— Никаких разговоров. Прошу повернуться ко мне лицом.
Это значило, что Лёлька как раз должна была повернуться затылком.
Лёлька неуклюже начала устраиваться на парте задом наперёд. Со стороны это выглядело довольно глупо.
— Вот теперь хорошо! Отвечайте. Можно сидя. Внимательно смотрите на карту и быстренько называйте мне крупнейшие в мире острова и полуострова.
Лёлька начала силиться, вспоминать. Она понимала, что выглядит довольно глупо, и это её угнетало.
— Аравия, Мадагаскар… Гренландия.
— Ещё.
— Сахалин… Лабрадор…
— Вы невнимательно смотрите на карту и перескакиваете с одного полушария на другое. По порядку называйте. Начните с одного полушария и кончите другим.
Лёлька опять что-то бормочет. Ведь она, кроме стены класса, ничего не видит: Лёлька с Таней Фуфаевой сидят на задней парте.
— Фуфаева, — сказала Марта Николаевна, а вы почему до сих пор сидите ко мне затылком?
Тане Фуфаевой тоже пришлось перевернуться к стене, как и Горбачёвой.
— Фуфаева, продолжайте рассказывать заданный урок.
— Полуостров Таймыр, Курильские острова, Тибет.
— Что Тибет?
— Ну, этот…
— Не видите карты, что ли? Вы же сидите на первой парте и карта перед вами!
Конечно, получалось, что в антимире Фуфаева и Горбачёва сидели не на последней парте, а соответственно — на первой. Всё правильно. И полушария должны были висеть перед их носом и тоже не наизнанку.
Ребята засмеялись.
Марта Николаевна строго постучала ладонью о стол.
— Шустиков Стася, прекратите смеяться.
Ребята засмеялись ещё громче.
— Стася, я кому сказала! Прекратите! А Стася даже покраснел от возмущения и ещё плотнее сжал губы. Он ведь молчит. Он не смеётся.
— Горбачёва, прошу дневник. Фуфаева, прошу дневник.
Лёля и Таня понесли Марте Николаевне дневники.
Марта Николаевна, как это сделал на днях Алексей Петрович, переложила ручку в левую руку и поставила двойки, те самые, которые только в зеркале пятёрки. И то если перевернёшь дневник вверх ногами.
— Шустиков Стася, вы всё ещё смеётесь? — Марта Николаевна видела плотно сжатые губы Стаей и добавила: — Закройте рот!
Тут с классом прямо нехорошо сделалось от смеха.
Ребята поняли, что Марта Николаевна продолжает вести урок в антимире. А там, как известно, всё наоборот: кто молчит — тот, значит, смеётся. Загадочная страна…
— Да что с вами сегодня, Шустиков Стася? — удивлённо спросила Марта Николаевна.
Стасе было не до смеха. Он, как и Лёлька, понимал, что выглядит со стороны довольно глупо, и это его угнетало.
Тут не выдержала и засмеялась даже классная доска.
Шустикова-мама жила и не подозревала, что новая загадочная страна со своими проблемами однажды свалится ей на голову.
И это случилось, как гром среди ясного неба. Мама попыталась было сама разобраться, что к чему, но какое там! Запуталась совершенно и потеряла всякое представление о нормальной жизни, как и Клавдия Васильевна. И тогда один опытный человек посоветовал ей обратиться туда, откуда всё и началось.
Шустикова-мама осторожно подошла к дверям, на которых было написано: «Физик-теоретик». Мама очень волновалась. Открыла дверь, вошла.
Большая комната. Стояли книжные полки, шкафы, стулья. За письменным столом сидел физик-теоретик. Он кусал кончик карандаша и о чём-то думал. Заметив Шустикову-маму, кивнул на стул:
— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас освобожусь.
Шустикова-мама села. Ноги у неё дрожали, и она могла бы упасть. Ей показалось, что туфли на ней надеты — правый туфель на левой ноге, а левый на правой.
Нет, всё в порядке, только показалось.
Физик-теоретик перестал кусать карандаш и разгладил пальцами волосы.
— Слушаю вас.
Мама тихонько кашлянула и попыталась произнести первое слово. Почему-то этого первого слова она особенно пугалась.
— Я… У меня в доме мир и антимир…
— Понимаю, — кивнул тут же теоретик.
— У меня близнецы. Сыновья. Слава и Стася.
— Продолжайте.
— И вот на днях Стася хотел войти в витрину магазина «Фрукты-овощи». А Слава хотел войти в витрину колбасных изделий. Всё делают левыми руками, на подушки кладут ноги. Получают двойки, а говорят — пятёрки.
— В зеркале? — живо спросил теоретик.
— Или в луже… — робко добавила мама.
Теоретик что-то быстро писал на листке бумаги.
— Один близнец плюс-минус другой близнец равны нулю близнецов, — вдруг заявил он.
— Что?.. — подняла испуганное лицо мама. — У меня нет ни одного сына?! Но ведь их у меня двое. Очень похожих. Раньше, чтобы не путать, одного стригла под машинку, а другой носил чуб.
— Вы стригли одного, а другой носил чуб?
— Да.
— Это меняет положение.
Теоретик опять начал быстро писать. Потом погрыз карандаш и сказал:
— Вы стригли одного и того же.
Шустикова-мама почувствовала, что от ужаса пол наклонился у неё под ногами. Она ухватилась за стул.
— Вы стригли Славку-Станиславку.
— Это и есть мир и антимир? — прошептала мама, заикаясь.
— Возможно.
— Значит, у меня один сын?
— Не обязательно. Если придерживаться теории относительности, то их два, три или четыре.
— Четыре… — простонала Шустикова-мама, ещё крепче вцепляясь в стул.
— Конечно! Остальные в зеркале или в луже.
В этот момент что-то стукнулось об пол. Шустикова-мама вздрогнула.
Но ничего особенного не произошло — просто теоретик уронил карандаш. И вдруг мама увидела, что карандаша на полу уже нет, а он снова в руках у теоретика.
Да, значит, всё в жизни относительно и каждая новая теория должна быть достаточно безумной… Мама только успела об этом подумать, как прозвучал голос физика, будто издалека:
— Теперь вы на правильном пути.
…Когда Шустикова-мама возвращалась домой, она чуть не вошла в витрину книжного магазина.
Клавдия Васильевна глубоко вздохнула, провела пальцами вдоль висков. Это чтобы немного успокоиться, прийти в себя. Зрелище для неё повторимое, но Клавдия Васильевна переносит его с трудом, потому что она классный руководитель.
Если прежде повторимые зрелища были шумными, связанными с побоищами когда летели портфели, пеналы, учебники, тетради, пуговицы с курток, кеды, раскрученные за шнурки и пущенные как метательные снаряды, раздавались победоносные крики, — теперь была полная тишина.
Клавдия Васильевна поглядела на безмолвный класс, на парты, которые стояли наоборот, и на ребят, которые тоже сидели наоборот, спиной к доске. Все, кто за Славу Шустикова — Ковылкин, Зюликов, Токарев, — писали левыми руками. Каждый держал ручку в левой руке и писал. Старался.
Клавдия Васильевна не верила в физика-теоретика, она верила только в директора школы. И поэтому, когда опять увидела безмолвный класс, и парты, и ребят, которые находились в загадочной стране, она захлопнула дверь класса и заспешила по коридору. Затем вниз по лестнице на первый этаж, где физкультурный зал.
— Они невыносимы, эти близнецы!
Зал кажется пустым. Директор занимается гимнастикой и взобрался наверх по гимнастическому канату.
Клавдия Васильевна отыскала глазами директора.
— Я больше не могу! У меня голова разламывается!
Прежде, когда Клавдия Васильевна кричала на близнецов, у неё хрустел, разламывался голос, а теперь у неё хрустела и разламывалась голова.
Клавдия Васильевна проводит пальцами вдоль висков, глубоко вздыхает. Так ей делается немного легче.
Алексей Петрович спустился по канату. Надел пиджак.
— Давно рекомендовал всему педагогическому коллективу заниматься физкультурой. Поверьте мне — укрепляет.
— Я верю, — кивнула Клавдия Васильевна. — Скоро полезу. — И она пошатнулась. Вместе с ней пошатнулся гребешок, которым были подобраны сзади волосы. — Мне бы пережить высказывание великого физика, но я определённо не переживу!
— Ну, голубчики! — Директор явно почувствовал прилив сил после гимнастики. — Я их вытащу из антимира! И навсегда!
Алексей Петрович стремительно идёт по коридору, стремительно поднимается на третий этаж. Клавдия Васильевна едва за ним поспевает. Директор, он всегда директор — и в мире и в антимире. От такого заключения не отказался бы и физик-теоретик, если бы посмотрел сейчас на Алексея Петровича.
В коридоре на третьем этаже тишина…
Директор стремительно распахивает дверь класса.
6-й «Ю» сидит за партами. Все на своих местах. Ручка у каждого в правой руке. Всё нормально.
— Наступила весна, — сказал Алексей Петрович. — Поговорим об успеваемости.
Ребята молчат. Славка и Стаська тоже молчат.
Когда назревают какие-то события, да ещё неприятные, это как-то чувствуется. В воздухе появляется электричество. Разговор об успеваемости это всегда события неприятные. Это всегда электричество.
