Было воскресенье, и поэтому в деревне было гулянье. Многие мужики уже с утра были пьяные, а комсомольцы, как на грех, ушли на какое-то собрание в рик, а это — верст двадцать пять. И вот что из этого вышло.
Зин-Пална разыскала председателя и просила его содействия. Он сам не пошел, а послал своего сына, парнишку лет пятнадцати. Мы начали обмер, пустили в ход рулетку, нас обступили со всех сторон бабы, девки, парни, ребятишки и глазеют. Я решил воспользоваться случаем и, пока остальные ребята возились с рулеткой, начал обследовать быт. Для этого я подошел к девчатам и вступил с ними в разговор. Они хихикали и прятались одна за другую, а я все приставал к ним, чтобы они спели какую-нибудь песню. Они говорят, что не знают.
— А кто из вас лешего видел? — спрашиваю я.
— Да вот он, леший, стоит, — отвечает одна и показывает пальцем на меня. Вдруг ко мне подходит один из парней и говорит:
— Ты к нашим девкам не лезь, ты за этим, што ли, сюда пришел?
Тогда я вынимаю мандат и ему показываю. Он посмотрел и говорит:
— Это не про нас писано. Раз ты сукомол, то и иди к сукомолу, а к девкам приставать нечего.
Я было вступил с ним в спор, но вижу, что они меня оттерли, а среди наших какое-то волнение.
Обмер шел по задам мимо огородов, и ихние, деревенские, ребятишки, которые толкались около рулетки, забрались в чей-то огород, нарвали стручков, а сказали на наших. Какая-то тетка выскочила, начала кричать. И лезет прямо с кулаками на Зин-Палну и кричит ей:
— Раз ты учительша, должна за ими смотреть.
Зин-Пална спокойно отвечает:
— Я не отвечаю за ваших, деревенских, детей, а мои тут все при мне были.
— Да что я не видела, што ль! Вон тот вон самый стручки рвал.
И показывает на меня.
— Что ты врешь-то, тетка! — закричал я, обозлившись. — Когда ж я у тебя стручки рвал?
— Он тут и к девкам приставал, — загорланили парни.
Тут Зин-Пална как гаркнет громовым басом, что я даже и не ожидал от нее такого:
— Как же вы смели, Рябцев, приставать к девушкам?
Весь галдеж сразу утих, а я молча вынул мандат и подаю Зин-Палне.
— Ну и что же? — спрашивает Зин-Пална.
— А то, что, раз я обследую быт, имею я право просить петь песни или не имею?
Тут подходит здоровенный мужик, который все молчал и смотрел, и говорит:
— Уходите вы от греха подальше, тут вам делать нечего.
А девки издали кричат:
— Оченно просим — от ворот поворот!
Какой-то еще пьяный мужичонка ввязался:
— Я их знаю, они насчет налога, — зе-мле-ме-ры, грети их душу мать совсем!
— Гони их в шею, а не то за дреколья возьмемся! — закричали со всех сторон.
А баба, у которой тырили стручки, подскакивает к Зин-Палне и хвать ее за рукав. А тут откуда ни возьмись — Алешка Чикин. Схватил бабу за руку и мотнул ее в сторону.
— Да что ж это, православные, руками хватают! — заорала баба, а какой-то длинный парень схватил Алешку за плечо.
— Стойте! — опять таким же голосом гаркнула Зин-Пална, и ее единственный желтый зуб блеснул, как клык. — Дайте слово сказать.
И опять все замолчали.
— Вот вы ничего толком не спросите, — говорит Зин-Пална учительским голосом, — а лезете в драку. Мы желаем вам добра. Хотим быть вашими городскими шефами, а для этого нам надо составить плант. (Так и сказала: плант).
— А что с того будет? — спрашивают тихо сзади.
— А будет то, — отвечает Зин-Пална, — что у вас будет заручка в городе — раз. Вы будете знать, куда обратиться, — два. Мы вам всегда поможем — три. Газету вам присылать будем — четыре. Семенную ссуду поможем исхлопотать — пять. Это и есть «шефы».
— Что же ты, гражданка, сразу-то не сказала? — спрашивает высокий мужик.
— А вы разве спрашивали? — отвечает Зин-Пална. — А потом, я адресовалась к вашему председателю, а он вон нос воротит, разговаривать не хочет…
— Он у нас тако-о-ой: «Кто я!» — радостно подхватил пьяный. — С им, брат, не очень: «Я Совецкая вла-а-асть».
— Ну так вот, — говорит Зин-Пална. — Сейчас мы уйдем, вы нам все равно работать помешали. Пока до свиданья, приходите к нам в школу, адресок мы оставим. И сами в другой раз придем. Пойдемте, ребята.
— А стручки-то как же? — спрашивает баба.
— Иди-и-и ты к мамаше за пазуху, тетка Афимья, — отвечает пьяный, — нужна ты со своими стручками… Тут, нешь не видишь, уч-ченые, — а ты кто? Должна понимать, как и что.
Ребятишки провожали нас далеко в поле и все кричали.
— Шевы!.. вшевы!
Когда мы пришли в школу, Зин-Пална говорит:
— То, что сказано, ребята, — кончено… нужно исполнить.
— Исполним, исполним! — закричали все.
10 июля.
Я теперь убедился, что лорд Дальтон был отчасти прав, когда изобретал свой план. Конечно, нужно самому узнавать все, а если от других, на рассказ, то выходит совсем не то, что на самом деле.
Вчера был спектакль у Громовых. Ставили «Предложение». После спектакля Громовых отец оставил всех ужинать, и за ужином все пили вино, в том числе и я. После ужина очень долго все сидели, а потом Мария вызвала меня в коридор. Там было страшно темно, я наткнулся на косяк и посадил себе фонарь, но промолчал, — должно быть, потому, что голова от вина сильно кружилась. Потом Мария потащила меня за собой в какой-то закоулок или чулан.
Когда все кончилось, я вдруг почувствовал страшный запах какой-то тухлой козлятины, и меня чуть не стошнило.
— Фу, какая гадость! — говорю я Марии. — Чем это здесь так воняет?
— А это здесь отцовские шкурки сложены, ты не обращай внимания, — шепчет в ответ Мария. — Да не ори так громко.
Но я больше не мог выдержать и ушел домой. По дороге у меня кружилась голова, и билось сердце, и было очень гадко, и больше всего не хотелось, чтобы об этом узнала Сильва. А впрочем, как она может узнать? С Юшкой она почти совсем не разговаривает и шьется последнее время больше с Володькой Шмерцем. Я даже не понимаю, что она в нем нашла. А главное, что Сильва и не замечает, что Володька со всеми девчатами подряд шьется и она под этот же ряд попалась. А это, должно быть, обидно для женского самолюбия, тем более для Сильвы. Потому что Сильва ведь очень гордая, — пожалуй, гордей всех наших девчат.
13 июля.
Сегодня я как шеф ходил в Головкино и захватил с собой на всякий случай Ваньку Петухова, — он в отпуску. По дороге мы рассуждали опять о половом вопросе. Я рассказал Ваньке про ту бумагу, которую я свистнул в СПОНе, и спросил его мнения на этот счет.
— Конечно, — говорит Ванька, — всякие эти пакости, может, кто и проделывает, но ведь они — наследие старого режима. Сейчас никаких неестественных штук не надо, все можно просто и естественно.
Я ему сказал, что не понимаю даже и слов-то этих как следует (которые на бумаге), но думаю, что «просто» — тоже противно, особенно после.
— Не знаю, значит, ты не привык, — говорит Ванька. — А потом, конечно, важно с кем связываешься.
— Ну, если, например, вдвое старше тебя?
— Это — пакостные бабы, — говорит Ванька, — и никогда не поймешь, что им надо.
В разговоре и не заметили, как подошли к Головкину. Там, на выгоне, гуляли деревенские девчата (дело было в субботу, под вечер). Они очень чудно танцевали: схватятся одна за другую — и пошла крутить. А кругом парни, кто с гармошкой, а кто и так.
— Можно посмотреть? — спрашивает Ванька.
— А покурить есть? — отвечают парни.
— Как не быть.
Покурили. Парни и говорят:
— Смотрите сколько хотите.
Потом все подошли к нам и смотрят на нас, мне стало вроде как бы совестно.
— А мой товарищ сказки умеет рассказывать, — говорит Ванька.
Я было его локтем в бок, а девчата — на меня:
— Расскажите, товарищ, антиресную сказочку.
— Да я не умею, это он врет.
Ванька так серьезно на меня:
— Никогда в жизни не врал.
Тогда я подумал и начал:
— Вот есть на свете страна Финляндия. В этой стране много озер и камней, и потом там водились великаны…
Да и пошел прямо по «Калевале». Смотрю, расселись большинство вокруг меня — и слушают. Конечно, я всякие там имена вроде Вейнемейнена сознательно пропускал, но народные поверья вплел в рассказ, — вроде того, что лягушек нельзя бить. И как только я сказал, что по-финляндски выходит, что лягушки были раньше людьми, одна из девчат всплеснула руками и тихо говорит:
— Ой, батюшки! А мы их в мурашину кучу зарываем.
— Это зачем? — спрашиваю я.
— Привораживать косточкой! — кричат парни с хохотом. — Аксютка, ты кого хотела приворожить: Степку, что ли?
Потом мы с ними вместе пели и танцевали (хотя я никогда в жизни не танцевал, но с ними весело). А на обратном пути Ванька говорит:
— Если бы захотели, можно было бы остаться и прогулять с ними всю ночь. Тебе какая понравилась?
