– Фрэнк, – спросила я, – что бы ты сказал о человеке, который попытался бы совершить самоубийство?
Фрэнк схватил меня за обе руки.
– Камилла, ты не…
– Нет, я не о себе, – сказала я. – Правда. Это я не о себе.
– Но ты же говоришь о ком-то?
– Конечно. Нельзя говорить ни о ком, не правда ли?
Фрэнк все еще держал меня за руки. Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я считаю, что это непростительный грех, Камилла, – сказал он. – Если Бог даровал нам жизнь, то он не ждет от нас, что мы кинем ему этот дар обратно в лицо. Суицид – это убийство.
– Ты не думаешь, что в иных случаях оно может быть правомерно?
– Нет, – отрезал Фрэнк. – О, Кэм, ты не имеешь в виду Дэвида?
– Нет, – сказала я. – Я не имела в виду Дэвида.
– Но почему ты спросила об этом? Я не хочу совать нос в твою жизнь, но меня очень тревожит, когда ты говоришь о таких вещах.
– Это была моя мама, – произнесла я, и ветер пробрал меня до дрожи. – Моя мама попыталась – пару недель тому назад.
– Кэм! – Его пальцы впились в мои руки аж через пальто.
– Фрэнк, я не понимаю взрослых. Я не понимаю мою мать и моего отца. Я что-то вижу… О чем-то догадываюсь… Это все сбивает меня с толку.
– Я знаю, – сказал Фрэнк. – Я знаю, Кэм, дорогая.
Первый раз он назвал меня не просто Камилла или Кэм. Слово «дорогая» такое привычное, такое затертое! А теперь оно зазвучало так, словно его никогда не произносили раньше. Ни Дэвид, ни мама, ни Луиза – она, кстати, всегда с саркастическим оттенком. Это было совершенно новое слово, только что родившееся на этой просквоженной ветром улице, оно было теплым, ласковым. Я почувствовала такое же тепло, как тогда, когда Дэвид провел рукой по моим волосам. И мне захотелось обвить шею Фрэнка руками и крикнуть: «О, Фрэнк, поцелуй меня, поцелуй меня!»
Но Фрэнк отвел свои руки и запрятал их глубоко в карманы пальто.
– Меня иногда брала тревога насчет Моны, – сказал Фрэнк. – Иногда ночами, когда мы с Луизой слышали, как она плачет, я боялся, как бы она не натворила глупостей. Но она ни разу не пыталась.
На пустынной улице Фрэнк обнял меня, и наши щеки, как тогда, были тесно прижаты одна к другой, и мы прижимались друг к другу все теснее и теснее, точно боялись, что кто-то вдруг появится и растащит нас в разные стороны.
Потом он сказал:
– О, Кэм. – И снова: – О, Кэм. И мы отодвинулись друг от друга и пошли дальше.
– Теперь нам надо пойти поесть, – сказал Фрэнк, – а после я провожу тебя домой, иначе они могут запретить нам провести вместе эту неделю. Завтра я зайду за тобой после школы. Раз мы уезжаем, то ничего страшного, если я пропущу какие-то уроки. И я собираюсь попросить у Билла пять баксов. Я никогда его ни о чем не просил. Но сейчас попрошу.
– Фрэнк, – сказала я, – я никогда не знаю, на что мне потратить мои карманные деньги. У меня много скопилось. Позволь мне одолжить тебе пять долларов. Я бы предпочла, чтобы ты занял у меня, а не просил у Билла.
Фрэнк помолчал, и я испугалась, не рассердился ли он. Но наконец он взял меня за руку.
– Хорошо, Кэм, – сказал он. – Спасибо. Я, пожалуй, возьму их у тебя. Но только в долг. Понимаешь?
– Да, – ответила я. – Понимаю, Фрэнк.
– Мне с тобой все на свете интересно, – сказал Фрэнк. – Ты единственный человек, который вызывает у меня это чувство. Я ни с кем никогда не разговаривал так, как с тобой. Сколько же времени потеряно! Мы и знакомы-то всего две недели. Почему мы не узнали друг друга раньше?
– Не знаю.
– Это все Луиза! – воскликнул Фрэнк. – Конечно, Луиза. Луиза самая большая собственница из всех, кого я знаю. Возьми хотя бы эти ее куклы. Чего она до сих пор с ними возится? А потому, что они ее собственность, и она не может ни с чем, что ей принадлежит, расстаться. Как она всегда говорила о тебе, так можно было подумать, будто тебя создала. И должен тебе сказать, в ее передаче ты выглядела навроде дурочки. Надо было мне соображать, надо было самому с тобой поговорить. Ох, Камилла, как мне хочется, чтобы я поскорее достиг совершеннолетия – чтобы мне исполнился двадцать один год. Родители здорово могут портить жизнь, правда? Если бы не родители, я бы не переезжал в Цинциннати, а ты бы не ехала в пансион. Я полагаю, они о нас и не думают, когда устраивают всю эту кутерьму. Мы для них – то, что можно переставлять с места на место, как мебель. Мона погрузит всю мебель в контейнер, одежду запихнет в чемоданы, а нас с Луизой – в поезд. Вот так. Никому нет дела, что мы с ней почти в истерике оттого, что должны покинуть Нью-Йорк и что вся наша жизнь летит кувырком. Будь мы несколькими годами постарше, я бы сказал: да пошли они, давай с тобой поженимся. Ну, вот, – добавил он. – Мы пришли. Мы тут поужинаем, а потом я провожу тебя домой.
Как-то мы ни о чем не говорили, пока ели и пока шли к моему дому. Возле подъезда Фрэнк взял обе мои руки в свои, стиснул их и сказал:
– До завтра, Кэм.
И ушел.
Я поднялась наверх и подумала, что это был самый прекрасный день в моей жизни. И только когда уже легла в постель, я вспомнила, что Фрэнк так меня и не поцеловал.
На следующий день я явилась в школу почти на целый час раньше, мне казалось, это приблизит меня к тому времени, когда я увижу Фрэнка. И пока шли уроки, мне думалось, я не доживу до конца. Я раньше и не подозревала, что время может тянуться так медленно. Я читала в книжках, что, мол, минуты тянутся как часы, но мне всегда казалось это преувеличением, минута она и есть минута, даже когда ты сидишь в приемной у зубного врача. Теперь я поняла, что время имеет очень маленькое отношение к тому, что показывают часы, оно все находится внутри тебя. Каждая минута в это утро растягивалась до бесконечности, точно ты идешь по длинному темному коридору и только слабый свет вдалеке показывает, что этот коридор когда-нибудь кончится. В то время, когда я бывала с Фрэнком, час проскальзывал, как упавший с дерева лист.
И я была такой глупой в это утро. Я смотрела на пустую парту Луизы, думала о том, как скоро они поедут в Цинциннати и помогает ли Луиза Моне укладываться, и когда меня вызывали к доске, я порола какую-то чушь, так что мисс Сарджент в конце концов спросила, хорошо ли я себя чувствую.
В ту же минуту, как прозвенел последний звонок, я помчалась в раздевалку, схватила пальто и старый красный берет, который мама дала поносить, пока купит мне новый, и задыхаясь добежала до дверей школы.
Фрэнка там не было.
На мгновение у меня точно остановилось сердце. Потом я стала себя урезониваить, говоря себе, что вчера я не так спешила и вышла из раздевалки попозже. Через минуточку Фрэнк появится. Я глядела на улицу то вправо, то влево, я не знала, откуда он должен появиться. Мне все казалось, что вот он идет, но это каждый раз оказывался кто-то другой, кто помоложе, кто постарше, кто повыше, а кто пониже. Каждый раз это был не Фрэнк.
Потом я сказала себе, что, возможно, он не смог уйти с последнего урока, как это ему удалось накануне. Возможно, заметили, что его вчера не было на уроке, и постарались, чтобы сегодня этого не случилось. Мне это показалось вполне логичным, и, прислонившись к стене здания, я стала ждать. Девочки выходили из школы одна за другой, говоря мне «До свидания», или «Кого ты ждешь, Камилла?», или «Увидимся завтра». Я что-то механически им отвечала.
Под конец из школы вышла мисс Сарджент и остановилась возле меня.
– Ты кого-то ждешь, Камилла?
– Да, мисс Сарджент.
– Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? Ты сегодня какая-то неспокойная.
– Все в порядке, мисс Сарджент, спасибо.
– А что с Луизой? Она простудилась?
– Нет, мне кажется, ее семья переезжает в Цинциннати и она помогает маме паковать вещи.
– Да? – удивилась мисс Сарджент. – Странно, что миссис Роуэн не связалась со школой по этому поводу. Она передала, что Луиза не придет в школу в ближайшие пару дней, и больше ничего. Не стой тут долго на холоде. Не подхвати простуду, сейчас болеют все подряд.
Она ушла, и я вздохнула с облегчением. Я ждала на улице, пока у меня от холода не застучали зубы. Тогда я вернулась обратно в раздевалку и стояла там у окна, глядя на улицу, пока ко мне не подошел швейцар.
– Простите, мисс, – сказал он, – всем девушкам полагается в это время идти домой. Боюсь, я должен просить вас покинуть помещение школы.
Я еще немного постояла у школы и вдруг ясно поняла, что Фрэнк не придет. Я добежала до ближайшей аптеки и вошла в телефонную будку.
– Картер, – прокричала я, – мне кто-нибудь звонил? Никто мне ничего не передавал?
– Нет, мисс, – ответила Картер. – Вам никто не звонил, только мистер Ниссен звонил вашей маме.
Я почти не обратила внимания на ехидство в ее голосе.
– Спасибо, – сказала я и повесила трубку.
Потом я отправилась на Девятую стрит. Мне не надо бы идти разыскивать Фрэнка после того, как он, не говоря ни слова, заставил меня напрасно ждать, после того, что не пришел, как обещал. Но я ничего не могла с собой поделать.
