И на Пашку махнули рукой, потому что бабка сама решила последить за курицей.
Антошке нравилось бывать в этой небольшой деревушке, нравились ему и Пашка с Машкой. Но пора было уходить в поселок, месить грязь по тропке, петляющей через ржавые низины.
Ребят удивило, что еще вчера пустынная дорога будто преобразилась. Сквозь тальник, приминая топь широкими гусеницами, полз экскаватор. Его длинная стрела часто не вписывалась в повороты дороги, и экскаватор торил новый путь, ломая мелкие талины, круша подгнившие осиновые пни.
В мелких овражках уже работали бульдозеры. Они снимали своими ножами пласт за пластом — и овражки исчезали, и ручейки уже бежали по бетонным трубам.
— Вот так темпы! — с гордостью сказала Марфуша. — Такое только на большой стройке можно увидеть.
Марфуша, как и ее мать, любила стройку.
— Антошка, — тихо сказала девочка. — Если бы у меня был такой отец, как у тебя, я бы очень-очень им гордилась. Он у тебя настоящий. И дорогу эту он подсказал.
Марфуша вздохнула. Потом сказала:
— Плохо, когда у человека нет отца. Во сто раз хуже, когда нет матери. Я-то счастливая, у меня мама…
Они шли по жидкой дорожной грязи и говорили о Яшке. Вот у него и отец есть, и мать, а счастья у Яшки нет. И почему жизнь так обидела его?
— Ты знаешь, Антошка, я еще могу понять Павлика Морозова, который поднялся против своего отца. Потому что отец Павлика — кулак, враг Советской власти. А ведь у Яшки отец даже передовик, будто гордость всего поселка, какой он ему враг? И мать над Яшкой дрожит, кормит самым вкусненьким: что он ни попросит — пожалуйста! Вроде бы не жизнь — малина. А на поверку — мученье.
Антошка был согласен с Марфушей: конечно, жизнь у Яшки не из сладких. Но и в наше время Павлики Морозовы должны быть, думал он. Как же, к примеру, быть, если отец не кулак, а расхититель народного добра или отъявленный тунеядец? Разве сын или дочь должны равнодушно смотреть на такого родителя и считать это делом обычным? Не зря в школе говорят: революция продолжается.
— Знаешь, Марфуша, я раньше думал, что революция — это взрывы бомб, ружейные выстрелы, погони. А вот поговорил с Хромым Комендантом и понял, что революция каждый день происходит. Она в том, что мы делаем и как думаем… Конечно, мы не замечаем такую революцию, — сказал Антошка.
Уже вечерело. Солнце нижним краешком зацепилось за березы на Маяковой горе, из тальника поднялось в воздух ненасытное племя комаров, мошек и другой кровососущей твари. Ребята нарвали по пучку травы и стали сбивать с себя насекомых.
Около бетонорастворного узла стоял самосвал. С верхотуры по ступенькам спускался мужчина. Антошка сразу узнал Яшкиного отца. Не замечая ребят, он подошел к водителю и сказал:
— Я же говорил, что нет такого человека, который устоит перед дармовыми денежками. Так и есть. Подгоняй свой драндулет, грузи бетон и гони в Нахаловку. Бригада уже на месте.
— И во сколько обошлось?
— Арифметикой в бригаде занимаюсь я. В накладе не оставлю.
И хотя ничего конкретного не было сказано Лориным, ребята поняли: только что здесь, на бетонорастворном узле, произошел нечестный торг. Скорее всего, за бетон, которого на стройке не хватает, из-за чего люди лишаются заработков, было заплачено, и бетон «уплыл» на сторону.
— Марфуша, — сказал Антошка. — У меня в семье тоже, по-моему, неладно.
Девочка взяла Антошкину руку и крепко сжала.
— Я все понимаю, — вздохнула она. — Мне мама кое-что говорила.
Яшка присел на ступеньку крыльца. Все перемешалось у него в голове. Хотелось Яшке уехать из поселка куда глаза глядят, но он хорошо понимал, что его снимут с поезда на первой же станции. В тайге одному тоже долго не прожить. Ясно одно — человек должен быть среди людей. У него единственный выход — держаться за своих друзей: Глеба Коржецкого, Савелия Ивановича и бабушку Машу, Марфушу с Антошкой. Уж они-то всегда придут на помощь в трудную минуту, хотя и терпят из-за него неприятности.
…Яшка не замечал выходящих с совещания людей. Последние дни он чувствовал себя плохо, то его знобило, то бросало в жар. Но он скрывал это свое состояние.
Мальчик вздрогнул, когда почувствовал, как по его щеке кто-то провел ладонью. Перед Яшкой стоял отец. Он заискивающе смотрел на сына.
— Может, домой вернешься, сынок? Не бездомный оборвыш, поди.
Яшка откачнулся, и рука отца повисла в воздухе.
— Ничего я пока не знаю. Оставь меня, папа.
По крыльцу простучал костыль Хромого Коменданта. Савелий Иванович увидел Яшку и обрадовался:
— Не удрал, значит. Молодец — есть характер. А теперь ко мне — чай с малиновым вареньем пить. На тебе, парень, и лица не видно. И ты, комсорг, подъезжай на своей колымаге к нам, — сказал старик стоящему рядом Коржецкому.
Лорин нерешительно потоптался, но его будто не замечали, будто его вообще здесь не было.
— Ну, так я пошел, — сказал он так, никому.
Яшка лежал, укутанный стеженым одеялом, в мягкой постели, Мария Федоровна поила его с ложечки горячим чаем. От мамы Яшка обычно такой ласки не видел. Она ограничивалась тем, что накладывала в тарелки сына лучшие кусочки и одевала во все модное, что появлялось в магазинах.
— Пей, голубчик. Пропотеешь — и будто крылышки вырастут, — говорила бабушка Маша.
Яшка чувствовал, что лоб покрыла испарина, но никак не мог стереть ее, так как руки были спеленаты одеялом. Мария Федоровна достала из сундучка вышитый рушник, намочила его и приложила ко лбу мальчика.
Савелий Иванович хлопотал на кухне. Яшка догадывался, что он чистит картошку, но нож у него выскальзывает из рук и падает на пол. Комендант что-то неразборчивое бормотал, а Мария Федоровна строжилась:
— Опять про себя выражаешься, Савва? Иди-ка лучше, помощничек, в магазин и купи дрожжевое тесто.
Яшка вздремнул. Когда он проснулся, то около себя увидел Марфушу и Антошку. Девочка положила на лоб Яшки свою теплую розовую ладошку и весело сказала:
— Яков, ты симулируешь болезнь. Хитер бобер.
Яшка широко улыбнулся и в самом деле почувствовал себя совсем здоровым.
— Как хорошо, что вы здесь, — сказал он. — Мне вас так не хватало.
За столом сидел Глеб Коржецкий и нахваливал пироги. От их терпкого хлебного запаха щекотало в ноздрях, и Яшка сказал:
— Когда я недавно пек оладьи, запах был другим.
— Другим, — захохотал Коржецкий. — Я вынужден был открыть окна, и пожарная машина остановилась около нашего дома. Бдительные пожарники долго думали, направить струю воды из брандспойта в нашу квартиру или подождать.
— Неужели оладьи пригорелым пахли? — сделал удивленное лицо Яшка. — Между прочим, ты их все съел.
— Съешь, если вы с Марфушей меня впроголодь держите.
Антошке нравилась эта перепалка. Так могли себя вести только настоящие друзья.
Он еще в коридоре услышал скрип половиц и могучий бас:
— Как князья, в хоромах живете.
И Антошка сразу догадался, что с Хромым Комендантом идет управляющий трестом Казанин.
И еще Антошка подумал, что если управляющий еле пролазит через дверцы своего «газика», то пройдет ли он в узкую дверь квартиры? Казанин протиснулся боком, осмотрелся и сказал:
— Мир дому вашему. Насчет княжеских хоромов я преувеличил, но все-таки лучше, чем в бараке. Помнишь, Савелий Иванович, как в наше время строители жили?
Хромой Комендант кивнул.
— Как не помнить, помню, жизнь на колесах провел — все повидал. Добрая полсотня мужиков в одном закутке с полатями, портянками да клопами пахнет, а за ситцевой перегородкой жены с младенцами.
Слушал Антошка этих старых уже людей, и все их рассказы казались давней историей.
Когда он читал поэта Маяковского, то ему почему-то в первую очередь запомнились слова о Кузнецкстрое: «Здесь будет город-сад!» А вот о том, что эти слова повторяли люди, которые жевали промерзший хлеб, жили в промерзающих землянках и строили город-сад, это для Антошки оставалось в тени. А они, эти люди, оказывается, теперь сидят рядом с ним, такие обыкновенные и в то же время необычные. Они все-таки построили город-сад и огромный Кузнецкий комбинат, на площади которого Антошка видел горделиво стоящий на постаменте грозный танк.
Казанин с аппетитом уминал пироги и хвалил Марию Федоровну.
— Учтите, чтобы наполнить меня такой вкуснятиной, нужна целая столовая, — шутил он.
— Не волнуюсь, потому как знаю, что толстяки едят меньше, чем вот такие тонкие мужики, как наш Глеб, — успокоила управляющего хозяйка.
— Встретил сегодня Андрея Севастьяновича Филиппова, — без всякого перехода сказал Казанин. — Запомни, комсорг, эту фамилию, — взглянул он в сторону Коржецкого, — во время Кузнецкстроя Андрей Севастьянович был самым знаменитым человеком. Академик Бардин, главный инженер строительства комбината, и землекоп Филиппов больше всего интересовали зарубежную прессу. Американские газеты называли Андрея Севастьяновича человеком-экскаватором. На подготовке фундамента под доменную печь Филиппов простой лопатой столько перебрасывал земли, что с такой работой мог справиться только экскаватор того времени.
