Ознакомительная версия.
— Я-то чем виновата, скажите, пожалуйста. У него надо спросить, — сердито ответила Шура.
— Зачем вы смотрите так… так нагло на воспитанниц? — накинулась, не медля ни минуты, на юношу Скифка.
— А разве нельзя? — насмешливо прищурившись, осведомился он.
— Нельзя. Это дерзость. Вы не имеете права так смотреть.
— А вы бы им на головы шляпные картонки надели, тогда уж, наверное, никто бы не смотрел, — ответил кадет.
— Пф-фырк! — не выдержали и разразились смехом воспитанницы.
— Ха-ха-ха! — вторили им кадеты, быстро удаляясь по тротуару.
— Я так не оставлю. Я буду жаловаться. Я знаю, какого вы корпуса, и с вашим директором лично знакома, — волновалась Августа Христиановна.
— На доброе здоровье, — донесся уже издали насмешливый голос.
— Вы будете наказаны, и Баян, и Чернова, и все.
— Вот тебе раз! Мы-то чем же виноваты? — послышались протестующие голоса.
— Тихо! — сердито воскликнула немка.
— Ну уж? Это не штиль, а целая буря.
— Тер-Дуярова, что ты там ворчишь?
— Погода говорю, хорошая: солнце греет.
— Будет вам погода и солнце, когда вернемся домой.
— Сегодня Прощеное воскресенье, сегодня нельзя сердиться, — грустным тоном говорит Капочка, не глядя на фрейлейн Брунс.
— Капа, Капа! — шепчет ей ее соседка по прогулке Баян, когда все понемногу успокаивается и входит в норму. — Как же мы будем с исповедью-то? Ведь про Тайну батюшке непременно сказать надо.
— Разумеется. Грех и ересь скрывать что бы то ни было от отца духовного.
— Так что, мы должны сказать?
— Конечно, конечно. Ведь мы лгали, укрывали от начальства.
— Знаешь, Капочка, собственно говоря, ведь…
— Тише, тише, фрейлейн Брунс тут.
Скифка, действительно, уже подле. И как она подкралась незаметно к юным собеседницам? Идет рядом и смотрит подозрительными глазами на обеих девушек. Она давно уже прислушивается и приглядывается ко всему, что происходит в классе. Многое дает обильную пищу ее подозрительности. Она подозревает, догадывается, что вверенные ее попечению воспитанницы скрывают от нее нечто весьма важное и «преступное». Часто ухо ее улавливает странное шушуканье, повторяемое слово Тайна, Таита. Какие-то записочки то и дело циркулируют по классу и исчезают мгновенно при одном ее приближении. Одну из таких записочек у нее на глазах бесследно уничтожила Тольская, эта отвратительная «отпетая» девчонка, когда она, Августа Христиановна, потребовала ей показать. Кроме того, что-нибудь да значат все эти исчезновения из класса то одной, то другой воспитанницы. Ничего еще, если это какая-нибудь простая детская шалость, шутка. Ну а если что-либо более серьезное, если это — Боже упаси! — какой-нибудь заговор? А кто же поручится, что это не так? От этих девушек всего можно ожидать. Нет, нет, надо удвоить старания, раскрыть все эти шашни и довести обо всем до сведения начальства. Так оставить нельзя.
И, решив таким образом дело, Скифка возвращается в институт. На душе у нее буря. А воспитанницы как нарочно находятся нынче в каком-то приподнятом настроении.
— Mesdames, мне необходимо поговорить с классом, — шепчет Баян, оборачиваясь спиной к Скифке и делая значительные глаза в ту минуту, когда вернувшиеся с прогулки институтки занимают свои обычные места.
И вот девушка придумывает способ «выкурить» из класса Августу Христиановну. Она подходит к кафедре и с самым невинным выражением на ангельском личике начинает, обращаясь к той:
— Фрейлейн Брунс, вы давно в институте служите?
— О давно, очень давно, — ничего не подозревая, отвечает наставница.
— Но ведь вы были совсем молодая, когда поступили сюда?
— О, да, молодая, конечно.
— И очень хорошенькая? Очень, очень хорошенькая, должно быть, фрейлейн, — не то вопросительно, и в то же время утвердительно продолжает плутовка.
— То есть?
Лицо немки вспыхивает и делается багровым. Кто хорошо знает Августу Христиановну, тот мог понять, что лучшего плана действий Ника Баян выбрать не могла. Никогда не существовавшая красота — один из «пунктиков» фрейлейн. Она часто любит распространяться о том, какой у нее был ослепительный цвет лица, какие волосы и зубы, когда она была молодою. И после таких разговоров обыкновенно фрейлейн Брунс впадала в меланхолическую задумчивость и шла в свою комнату, где долго сидела, разбирая пачки писем, какие-то выцветшие лоскутки бумаги, какие-то засохшие, перевязанные тоненькими ленточками, цветы. Или просиживала чуть ли не целый час перед зеркалом, разглядывая свое отраженное в стекле багровое лицо.
И сейчас, лишь только разговор коснулся милого ее сердцу далекого прошлого, Скифка стремительно поднялась с места и "испарилась, как дым", как говорится на своеобразном языке институток.
— Ура! — закричала Ника, подбрасывая к самому потолку толстый том учебника педагогики. — Ура! Теперь ко мне, mesdames, и как можно скорее!
Ключ, впопыхах оставленный немкой, стучит по кафедре. Воспитанницы на этот призывной звук слетаются со всех углов класса, как птицы, и окружают Нику.
Торопясь, волнуясь и захлебываясь, девушка спешит вылить то, чем болела ее душа за все последние дни.
— Дети мои, дальше так продолжаться не может, — взволнованно говорит она. — Скифка далеко не так глупа, как это кажется. Она догадывается о Тайне, если уже не догадалась вполне. И неминуемая беда грозит нам всем, а Ефиму особенно. Поэтому, пока еще не поздно, надо предотвратить ее. Я думала так много над этим вопросом, что, кажется, мои мозги лопнут и сердце порвется на мелкие куски. Положение ужасное, но во всяком случае не безвыходное. И вот что я придумала наконец. Написать обо всем и сердечно покаяться во всей этой истории барону Гольдеру. Ведь наш попечитель и почетный опекун — человек удивительный. Это — рыцарь без страха и упрека. Это — положительно ангел во фраке.
— Баян, как ты можешь кощунствовать таким образом! — возмущается Капа Малиновская, прерывая речь девушки.
— Ах, Боже мой, отстань. До подбора ли выражений мне сейчас, сама понимаешь! — волнуясь, говорит Ника и подхватывает с новым подъемом и жаром: — Мы должны ему написать письмо, чистосердечное, хорошее письмо и покаяться во всем. Так и так: спасите девочку, увезите отсюда, поместите в какую-нибудь хорошую, надежную семью. А мы будем платить за нее… содержать нашу «дочку». Каждая по выходе из института будет, посколько может, посылать Таиточке. Потом ее поместим в учебное заведение. Двести рублей у нее уже лежат на книжке в сберегательной кассе, наберем еще…
— Да, да, — подхватывают горячие голоса: наберем еще. Будем платить… Заботиться о ней.
— А потом, по выходе ее из пансиона, сделаем ей приданое и выдадим замуж, — неожиданно заключает Тамара.
— И детей ее будем крестить, mesdames.
— И замуж их выдавать.
— Ха-ха-ха! Да нас тогда и на свете не будет! — хохочет Алеко, — третье поколение ведь это, разве одна Валерьянка будет жить еще: она так пропитана своими лекарствами, что ее и смерть не возьмет.
— Остроумно, нечего сказать, — обижается Валя.
— Mesdames, мы уклоняемся от цели, надо составить письмо.
— Да-да, скорее, как можно скорее.
Три десятка юных головок, движимых самыми благородными намерениями, склоняются над партой Ники, за которой сама она, прикусив нижнюю губу, выводит тщательно своим ровным, мелким, словно бисер, почерком:
"Ваше Высокопревосходительство, барон Павел Павлович".
Затем следует текст письма.
Проходит целый час времени, пока, наконец, оно готово, написано и положено в конверт. Решено в следующий же прием передать его Сереже Баяну, который повезет его лично попечителю.
И, несколько успокоенные, институтки расходятся по своим местам.
"Бим-бом! Бим-бом!" — стонет по-великопостному церковный колокол из ближайшего городского собора, и крикливо отвечают ему далекие колокола.
По коридорам, особенно нижнему, носится запах жареной картошки, постного масла и кислой капусты. Весь пост едят постное. Говеют выпускные только на последней неделе, но учатся в посту меньше обыкновенного, повторяют пройденное раньше, составляют конспекты и программы для предстоящих экзаменов. Сами учителя относятся как будто менее строго к ответам воспитанниц за последнее время. На шестой, Вербной, неделе у выпускных заканчиваются лекции. Пасха нынче поздняя, и сейчас же после праздников начнутся выпускные испытания, те самые жуткие выпускные экзамены, которые оставят неизгладимый след в институтском аттестате. В Вербную пятницу учителя даже и не спрашивают уроков. Кое-кто из них произнесет на прощанье речь. Все они советуют готовиться как можно лучше к предстоящим экзаменам.
Веселый, полный жизни и юмора француз был очень изумлен, когда перед ним на последнем его уроке неожиданно предстала взволнованная Золотая Рыбка.
Ознакомительная версия.
