывал вокруг. К вечеру, забравшись в густую чащу барбариса, Орко и Элька прижались друг к другу, думая здесь провести ночь. Вдруг послышался в ущелье топот, а вскоре и крики:
— Орко! Орко!
Сердце Орко задрожало. Он забыл о своей подруге, стал перебирать ногами, замахал хвостом, выглянул из кустарника. На крутой скале стоял Хазбулат — он увидел Орко, заметался в поиске спуска, но, не найдя тропинки, стал спускаться прямо по склону, цепляясь руками за выступы и щели, но все же не удержался и покатился, увлекая за собой куски камня и щебень, вырывая с корнем растения. Исцарапанный, в крови, он скатился к самым ногам Орко, и Орко стоял, не двигаясь, дрожа всей шкурой, а Хазбулат встал, потирая коленку, подошел к нему, обнял его морду, и Орко слышал сквозь рубашку толчки сердца и задышал ему прямо в лицо и грудь.
— На! На!
Хазбулат вытащил из-за пазухи вареные початки кукурузы и прямо из рук кормил Орко — тот жевал, роняя слюну, наслаждаясь, как острой приправой, исходившими от мальчишки запахами чернил, карандашей, яблок, молока, хлеба — целого роя вкусных, трепетных, волнующих запахов дома, сада и двора, из которых он был изгнан и по которым так тосковал. Из кустарника высунула голову Элька и уставилась на Хазбулата.
— Ха! И ты здесь? На! — Хазбулат бросил ей початок кукурузы, на что Орко не обиделся, потому что проникся к Эльке родственным чувством.
Вскоре сверху упало в ущелье ещё несколько мальчишек. Ребята гоняли верхом на Орко и на бедной маленькой Эльке. Они кричали, гикали, толкались и дрались, норовя побольше наездиться верхом на ослах. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вдруг не послышался гул и треск мотоцикла, и ребята, оставив ишаков, бросились врассыпную и попрятались по кустам, а вслед за этим мотоцикл заглох, послышались ругань и брань, и Орко, куснув Эльку, бросился бежать вдоль ущелья, потом они вместе завернули в отщелок, выбежали на плоскогорье и влетели в арчевник, поднимавшийся в гору. Кто-то из взрослых кричал, размахивал плеткой. Элька прижалась к Орко боком, но и Орко дрожал, не зная, с добром или злом спускался к ним человек. Он падал, цепляясь за кустарники, а когда спустился в ущелье, ребят не было в помине — удрали по им одним известным тропам, а вскоре показались наверху и стояли там, наблюдая за тем, как хромой Садык, чабан из аила, пасший частных коров, добрался наконец до ослов, пнул одного и другого в зад и, нахлестывая, стал гнать их из ущелья, в то же время озираясь вверх и грозя кулаком мальчишкам, возившимся возле мотоцикла. Он гнал ослов окружным путем, пока не пробрался наверх и не вышел к своему мотоциклу, но и тогда он не оставил бедных животных. Он уселся на мотоцикл и с угрожающим гулом стал гнать ишаков.
Как они бежали! Орко летел, как ветер, Элька задыхалась сзади, и гул настигал их, как гром среди ясного неба. Земля падала им в глаза бессчетное количество раз, камни летели из-под копыт, как брызги, и самое странное, пока они мчались, удирая от мотоцикла, из расщелков им навстречу устремлялись ещё и другие ишаки, и все они летели вдоль берега грохочущей речушки, и уже неясно было, то ли речушка гремела, то ли адский гром следовал неотступно за ними. Вскоре, однако, гром затих, Садык отстал, а когда Орко остановился, задыхаясь, он увидел себя среди других ишаков, таких же взмыленных, как он, — они сбились, тряслись, толкались без толку, охваченные единым чувством беспокойства.
Когда солнце скрылось за скалами и ущелье пересекли черные тени, а небо налилось предвечерней синевой, в долину спустились люди и погнали ишаков. Грудясь и толкаясь, как бараны, они поднялись по пологому склону и вышли на дорогу. Там стоял открытый грузовик, такие грохочущие машины Орко во множестве видел на улицах аила, и шофер, чумазый малый, прилаживал к открытому заднему борту доски, и двое, что гнали ишаков, стали оттеснять их к машине, а те, не зная, что от них хотят, бестолково толкались, не решаясь подняться по шатким доскам, пока люди не стали по одному, хватан за морды и толкая сзади, затаскивать их в кузов. С большим трудом удалось загнать их всех в машину, и они стояли, прижатые друг к другу, дрожа и затравленно озираясь.
Взревев, машина дернулась и покатилась, поднимая пыль за бортом, и помчалась на бешеной скорости, ишаки закачались из стороны в сторону и порой валились друг на друга. Сперва, когда грузили, казалось, им негде поместиться, а сейчас было много свободного места, и они грудой сбивались то в один угол, то в другой.
Ехали долго. Иногда останавливались, чумазый шофер выходил, чтобы посмотреть дорогу, и снова трогались в путь. Казалось, что едут они вечно, и постепенно ишаки обживали свой непрочный корабль. Орко знал: когда относило к борту, надо вздохнуть и замереть не дыша, тогда удар о борт смягчался. Другие приноровились, забираясь в середку, чтобы ударяться в мягкие бока соседей. Все уже привыкли и втянулись в езду, и, когда машина вдруг затормозила и стала медленно съезжать по пологому склону и, оказавшись внизу, остановилась, все ждали, когда машина пойдет дальше. Но машина дальше не пошла, свет впереди погас, и сзади послышался грохот отпираемого борта.
— Ну давай, давай!
Чумазый парень, в темноте его было почти не видать, приставил к борту доски и стал дергать ишаков, что были поближе к нему, пытаясь согнать их на землю. Но не тут-то было! Ослы уже привыкли к кузову, где все было им знакомо, и вовсе не хотели бросаться в темноту, где их ждала полная неизвестность. Сколько ни ругался шофер, сколько ни колотил ишаков резиновым шлангом, ему удалось сбросить с машины только Эльку, но и та, вскочив на ноги, пыталась снова по доскам взобраться в машину.
— Ах вы, родные мои! — чуть не заискивал перед ними шофер. — Ну чего вы испугались, дурные? Что вам, хуже будет здесь, чем возле аила? Гуляйте себе на здоровье — трава здесь такая же, как в нашем районе. Не везти же вас обратно, когда люди заплатили мне деньги. Зачем, скажут они, ты везешь нам обратно чуму или язву, а? Может, вы совсем здоровые, черт вас разберет, но лучше от греха подальше. Ну, ну, милые, давайте слезайте. Ах, не хотите? Тогда я сейчас покажу вам!
Он спрыгнул на землю, доски вдвинул в кузов и, оставив борт незакрытым, влез в кабину, включил мотор и дал полный ход. Послышался стук падающих одно за другим на землю тел, и вскоре машина уже мчалась пустая, только хлопал задний борт, да доски прыгали по полу, словно шла пальба по отступающей кавалерии, а ишаки, шмякаясь о землю, тут же поднимались и устремлялись за машиной и долго бежали, вытянувшись цепочкой, но постепенно один за другим отставали, а машина все уходила и все тише становился грохот мотора, пока совсем не затих.
Ишаки разбрелись по ущелью. Орко бегал от одного ишака к другому, внюхиваясь в темноте, и долго искал свою подругу, и нашел её только под утро — она лежала у ручья и не могла встать, потому что подвернула себе ногу. Орко прилег рядом, чуя её трудное дыхание, и вскоре задремал, но и во сне его мотало из стороны в сторону, он вздрагивал, просыпался, вслушивался в шум горного ручья, в предрассветный разговор кекликов и завывание шакалов. Низко висели звезды, луна светилась, как спелая дыня, сквозь шум ручья слышался грохот дальних обвалов и шорох ветра в горных ущельях.
Дни? Недели? Месяцы? Сколько времени прошло с тех пор? Много раз поднималось солнце над зубцами скал, озаряя мир красками и жизнью. Столько же раз пряталось оно за горами, погружая мир в мрачную пропасть, где оставались жить только звуки и запахи, да изредка, словно сквозь мешок, опущенный на все живое, сквозили звезды и луна. Луна худела, таяла и умирала, но снова рождалась, наливаясь светом и персиковой сочностью. Ишаки разбрелись по ущельям, рассеялись по высокогорным пастбищам, дичали и набирались первобытной силы.
